Романы Ильфа и Петрова - Юрий Константинович Щеглов

На миг покажутся рабочие с кошелками и тут же скроются в заводских воротах» [ЗТ 4].

«В час утра прибывают шесть тысяч крестьян с овощами, фруктами и цветами… В 4 часа утра бодрствуют лишь поэт да разбойник. В 6 утра булочники из Гонесс, кормильцы Парижа, дважды в неделю привозят в город громадное количество хлеба… Вскоре выползают из своих постелей рабочие, берут инструмент и идут в мастерские… В 7 часов утра садовники с пустыми корзинами, верхом на клячах направляются к своим огородам. Еще не видно карет. На улицах можно встретить лишь младших чиновников, которые в этот ранний час уже одеты и завиты… К 10 часам черная туча судейских клерков устремляется к Шатле и ко Дворцу юстиции: повсюду только и виднеются отложные воротники, тоги, портфели — и просители, бегущие за ними…» [Мерсье].

«Пусты стоянки карет на перекрестках; закрылись ночные трактиры; лишь кое-где на углу стоит полицейский, вперив скучающий взгляд в пустую даль проспекта… Проходит час; улицы начинают оживать. Потянулись на рынок подводы с товаром… Мужчины и женщины с тяжелыми корзинками фруктов на голове шагают по южной стороне Пикадилли к Ковент-Гарденскому рынку… Вот бодрым шагом прошел на работу каменщик, в руке у него узелок с обедом…» [Диккенс].

А Петербург неугомонный / Уж барабаном пробужден. / Встает купец, идет разносчик… и т. д. [Пушкин].

«Ранним утром, когда улицы еще пустынны, когда усатые дворники, позевывая, выходят с метлами из ворот, когда чуть брезжит седой, молочного цвета, рассвет, к дверям общественных столовых с сердитым фырчанием подъезжают грузовые автомобили. Они везут мясо, зелень, картофель — все то, что сегодня, начиная приблизительно с часу дня, начнет поглощать армия проголодавшихся… С всклоченных постелей поднимается рабочий человек, его веки тяжелы — сон еще висит на них…» [Корней Щеглов, Повесть о котлете].

(г) «…Замычат спросонок советские служащие, падая с высоких девичьих кроваток… Но было еще рано, служащие еще спали под своими фикусами» [ЗТ 4].

Уточнения, касающиеся сна горожан (кто спит, где, на чем и как), — мотив типичный: «Невский проспект пуст: плотные содержатели магазинов и их комми еще спят в своих голландских рубашках» [Гоголь]; «Купчихи и мещанки… спят за ситцевыми занавесками на своих высочайших перинах» [Писемский, Тысяча душ, 1.6].

«В четверть первого утра раздается стук карет тех, кто не играет и возвращается домой. Город кажется опустелым; обыватель, который уже спал в это время, просыпается в своей постели, и его супруга на это не жалуется. Многие парижане обязаны своим появлением на свет этому внезапному стуку экипажей» [Мерсье].

«Более трезвые и добропорядочные жители столицы еще не восстали для дневных трудов… Там и сям приотворено окошко в спальне — погода стоит жаркая и от духоты плохо спится; да изредка мигнет за шторой ночник в комнате томимого бессонницей или больного» [Диккенс].

Но шумом бала утомленный / И утро в полночь обратя, / Спокойно спит в тени блаженной / Забав и роскоши дитя [Пушкин].

(2) К периодам дня приурочиваются определенные чувства и желания, обычно посредством формулы «в это время (в такие минуты) хочется (чувствуется, вспоминается, интересно и т. п.)…»:

«В такую минуту хочется плакать и верить, что простокваша на самом деле полезнее и вкуснее хлебного вина…» [ЗТ 4].

«В это время чувствуется какая-то цель, или лучше что-то похожее на цель» [Н. Гоголь]. «Хотелось и плакать, и смеяться, и молиться» [Чехов, Исповедь].

«В такой час любопытно заглянуть в кухню, где в чаду и дыме работает человек в белом колпаке» [Корней Щеглов].

(3) Формулы «уже» («вот уже») и «еще», указывающие на то, что распорядок событий заранее известен, и положенные этапы плотно следуют один за другим:

«..Дворники… уже разошлись по своим шатрам… Но уже доносится дальний гром… Служащие еще спали под своими фикусами» [ЗТ 4].

«Через несколько минут бульвар уже суетится…» [Бальзак].

Театр уж полон: ложи блещут… / Еще амуры, черти, змеи / На сцене скачут и шумят; / Еще усталые лакеи, и т. п.; А Петербург неугомонный / Уж барабаном пробужден [Пушкин]. «Еще молчит в своей клетке, подвешенной к яблоне, красноклювая перепелка» [Рейснер].

(4) Употребление, наряду с настоящим обыкновения, будущего времени — в знак того, что речь идет об этапах регулярных, предсказуемых:

«Сейчас они [молочницы] бросятся в город и на площадках черных лестниц затеют обычную свару с домашними хозяйками… Из фабричных труб грянет дым… замычат спросонок советские служащие, падая с высоких девичьих кроваток. Час молочниц окончится, наступит час служилого люда» [ЗТ 4].

«В то время как молодая девушка срисовывает в музее голову Рафаэля или Тициана, ее мать, протянув ноги к камину, займется вышивкой» [Э. де Жуй].

«Вы раздвинете мокрый куст — вас так и обдаст накопившимся теплым запахом ночи… Но вот ветер слегка шевельнется, золотисто-желтый луч ворвется вдруг…» [Тургенев]. «Подождите еще несколько минут, и вы увидите новый наплыв публики» [Щедрин].

Наряду с этими стереотипными способами, писатели изыскивают разного рода инновации — главным образом, в новых путях «статистико-поэтического» расслоения действительности, в мотивировке смен и перестроек единообразных масс, из которых слагается динамическая картина города и его типичного дня. Иногда роспись ведется не по часам, а по пространственным зонам, но в той же тональности:

«Мы быстро проехали через фешенебельный Лондон, через Лондон отелей, через театральный Лондон, через коммерческий и, наконец, через портовый Лондон…» [А. Конан Дойл, Шесть Наполеонов].

В «Моем открытии Америки» В. Маяковский расслаивает манхэттенскую толпу на имущественные группы, различающиеся типом пищевого обслуживания:

«Каждый завтракает в зависимости от недельной зарплаты. Пятнадцатидолларовые — покупают сухой завтрак в пакете за никель… Тридцатипятидолларовые идут в огромный механический трактир, всунув 5 центов, нажимают кнопку, и В чашку выплескивается ровно отмеренный кофе, а еще два-три никеля открывают… одну из стеклянных дверок сандвичей. Шестидесятидолларовые — едят серые блины с патокой и яичницу по бесчисленным, белым, как ванная, Чайльдсам — кафе Рокфеллера. Стодолларовые и выше идут по ресторанам всех национальностей…»

В «Петербурге» А. Белого толпа метафоризируется как однородная масса (икра) или как одно тело (многоножка), так что в группы и потоки объединяются не типы горожан, а одинаковые части этого коллективного тела:

«Бороды, усы, подбородки: то изобилие составляло верхние оконечности человеческих туловищ. Пробегало многое множество носовых выступов, ушных раковин и глазных отверстий… Протекали плечи, плечи и плечи; черную, как смола, гущу образовывали все плечи… Тут бежали многие ноги… Икра: совокупность