История России: конец или новое начало? - Ахиезер А.

27 Выходцы из советской номенклатуры почти на всем протяжении ельцинского периода занимали должности руководителей правительства. С декабря 1992по 1998 год его главой был Виктор Черномырдин, сменивший так и не утвержденного съездом народных депутатов Егора Гайдара, а в 1998-1999 годах – Евгений Примаков. Это лишний раз свидетельствует о нерадикальном характере смены элиты в постсоветской России – в значительной степени речь шла не столько о смене, сколько об адаптации старой элиты к новым условиям. В первые годы правления Ельцина выходцы из советского номенклатурного слоя составляли около 75% в высшем руководстве страны и более 82% среди региональных руководителей. Отличие от горбачевских времен заключалось в том, что люди с неноменклатурной биографией в элите все же стали появляться, а также в том, что представители верхнего эшелона советской номенклатуры были из элиты вытеснены представителями более низких ее уровней (Крыштановская О.В. Трансформация старой номенклатуры в новую элиту // Общественные науки и современность. 1995. №1. С. 65).

28 См.: Ослунд А. Строительство капитализма: Рыночные трансформации стран бывшего советского блока. М., 2003. С. 645.

рствление экономики здесь предшествовало формированию новой государственности, что довело противоборство до неразрешимого конфликта. Результатом стало силовое восстановление традиционной для страны властной монополии без воспроизведения ее былой сакральности, что исключало и реанимацию идеологии «беззаветного служения» общему интересу и его персонифактору.

При таких обстоятельствах конституционно узаконенная в лице президента политическая монополия вынуждена была для обеспечения своей устойчивости задействовать личностные ресурсы тех элитных групп, которые готовы были поддерживать ее в обмен на возможность приватизировать не только государственную собственность, но и само государство. Реально это означало мобилизацию их энергии и предприимчивости на создание коррупцион-но-теневого союза политической власти, бюрократии и бизнеса. В таком союзе государственная идея общего блага пустить корней не могла. Нельзя сказать, что в годы правления Ельцина проистекавшие отсюда проблемы не осознавались вообще. Необходимость «укрепления государства» декларировалась чуть ли не во всех посланиях президента Федеральному собранию. Но при крайнем дефиците личностных ресурсов, пригодных для решения такого рода задач, и невостребованности даже тех, что имелись в наличии, декларации эти никаких шансов воплотиться в жизнь не имели.

Путин, в отличие от Ельцина, сразу после избрания его президентом сделал лозунг «укрепления государства» основой своей практической политики. Для этого ему потребовались новые люди, которых он нашел в спецслужбах и других силовых структурах29. Однако их личностный потенциал был достаточен лишь для осуществления консервативной стабилизации уже сложившейся государственной системы, а не для продолжения незавершенной социально-политической модернизации. Такого рода стабилизации, как свидетельствует исторический опыт Павла I, Николая I, Александра III, Леонида Брежнева, позволяют устранять давление на «вертикаль власти» извне, т.е. из общества, но не гарантируют от приватизации этой «вертикали» изнутри, т.е. частными интересами бюрократии. Немаловажно и то, что при проведении таких стабилизации востребованными оказываются только личностные ресурсы тех, кому

29 По данным исследователей, изучающих эволюцию постсоветской элиты, доля военных в ее составе, по сравнению с ельцинским периодом, возросла при Путине в два с лишним раза (с 11,2 до 25,1%), а доля ученых в 2,5 раза уменьшилась (Крыштановская О.В- Анатомия российской элиты М, 2004. С. 269).

отводится роль «стабилизаторов». В результате на всех этажах властной иерархии, кроме самого верхнего, ресурсы эти замораживаются культивированием бюрократической лояльности и исполнительности, что обеспечивается предоставлением чиновникам широких коррупционно-теневых возможностей для обслуживания их частных интересов под видом «беззаветного» или договорно-контрактного служения интересу общему. Но подобные государственные системы модернизации не поддаются по причине отсутствия в них субъектов в модернизации заинтересованных: ведь и среди «стабилизаторов», опирающихся на коррумпированную бюрократию, бессребренники встречаются не часто. На протяжении отечественной истории это наблюдалось не раз, как наблюдалось и то, что авторитарно-бюрократические (при сакральных самодержцах) и бюрократическо-авторитарные (при отсутствии оных) «вертикали власти» не способны стимулировать интенсивное общественное развитие в целом, т.е. создавать благоприятные условия для инноваций.

В прежние времена дефицит последних восполнялся неисчерпанными возможностями развития экстенсивного. В постсоветской России из всех них остались лишь природные ресурсы, что ставит страну в зависимость от мировых цен на сырье, предельно обостряя стоящие перед ней проблемы. Считаясь с ними, консервативная стабилизация Путина изначально предполагала укрепление авторитарной модели властвования как политического инструмента экономической и технологической модернизации. Но для ее осуществления необходимы не столько демобилизованные личностные ресурсы чиновников, сколько мобилизованные ресурсы реформаторов, обладающих достаточно высокой степенью свободы – как административной, так и политической. Ведь та же модернизация Александра III могла быть относительно успешной лишь потому, что осуществлявшему ее Сергею Витте была предоставлена широкая самостоятельность. При Путине такого реформатора не появилось и не могло появиться по той простой причине, что конституционно-выборное самодержавие, в отличие от наследственного, наличия относительно самостоятельных политических фигур типа Витте или Столыпина не предполагает: само их присутствие в бюрократическо-авторитарной «вертикали власти» было бы противоестественным отступлением от ее системной природы.

Природа же этой вертикали такова, что даже люди, попадающие в нее на роль модернизаторов, должны руководствоваться чиновничьей логикой, которая, в свою очередь, блокирует реализацию их личностного реформаторского потенциала. Поэтому осуществленная Путиным консервативная стабилизация реальной социально-политической и технологической модернизацией не сопровождалась, а попытки ее осуществления (например, административная реформа) при сохранении системных устоев и с учетом системных ограничителей оказались малорезультативными, что, в свою очередь, подталкивало власть к еще большему укреплению этих устоев и ограничителей (например, к отмене выборности руководителей регионов населением). О том, будут ли такого рода меры содействовать модернизации, напишут будущие историки. Мы же ограничимся констатацией, что при ретроспективном взгляде на эволюцию постсоветской России это представляется сомнительным. Потому что при таком взгляде обнаруживается жесткая зависимость между бюрократизацией управления и оттоком из управленческого слоя необходимых для модернизации личностных ресурсов или их стерилизацией.

Но ретроспективный взгляд на развитие посткоммунистической России позволяет уловить и нечто большее. Именно он позволяет утверждать, что страна лишена сегодня тех возможностей, которые позволяли хотя бы частично компенсировать отсутствие или слабость субъектов инноваций в последние десятилетия правления Романовых. Тогда таким субъектом могла выступать политическая власть, осуществлявшая технологическую модернизацию сверху посредством реализации государственных программ и целенаправленного привлечения иностранного капитала. Участие отечественного частного бизнеса, настороженно относившегося к шедшим сверху инициативам, в реализации модернизационных проектов было незначительным и в то время. Но в современных условиях, как мы уже отмечали, государство не в состоянии исполнять роль, которую исполняло прежде. Поэтому в постсоветской России оно на нее и не претендует. Но поэтому же оно неизбежно оказывается перед дилеммой: либо способствовать созданию делового климата, стимулирующего инновационную активность частного бизнеса, либо укреплять бюрократическую «вертикаль власти», которая способствует не столько мобилизации личностных ресурсов предпринимательского класса и его становлению как субъекта модернизации, сколько их демобилизации посредством навязывания бизнесу коррупционно-теневого союза с бюрократией.

Таков был выбор и одновременно вызов, перед которыми оказалась Россия при президенте Путине. «Дело ЮКОСа» показало, что выбор был сделан в пользу «вертикали власти» и, соответственно, в пользу бюрократии30. Но это означало, что личностный потенциал, накопленный к тому времени в отечественном бизнесе, государством оказался невостребованным.