Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары. - Арсений Несмелов

— Я всё отлично понимаю! — значительно ответил эскулап, капая даме валериановку и думая о своей собственной супруге, которая тоже была значительно моложе его. — Я всё это прекрасно понимаю. Безнадежный больной — это уже тягость даже для самых близких… А вы, сударыня, я вижу, — и он значительным взглядом указал ей на ее пополневший стан. — Значит, да?

— Да, да!.. И это еще! Вы понимаете состояние моей души?

— Я всё прекрасно понимаю, — доктор не был дураком, а слухи о связи мадам Телятниковой с Тезеименитовым дошли уже и до его ушей. — Знаете что, — продолжал он, думая в то же время и о том, что, пожалуй, и ему теперь надо в оба приглядывать за своей молодящейся половиной и пореже оставлять ее с глазу на глаз с коллегой Цукаловым. — Знаете, что я вам скажу, чтобы устранить все сомнения, давайте-ка сделаем вашему Ива ну Никаноровичу анализ желудочного сока. Хоть больному мучительно, когда у него берут желудочный сок, зато наличие и или отсутствие в последнем молочной кислоты сразу позволит всё установить точнейше.

— Я уговорю мужа, я ему велю…

— Да, да, вот именно, уговорите. Тогда всё выясним окончательно. Так сказать, или пан, или пропал.

— Я же не о себе, доктор. Что вы! Я так рада буду, если у него не рак.

— Ну, разве я этого не понимаю! — и доктор отпустил посетительницу и, пряча в карман полученную от нее пятерку, проводил ее до дверей кабинета.

«Сегодня, — думал он, — расскажу об этой Телятниковой моей Софье Петровне — пусть знает, какие подлые бабы случаются среди жен интеллигентных русских людей. Это ей будет вроде предупреждения, на всякий случай — чтобы совесть заговорила».

А дня через четыре Мурочка, обнимая только что явившегося к завтраку Тезеименитова, говорила ему с отчаянием:

— Ты знаешь что, Вася? Колыванов ошибся. Исследование желудочного сока показало, что у Ивана Никаноровича рака желудка нет.

— Я очень рад, — ответил шахматист, погружая томный взор в огорченные глаза молодой женщины. — Я очень рад, — повторил он, легонько освобождаясь от ее объятия. — Что у тебя, ангел мой, сегодня на завтрак? Я так проголодался.

— Жареная утка и кофе.

— Отлично! Утку я люблю. — Тезеименитов погладил Мурочку по щечке. — И знаешь что еще, детеныш мой. Я заметил, что Иван Никанорович стал поправляться с того самого дня, когда при моей помощи он получил Коперника вместо своего Паччиоли. Это, я думаю, — действие радости.

— Но доктор говорит…

— Доктора всегда говорят — они за это деньги получают. Это — действие радости удовлетворения. Это бывает.

— Что же делать, королевич мой?

Необходима неприятность: придется Ивана Никаноровича огорчить, если ты хочешь, чтобы… Ну, как тебе сказать? Чтобы он не мучился напрасно.

— Ты думаешь? — тихо спросила Мурочка. — Но… как?

— Видишь ли, что получается, — не обращая внимания на ее вопрос, продолжал Тезеименитов. — Портрет-то, оказывается, не принадлежит «Факелам». Года два тому назад один господин дал его в магазин для окантовки. Но ему вдруг срочно пришлось уехать из города. Теперь он вернулся. Он рвет и мечет, он требует назад портрет, и «Факелам» ничего иного не оставалось, как рассказать о том, что портрет у твоего мужа. И этот господин, то есть хозяин портрета, на днях явится к вам. Что ты на это скажешь, мой тихий ангел?

— Но… ты любишь меня? — и почти яростными от страсти глазами Мурочка взглянула в лицо милого ей человека. — Ты не бросишь меня, ты… мой, мой?

— Дурочка, она еще спрашивает!

— Тогда… пусть он приходит. Но только… пусть без меня! Я, знаешь, не могу. Я представляю себе его отчаяние, я не выдержу этого. Ведь все-таки Иван Никанорович…

Знаю, знаю, мой ангел, уже слышал! Твой Иван Никанорович идеальный человек, который за восемь лет не сказал тебе ни одного грубого слова. — И Тезеименитов нахмурился, изображая ревность.

— Он ревнует! — радостно вскрикнула Мурочка и бросилась к шахматисту.

Она была счастлива.

* * *

В один из ближайших вечеров Мурочка, пообедав, заторопилась с Тезеименитовым в кино. Иван Никанорович остался один. Как обычно, он ушел в свой кабинетик и там углубился в работу. Поработав всласть, он решил отдохнуть и перешел в гостиную.

Включив электричество, он уселся в кресло напротив дивана, над которым висел добытый им портрет основателя бухгалтерии.

Покуривая, любуясь суровым лицом монаха-ученого, Иван Никанорович раздумывал о том, о сем.

«Хорошо бы, — думал он, — поехать в Италию, в Болонью, где жил, работал и умер Лука Паччиоли, где под сводами старинной церкви сохраняются его кости под мраморным надгробием. Поехать бы и отслужить над могилой учителя заупокойную мессу. А потом посвятить остаток дней своих сбору материалов о жизни этого гения и написать бы книгу такую, как имеющиеся жизнеописания других великих людей. И назвать эту книгу так: “Жизнь и труды великого Луки Паччиоли, основателя двойной итальянской бухгалтерии”. Вот ради этого стоит жить!»

«Деньги есть, — думал он дальше. — Хоть немного, но есть. Оставил бы сколько нужно Мурочке, а сам уехал бы. У нее друг есть хороший, этот самый Тезеименитов, — он бы уж позаботился о том, чтобы Мурочку не обижали тут без него. Кажется, они любят друг друга, и это очень хорошо. Почему бы им и не любить друг друга? Ведь оба они много моложе его, Телятникова. К тому же, он, кажется, болен, но уж вовсе не так страшно как думает заботливая Мурочка. Собственно, ему даже кажется, что он уже совсем здоров. Вот и тошнить перестало, и спит он хорошо, и полнеть начал. И какой-то молочной кислоты, так расстраивавшей Мурочку, в желудочном соке нет… Эх, поехать бы в Италию, к гробнице Луки!..»

Тут в передней раздался энергичный звонок, и бой Вася, маньчжур атлетического сложения, шлепая туфлями, пробежал по коридору отворять дверь. Затем Иван Никанорович услышал два голоса — один был Васин, а другой чужой, неприятно-громкий, повелительный.

И не успел Иван Никанорович подняться, чтобы выйти и узнать, в чем дело, как в гостиную решительно вошел господин средних лет в высоких сапогах и бекеше. На голове его была папаха, и он не снял ее. Он не снял головного убора и не поклонился Телятникову. Над верхней губой его топорщились в разные стороны великолепные белокурые усы; глаза были светлые, выпученные.

Увидя портрет Луки Паччиоли, незнакомец хлопнул себя по бедрам.

НЕЗНАКОМЕЦ. Наконец-то! Так вот он где? Так вот куда его похитили! (Телятникову.) Вы будете за это отвечать по закону, милостивый государь! Вы лишили меня последней моей радости! Вы…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});