Тайны Парижа - Пьер Понсон дю Террайль

«Ну, дорогой барин, и просты же вы, как посмотрю; неужели вы не видите, что эта женщина вас обманывает и что каждый вечер… в восемь часов… в замок пробирается человек, в то время, как вы гоняетесь по лесам».

И странная вещь! Десять минут назад, когда молодая женщина входила в комнату, капитан заряжал пистолеты, нимало не сомневаясь в истинности слов своего камердинера… Но достаточно ей было войти, а ему увидать ее улыбку, как подозрение его исчезло — и он бросил на Жермена исполненный презрения уничтожающий взгляд. Очутившись наедине со своей собеседницей, Гектор Лемблен, держа ее руки в своих, слушал ее с восторгом и упивался ее взглядом, видя, как она краснеет. Но достаточно было одного слова, напомнившего о ревности, чтобы он вспомнил слова Жермена. Бледный от ужаса, он вскочил, точно у ног его разразилась молния.

— Боже мой! — вскричала молодая женщина, от внимания которой не ускользнула быстрая перемена, происшедшая с капитаном в течение какой-нибудь секунды. — Что с вами?.. Вы бледны и дрожите…

— Я? Нисколько… Вы ошибаетесь… Со мной ровно ничего, — бормотал он.

— Ах! Вы обманываете меня!.. Вы страдаете…

— Нет! Нет!..

— Неужели все это наделало воспоминание? Боже мой, я сделаю все, от меня зависящее, чтобы загладить… свою вину, заставить забыть…

Капитану показалось, что молодая женщина сильно взволнована. Человеческое сердце уж так создано, что черпает силу в слабости другого. Капитан, за минуту бывший пугливее ребенка, почувствовал прилив энергии, которую, по-видимому, утратила молодая женщина, и проницательно смотрел на нее. Казалось, он хотел проникнуть этим взглядом в самые сокровенные уголки сердца Дамы в черной перчатке. Но ее сердце оставалось непроницаемо, как тайна.

Он снова взял ее руку.

— Выслушайте меня, — сказал он, — и выслушайте внимательно.

— Боже мой! Что еще случилось? — с испугом спросила она.

— Выслушайте меня, какую бы глупость я ни сказал.

— Хорошо, говорите.

— Вы заставили меня принять к себе обратно Жермена — лакея, который только что вышел отсюда.

— Да, я просила вас об этом…

— Зачем?

Молодая женщина нахмурила брови, но через несколько минут на ее губах снова заиграла улыбка.

— Потому, что во время вашего пребывания в Париже, — ответила она, — этот человек бросился предо мною на колени и молил ходатайствовать за него, и мне показалось, что он очень предан вам.

Несмотря на чистосердечие, с которым Дама в черной перчатке давала это объяснение, капитан, по-видимому, им не удовлетворился. Он смотрел на нее с некоторым недоверием.

— Только поэтому? — спросил он.

— Да.

— Странно.

Гектор задумался, и злой огонек блеснул в его обыкновенно пасмурных глазах.

— Странно? — повторила она. — Что же в этом странного?

— Простите меня, — сказал он с порывом откровенности, — но я тоже…

Он запнулся.

— Да говорите же! — с нетерпением воскликнула молодая женщина.

— Я тоже ревную.

— Ревнуете! — воскликнула она, расхохотавшись.

— Да…

— К кому же это?

Гектор опустил голову и молчал.

— Ревнуете к кому? К лакею? Но знаете ли, — высокомерно произнесла она, — что это уже дерзость, милостивый государь.

— О, простите меня! — умолял он. — Вы не поняли меня.

— Наконец… объяснимся!

— Хорошо! Тот человек…

— Какой человек?

— Жермен… лакей… он только что сообщил мне странные и ужасные вещи…

— Что же он рассказал?

— Сударыня, сударыня, — молил капитан, снова почувствовав нерешимость и тревогу, — ради Бога, ответьте…

— Да говорите же… спрашивайте! Что вы хотите знать?

— Почему вы поставили мне условием каждый вечер отлучаться из замка… в восемь часов?

— Это моя тайна, — проговорила она со спокойствием, взбесившим капитана.

— А! — крикнул он. — Значит, Жермен не обманул меня! Теперь я знаю, почему…

Она остановила на капитане свой загадочный взгляд, взгляд змеи-обольстительницы, более ужасный, нежели взгляд, полный ненависти.

— Постойте! — остановила она его. — Что вам сказал Жермен?

— Что каждый вечер, как только я уезжаю, в замок является мужчина! — закричал капитан, забывший о необходимости сдерживаться в приличии.

Если бы Дама в черной перчатке возмутилась и начала отрицать этот факт, как все слабые натуры, в порыве гнева взвинчивающие себя до крайней степени бешенства, и Гектор Лемблен возвысил бы голос еще сильнее. Но Дама в черной перчатке остановила его порыв словами:

— Это правда!

Значит, она не удостаивала даже лгать: ее голова по-прежнему была гордо откинута назад, взгляд спокоен, голос уверен и ровен. Все это поразило капитана, как удар молнии, и он несколько минут сидел, уставившись глазами в одну точку.

— Жермен — верный слуга, — сказал она. — Ему дорога честь его господина, и вы хорошо сделали, приняв его обратно на службу.

— Значит, вы сознаетесь?.. — прошептал капитан.

— Сознаюсь.

— Что какой-то человек приходит в замок…

— Каждый вечер.

— И… этот человек?.. — снова впадая в раздраженный тон, спросил капитан. — Этот человек… кто он?

— Вы этого не узнаете. И Дама в черной перчатке улыбалась, смотря на него.

— Право, — продолжала она, — вы забываете наши условия, капитан. Разве я не говорила вам, когда вы на коленях просили моей руки, что моя жизнь полна тайн?

— Это правда, но…

— Но? — переспросила она, не переставая улыбаться.

— Вы не сказали мне, что… у вас есть… Капитан не кончил.

Дама в черной перчатке с негодованием поднялась с места, как разгневанная королева, и бросила на капитана взгляд, полный презрения.

— Довольно, милостивый государь! Вы забываетесь! Помните, что я еще не госпожа Лемблен и пока обязана отдавать отчет в моих поступках одному только Богу.

Она направилась к двери.

— Прощайте, — сказала она. — Я уезжаю через час… Прощайте…

Гектор Лемблен любил, и эта любовь доводила его до сумасшествия и трусости. Видя, что женщина, только что признавшаяся ему, что к ней каждый вечер является кто-то, готова уйти, навсегда покинуть Рювиньи, он потерял голову и, подбежав к ней, упал на колени, простирая руки и моля опрощении…

Постыдное и раздирающее душу зрелище представлял этот человек с седеющими уже волосами, с виду совершенно старик, распростертый, в слезах, у ног женщины, которая играла им, как тигрица своею добычей, прежде чем прикончить ее одним ударом своей могучей лапы.

Сжалилась ли она над ним или захотела продлить жестокую игру, уносившую понемногу частицы жизни этого и без того разбитого человека? — это покрыто мраком неизвестности. Но только она вернулась, приказала ему встать и, пристально посмотрев на него, сказала: