Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 1. А-И - Павел Фокин

ИВАНОВ Евгений Павлович

7(19).12.1879 – 5.1.1942

Публицист, детский писатель, мемуарист. Публикации в журналах «Новый путь», «Вопросы жизни», «Мир искусства», в газетах «Страна», «Утренняя заря», в детском журнале «Тропинка». Книга рассказов «В лесу и дома» (М., 1915). Автор лирико-философского этюда «Всадник. Нечто о городе Петербурге» (1907), мемуаров об А. Блоке.

«Евгений Иванов – „рыжий Женя“ – рыжий от бороды до зрачков, готовивший сам себе обед на спиртовке из страха, что кухарка обозлится вдруг на что-нибудь и „возьмет да подсыпет мышьяку“. „Рыжий Женя“… молчал часами, потом произносил ни с того ни с сего какое-нибудь многозначительное слово: „Бог“, или „смерть“, или „судьба“, и снова замолкал. – Почему Бог? Что смерть? Но „рыжий Женя“ смотрит странно, странными рыжими „глазами, скалит белые мелкие зубы, точно хочет укусить“, и не отвечает» (Г. Иванов. Петербургские зимы).

«Евгений Павлович Иванов – со всей своей умозрительной путаницей, с Христом, каким-то личным, „для домашнего употребления“ (он его никому не навязывал), но и с действенной добротой, бескорыстием, мудростью сердца – был чудесным образчиком человеческой породы и, конечно же, самым близким из немногочисленных друзей Блока» (Е. Книпович. Об Александре Блоке).

«Евгений Павлович Иванов, рыжий, с большой бородой, с прозрачными глазами, глубокими, добрыми и чуть лукавыми, был задушевным другом Блока.

…Блок любил крепкий быт семьи Ивановых, некоторую их традиционность и в то же время одухотворенность.

Тут не было никакой лжи и коварства. Простота дружественных отношений сочеталась с пониманием душевного мира поэта.

На свадьбе Евгения Павловича Блок был шафером» (Н. Павлович. Воспоминания об Александре Блоке).

«Про него много раз А. А. [Блок. – Сост.] строго говаривал:

– Знаешь что, – он совсем удивительный: сильный и с опытом…

– Нет, он не то, что другие.

– Совсем настоящий.

…Не раз замечал я тенденцию у А. А. в очень трудных, запутанных отношениях между нами подставить Е. П. как третейского между нами судью: и за это a priori на Е. П. надувался я (несправедливо, конечно). Впоследствии я Е. П. оценил, как действительно одного из немногих, кто подлинно был символистом, не написав ничего, вместе с тем, – неприметно участвуя всюду, в глубинных истоках, рождающих внутренне устремление жизни. На похоронах у А. А. подошел я к Е. П., пожал ему руку; он плакал; махнул он рукою:

– Ушел… Мы – остались тут; а для чего – догнивать?» (Андрей Белый. Воспоминания об Александре Блоке).

ИВАНОВ-РАЗУМНИК

наст. имя и фам. Разумник Васильевич Иванов;13(25).12.1878 – 9.6.1946

Литературовед, критик. Публикации в журналах «Русская мысль», «Вопросы жизни», «Книга», в газетах «Русские ведомости», «Речь» и др. Сборники статей и монографии «История русской общественной мысли. Индивидуализм и мещанство в русской литературе и жизни XIX в.» (т. 1–2, СПб., 1907), «Что такое „махаевщина“? К вопросу об интеллигенции» (СПб., 1908), «О смысле жизни. Федор Сологуб, Леонид Андреев, Лев Шестов» (СПб., 1908; 2-е доп. изд., СПб., 1910), «Литература и общественность» (СПб., 1910), «Творчество и критика» (СПб., 1912), «Год революции. Статьи 1917 г.» (Пг., 1918), «Александр Блок. Андрей Белый» (Пг., 1919), «Заветное. О культурной традиции. Статьи 1912–1913 гг.» (ч. 1. «Черная Россия», Пг., 1922), «Перед грозой. 1916–1917» (Пг., 1923) и др. Друг Блока, Андрея Белого, Ремизова.

«Невероятное обаяние струилось от всего образа Разумника, то обаяние, которое превосходит любую красоту и делает уродливость только характером…Разумник косил, обладал отвратительными зубами, и кожа у него на лице красно бугрилась какой-то шелудивой эритемой. Он носил черную ермолочку и мягкие сапожки. Речь его отличалась кованностью слов и удивительным богатством лексики. Юмор разил наповал; слух его не выносил надругательств над русским языком» (И. Авдиева. Воспоминания).

«По натуре он был – деятель, организатор, человек упорный, со стремительной волей; в нем таилось много сокровенного, оставшегося, пожалуй, неведомым для него самого…Он был сыном железнодорожника невысокого ранга, женившегося во время военной службы на Кавказе на армянке. Иванов-Разумник, как без инициалов он подписывал свои литературные произведения, казался литературной братии не иностранцем, а инородцем, а кое-кому и попом-расстригой и даже темной личностью. В. В. Розанов писал о нем, что это, может быть, и не человек вовсе, а химера, призрак без имени и отчества. Имело значение, что по нужде он одевался кое-как и к тому же косил. То, что он косил, не нравилось даже Блоку, вполне уважавшему Разумника Васильевича. Между тем, вопреки оценке Розанова, Иванов-Разумник был не только реальной личностью, но и человеком исключительно одаренным и образованным. Было ему в то время под сорок. Имя он себе составил двухтомной „Историей русской общественной мысли“. Мало кто знал, однако, что этот объемистый труд Иванов-Разумник писал, будучи еще очень молодым студентом физико-математического факультета. В те ранние годы, на пороге двадцатого века, у него было три увлечения – астрономия, музыка и Пушкин. Для астрономии нужна была математика, для музыки – слух, а для Пушкина – вся человеческая история. Эти факты заимствованы мною не из его книг, а из его личных со мною бесед о его юности, о той классической эпохе, на которую он то и дело оглядывался, когда казалось, что революционная буря вот-вот сорвет все памятники с пьедесталов и вывернет наизнанку все его верования, без которых он не мог жить. В таком настроении я застал его, очутившись в конце сентября 1918 года в Петербурге.

Уже при первом нашем разговоре с Разумником Васильевичем у Эрберга о Философской академии я имел некоторое представление о духовных ценностях его, таившихся за неприглядной внешностью самого выдающегося из современных мне хранителей традиций Герцена, Лаврова и Михайловского. Но я еще не знал тогда, что пенсне на землистом лице с расползавшимися усами Разумника Васильевича вооружало его стеклами для двойного, я бы сказал, магического зрения. Лишь постепенно я разглядел, что он смотрит на вопросы и политического, и личного порядка одновременно широко и узко, одновременно сквозь увеличительное и уменьшительное стекло…Разумнику Васильевичу, человеку хрупкого здоровья, в то время прихварывавшему, изголодавшемуся, так как каждый лишний ломтик хлеба или кусочек сахара он сохранял для семьи: жены своей Варвары Николаевны и детей Левы и Инны [Ирины. – Сост.], окруженному в литературных кругах злорадным недоброжелательством, казалось бы, предопределено было самой историей всероссийской общественной мысли впасть в уныние и опустить руки. Но нет! Несмотря на неприглядность повседневной жизни, Разумник Васильевич смотрел на вещи широко. Если верно, что „христианство не удалось“, думал он, то разве отсюда следует, что мир обошелся бы без христианства? Если большевики заодно с черносотенцами делают все возможное и невозможное, чтобы социалистическая революция не удалась, то разве всемирная духовная революция не столь же нужна теперь, в 18-ом году, как накануне всемирной войны, когда первой ее жертвой пал философ-трибун Жан Жорес? Наоборот, именно теперь, когда за границей и в России готовы продать право первородства – духовную революцию – за чечевичную похлебку материализма, как раз теперь пробил час нового восхода, нового провозглашения немеркнувшего начала: „Да будет свет!“» (А. Штейнберг. Друзья моих ранних лет).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});