Мемуары. 50 лет размышлений о политике - Раймон Арон

Не знаю, следует ли нам через две тысячи лет подвергать моральному осуждению завоевание кельтской Галлии римлянами. По меньшей мере завоевателю надо было бы каждодневно обращаться мысленно к максиме Монтескьё: «Завоеватель должен исправить часть совершаемых им зол. Право на завоевание я определяю следующим образом: это необходимое, законное и злосчастное право, которое всегда налагает на завоевателя громадные обязательства, чтобы он мог расквитаться с человеческой природой». Для завоевания Алжира в прошлом веке понадобилось не менее двадцати лет, и некоторые просвещенные умы того времени сочли это завоевание анахроничным, обреченным на неуспех. То доброе, что приносит при случае завоевание, неизбежно исчезает сразу же после того, как завоевателям, столетие спустя после их видимой победы, снова приходится браться за оружие ради увековечения своего шаткого господства. Алжирцы, несмотря на их разнородность (арабы и берберы), несмотря на отсутствие традиции государственности, сравнимой с марокканской, законно требовали право построить для себя государство и утвердить свою идентичность. Их требование соответствовало историческому движению идей и правильно понятому интересу Франции: и экономика, и демография делали невозможной политику интеграции, являвшуюся единственной альтернативой независимости.

Некоторые из «либералов», упрекавших меня за «Алжирскую трагедию», сегодня по-дружески мне говорят: «События подтвердили вашу правоту, но были ли они уже в 1957 году столь предопределенными, как вы это утверждали?» Этьен Борн, которому я напомнил о его статье, посвященной «Страху и надежде века», написал мне: «Что же касается алжирского дела, о котором я действительно много писал в свое время, то уместно вспомнить: я входил в крыло МРП, которое желало революции либерального толка в Алжире и надеялось на нее. Не говорю уже обо всем том, что я написал в „Человеческой земле“ относительно эволюции Туниса и Марокко по направлению к автономии, первоначально внутренней… и против колонизации. Возможно, в этом проявлялась одна из тех иллюзий „третьей силы“, о которых ты так строго судишь, не без некоторых веских причин. И дело не ограничивалось лишь благими пожеланиями. Я входил в Исполнительную комиссию МРП, которая в 1958 году незначительным большинством отказала в доверии Бидо и помешала ему создать министерство по делам французского Алжира. И именно потому что Пфлимлен 230, став главой правительства, заговорил о „перемирии“ на страницах одной из эльзасских газет, вспыхнул мятеж в армии, покончивший с Четвертой республикой. Поэтому мне казалось в то время, что, делая вывод о безоговорочной независимости, когда ничего еще не было решено, ты не находился на своем настоящем месте, то есть, коротко говоря, не на месте центриста. Ты был, вероятно, прав, исходя из некоего реализма, взвешивающего силы и массы, и как раз это я хотел сказать, прибегнув к сжатому полемическому выражению, скверной формуле о „типично правой мысли“. Вероятно, мечта о французско-алжирской федерации, позволяющей сообществам сосуществовать и сотрудничать, была утопичной. Ты был одним из первых, кто это увидел, и я охотно сдаюсь тебе в этом вопросе…»

В одном из недавних разговоров Жан Даниель тоже утверждал, что алжирские события не должны были с неизбежностью пойти по тому пути, по которому они пошли. Руководители восстания не желали массового бегства всех французов. Они горячо и ожесточенно спорили между собой; некоторые из них предполагали прийти к соглашению, не предусматривавшему немедленного предоставления независимости, к которой эти руководители стремились. Что касается меня, то я не безразличен к этим обоснованным сожалениям, не утверждаю, что ход событий во всем мог быть только таким, каким он оказался. В дискуссии с Шабан-Дельмасом я тоже упомянул о конфедерации Франция — Магриб, которая могла бы быть провозглашена в Версальском дворце. В 1957 году я не давал совета немедленно предоставить независимость и репатриировать французов: я выступил за право алжирцев на независимость. Однако «пье-нуар» не были расположены это право признать.

Не думаю, что обширная литература о войне в Алжире, появившаяся за двадцать лет, заставляет меня пересматривать суждения, высказанные поколение назад. Ныне нам больше известно о разногласиях внутри ФНО и ВПАР, о тайном визите руководителей одной вилайи 231 в Елисейский дворец, об истощении сил герильи внутри страны. Действия ОАС и покушения на алжирских французов, начавшиеся сразу же после того, как французская армия перестала охранять жизнь гражданских лиц, ускорили катастрофический исход алжирских французов — результат, подготовленный решениями 1955–1956 годов. В 1957 году я предсказал, что однажды, после многолетней войны, стране придется отказаться от игры, ничего не спасши. Так и случилось; вероятно, так и должно было случиться. Трагедии неумолимо развертываются вплоть до самого конца. Алжирцев, служивших во вспомогательных частях, большую их часть, отдали на отмщенье победителям по приказу, может быть, самого Генерала, который с помощью слов облек поражение в другие одежды и прикрыл ее ужасы.

Лично я не сожалею ни о двух брошюрах, ни о позициях, которые занимал между 1958 и 1962 годами. Еще раз, как и в период между 1940 и 1944 годами, французы обвиняли друг друга в измене. В большинстве своем они приняли политику правительства и подчинились приказам о призыве на военную службу. Ж.-Ж. Серван-Шрейбер, противник войны в Алжире, ответил на призыв и нес службу в качестве «лейтенанта в Алжире». Другие французы, такие как Франсис Жансон, вступили в ряды ФНО или, говоря точнее, создали подпольные организации для поддержки ФНО. Многие интеллектуалы (121 человек), включая Ж.-П. Сартра, подписали заявление, в котором призывали или поощряли молодых французов дезертировать.

Я находился в Гарварде, когда стало известно об этом документе; сразу же некоторые американские профессора стали собирать подписи под заявлением, одобряющим поступок ста двадцати одного и осуждающим начатое судебным порядком преследование их. В течение нескольких дней я проводил дискуссии с десятками американских профессоров и отговорил многих из них подписывать подобный текст. «Призывать молодых людей к дезертирству, — говорил я им, — это не опасно для интеллектуалов и Ж.-П. Сартра, это опасно для тех, кто последует их совету. Я понимаю юношу, который отказывается сражаться с алжирцами, но я презираю интеллектуала в шезлонге, подменяющего собою совесть призывников. Пусть они делают свой выбор, а мы должны позволить им это сделать. Если вы вмешаетесь в этот спор, то возьмете на себя дополнительную ответственность: вы еще немного подтолкнете французов по направлению к гражданской войне, ибо отказ от мобилизации равносилен разрыву национального пакта. Что подумали бы вы, американцы, если бы завтра мы, французы, призвали ваших юношей дезертировать в тот день, когда сочли бы несправедливой войну, которую повело бы ваше правительство?» Довод произвел впечатление на моих собеседников. Заявление о поддержке ста двадцати одного было взято назад или не собрало подписей всех, на кого рассчитывали (точно вспомнить не могу).

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});