Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

свидетельствовало об их большем совершенстве в сравнении с отцами, будь то человек или медведь.

Все походы, которые прошел Михаил, в том числе по самым-самым глухим местам, вполне убеждали в том, что встреча с медведем среди бела дня – случай редчайший. Обычно он дает знать о своем присутствии только каким-нибудь следом – либо отпечатком лапы на сырой или мягкой почве, либо глубокими, как раны, царапинами когтей на коре деревьев где-то по границам своих владений, с помощью которых он сообщает пришельцам, каков его рост и какова решимость защитить от них свой таежный дом. Только на Камчатке, по словам всех бывавших там людей, можно было увидеть медведей и наблюдать за ними безо всяких усилий или особого везения благодаря тому, что их там много, а в среднегорье есть много открытых безлесных мест. Но до Камчатки Михаил так и не добрался. Кроме нехватки денег на самолет препятствием был и особый пограничный режим, обязывающий всех предъявлять разрешение от МВД и КГБ. Туристу его можно было получить в двух случаях – если будет куплена путевка на плановый туристский маршрут или если поход будет официально зарегистрирован в куче инстанций, но лучше всего – если он будет представлен как полунаучная экспедиция элитарной команды. Самодеятельным одиночкам или парам инстанции, разрешающие или запрещающие туристские походы, не давали согласия никогда, поскольку это считалось опасным, а для органов внутренних дел и государственной безопасности человек или люди, за которыми не стояло никакое высокопоставленное лицо или официальная организация, просто не существовали как субъекты, чьи желания надо было удовлетворять. С одной стороны, Михаилу, конечно, хотелось там побывать – на Камчатке имелось столько всего, чего больше нигде не увидишь – цепи гор и действующие вулканы, громадные кальдеры и кратерные озера, гейзеры и ручьи, даже реки с теплой водой, прущая стеной на нерест во время рунного хода рыба лососевых пород и те же медведи, пасущиеся на горных склонах или вылавливающие рыбу из реки. Но, с другой стороны, платить за эти виды и удовольствия тем, чтобы отказаться от своих планов и маршрутов, от своего образа жизни в походе, словно по прихоти посторонних ты должен опять превращаться в какого-то новичка, Михаил никак не соглашался. И если деньги еще кое-как он мог накопить, то являться на Камчатку в качестве ограниченного в своих действиях и подназорного лица он считал неприемлемым и унизительным для себя.

В итоге восточней Читы и Витима Михаил и Марина прежде ни разу не забрались. Конечно, было о чем пожалеть и кроме Камчатки. Почему-то не меньше ее манили к себе хребты Черского и Сунтар-Хаята, Колымский хребет и горы Чукотки, реки Индигирка и Омолон. Интерес к ним разожгли книги Сергея Владимировича Обручева, Виктора Николаевича Болдырева, Олега Куваева и его близкого друга Николая Балаева. Впрочем, со временем выяснилось, что Олег дружил с более старшим по возрасту Виктором Болдыревым, который побывал в Якутии и на Чукотке далеко не вольным первопроходцем. В годы войны Болдыреву порой доводилось проникать в такие места, в которых, не считая кочевников-аборигенов, не бывал вообще никто из цивилизованных мест. Именно там скрывались от раскулачивания и коллективизации самые вольнолюбивые и состоятельные лидеры местных племен – эвенков, эвенов, юкагиров, чукчей. Оломон и его притоки, таинственный Синий хребет (названный так именно Болдыревым) к западу от этой реки не могли не будоражить воображение. Но, чтобы путешествовать там, надо было иметь не только много денег и соответствующие разрешения, но и много времени. За обычный отпуск нечего было и думать успеть сделать маршрут, сколько-нибудь соответствующий мечте. Тут на одну дорогу с ожиданием самолетов в маленьких аэропортах могло потребоваться при неблагоприятных обстоятельствах несколько недель. Для выполнения задуманного пришлось бы бросить основную работу, но тогда не на что стало бы жить. Устроиться работать в геологическую или какую-то другую полевую экспедицию, действующую в тех же краях, Михаилу совсем не улыбалось: попасть в вожделенные края и делать там не то, что хочется самому, а то, что нужно нанимателю – это, считал он, было бы и вовсе насмешкой над мечтой. Он и без того нередко оставался недоволен собой за то, что не делал в походе максимум возможного – главным образом намеченные еще дома выходы в стороны от маршрута, потому что на местности не находилось для этого ни времени, ни желания, ни сил. Это портило ему настроение, хотя и не слишком. Жаль было отказываться от высокого представления о себе, но что делать – что случилось, то случилось, и упущенное уже нельзя было вернуть себе НИКОГДА. Возможно, он всегда мечтал о большем, чем мог осилить, и потому оказывалась пройденной лишь основная нитка маршрута, когда другого выбора вообще не существовало – либо пройти, либо остаться там навсегда. И все же иногда он ухитрялся делать больше программы – если в душе не остывал энтузиазм. Он-то и служил всегда главным двигателем в любом его предприятии, да и не только у него. Взять хотя бы в пример Марка Самохвалова. С детства это был избалованный родителями – старыми большевиками – и судьбой человек. Родители были посланы на работу в Англию, и Марк с юных лет говорил по-английски столь же свободно, как и на родном языке. В отличие от многих других советских работников, трудившихся за рубежом, его родители не пострадали от репрессий, а сам Марк без затруднений получил специальность физика, и это не в меньшей степени содействовало росту его собственной самооценки, чем абсолютное владение английским языком и принадлежность родителей к привилегированному слою. Судя по тому, как Марк вел себя в быту – он мог не здороваться и не прощаться не по забывчивости, а осознанно – из соображений экономии своих особо ценных личных голосовых и нервных ресурсов, которые считал, очевидно, непозволительным растрачивать по пустякам – ему бы больше подошла фамилия Самогордов, чем Самохвалов, поскольку хвалиться собой он тоже считал ниже своего достоинства. Зато гордиться собой ПРО СЕБЯ он продолжал непрерывно, всегда – до тех пор, пока он не сходил с Михаилом, Мариной, Колей, а главное – со своим старым знакомым Юрой Петраковским и его женой Инной, в поход на Амалат – Ципу – Витим. Марку тогда стукнуло почти пятьдесят, но он был высок, прям, и в его лице, украшенном щеточкой седых усов, отражалась абсолютно естественная надменность британского лорда. Собственно, его лицо напоминало о чем-то еще, но Михаил не мог вспомнить, о чем именно. Вел себя Марк поначалу безапелляционно и самоуверенно, и Михаил чувствовал, что Юра, рекомендовавший Марка как своего приятеля, испытывает неловкость за него.

Михаил был избран капитаном их флотилии из трех байдарок – все сочли его походный опыт самым внушительным, но он сразу же заявил, что берет на себя управление только прохождением маршрута, а прочими сторонами походной жизни заведовать не намерен. Но даже и это не очень понравилось Марку, хотя открыто он по данному поводу не высказывался. Михаил, в свою очередь, старался не назидать человеку, который был лет на двенадцать старше его, даже когда видел, что назидание было бы не лишним. Как в тот раз, когда Марк, вернувшись с охоты на бивак, вместо того, чтобы сразу разрядить ружье, проверил, заряжено ли оно, самым простым путем – нажав на спусковой крючок и даже не позаботившись держать стволы прямо вверх. Раздался выстрел, и только тут Марк понял, о чем следовало подумать заранее. Он явно весь сжался от конфуза, ожидая разноса, но Михаил подумал, что с таким человеком лучше обойтись без этого, тем более, что он уже сделал правильный вывод. Марк ждал, но, увидев, что Михаил молча отвернулся в сторону, наконец, перевел дух. Правда, Юра не удержался тогда от небольшого словесного внушения, но этого Марк уже не боялся. Юра был более мягкий человек.

С Юрой Петраковским Михаил познакомился за четыре года до этого на палубе знаменитого парохода «Комсомолец» английской постройки, который с 1912 года как заведенный ходил по Байкалу. Они с Ларисой и Ваней поднялись на его борт в Давше. Юра со своим братом Костей и их спутниками после отпуска на озере Фролиха в Баргузинском хребте возвращались из Нижне-Ангарска. «Комсомолец», казалось, руководствовался собственным разумением и памятью, в течение двух суток перемещаясь от берега к берегу, от бухты до бухты к порту Байкал. Его команда состояла из пьяных взрослых и трезвых малолеток. Ни те, ни другие не внушали ни малейшего доверия. Один только пароход выглядел убедительно надежным в свои давно уже не комсомольские пятьдесят шесть лет после сборки на Славном Море. Носовая и кормовая палубы были сплошь уставлены палатками, делавшими пароход похожим на какой-то допотопный ковчег. В основном это были туристы, переезжавшие из бухты в бухту, чтобы пожить в каждой из них в течение пяти дней до очередного прихода «Комсомольца», с тем, чтобы переехать на нем на следующую стоянку в красивом месте. Пробираться среди палаток и растяжек, протянутых к релингу или любым другим предметам, за которые можно было закрепить шнур, удавалось только с большим