Алмаз раджи (сборник) - Роберт Стивенсон

Я был несколько огорчен тем, что упустил подходящий случай объявить дяде о моей любви, но еще больше меня огорчала перемена, произошедшая в нем самом. Он никогда не был слишком уж добродушным и общительным человеком в буквальном смысле слова, и тем не менее я оказался не готов к столь странному преображению. Невозможно было не видеть того, что бросалось в глаза: его, как говорится, что-то терзало и грызло… И я принялся мысленно перебирать слова, начинающиеся с буквы «У», – «уныние», «успех», «удача» и прочее в том же духе, как вдруг споткнулся о слово «убийство».

Я снова и снова повторял в уме это чудовищное слово и оценивал его роковой смысл, когда мы очутились в таком месте острова, откуда открывался вид на оба его побережья: на бухту Арос и дядину усадьбу позади, и на открытый океан впереди, на севере усеянный островами, а на юге совершенно синий и пустынный до самого горизонта. Тут мой проводник остановился и некоторое время молча смотрел на бескрайний водный простор. Затем он повернулся ко мне и с силой сжал мой локоть.

– По-твоему, там ничего нет? – спросил он, указывая мундштуком трубки вдаль. – Ошибаешься, говорю я тебе! – выкрикнул он неестественно громко, как бы торжествующе. – Там повсюду лежат мертвецы! Словно заросли водорослей!

Тут он повернулся, и мы направились к дому, больше не сказав друг другу ни слова.

Я отчаянно желал остаться наедине с Мэри, но это удалось мне только после ужина, и то на самое короткое время, так что я едва успел обменяться с ней несколькими словами. Не теряя времени на пустые речи, я прямо высказал ей то, что лежало у меня на душе.

– Мэри, – сказал я, – я приехал в Арос с единственной надеждой. Если эта надежда меня не обманет, то мы с тобой сможем переселиться в какое-нибудь другое место и жить, не заботясь о хлебе насущном. Но кроме этой надежды, есть у меня и другая, которая гораздо дороже моему сердцу, чем богатство… ты легко можешь догадаться, что я имею в виду, – добавил я, немного помолчав.

Она опустила глаза, но и это меня не остановило.

– Я всегда думал только о тебе, – продолжал я, – время уходит, а я думаю о тебе все чаще. И я не могу представить, что смогу быть счастлив и весел без тебя. Ты для меня – как зеница ока!

Но она продолжала смотреть в сторону и не проронила ни словечка. При этом мне показалось, что ее руки дрожат.

– Мэри! – воскликнул я в отчаянии. – Неужели ты не любишь меня?!

– Ах, Чарли, – печально отозвалась она, – разве теперь время говорить и думать об этом? Пусть пока все остается по-старому, и поверь, ты ничего от этого не потеряешь!

В ее голосе звучали слезы, и теперь я думал только о том, как бы ее утешить.

– Мэри Эллен, – сказал я, – не говори больше ничего. Я приехал не для того, чтобы огорчать тебя. Пусть твое желание станет моим, и твой срок – моим сроком. Ты сказала все, что мне было нужно; но теперь скажи еще только одно – что тебя мучает и тревожит?

Она созналась, что ее тревожит отец, но не стала вдаваться в подробности, а только сокрушенно качала головой. Потом добавила, что ей кажется, что он нездоров и сам на себя не похож, и это ее очень огорчает. О погибшем корабле она ничего толком не знала.

– Я даже не ходила туда, – сказала она, – да и зачем, Чарли? Их бедные души давно предстали перед Всевышним; но я бы хотела, чтобы эти бедняги прихватили с собой и все свое добро!..

После этого мне нелегко было поведать ей про «Эспирито Санто». Тем не менее я сообщил ей о моем открытии, и при первых же моих словах она даже вскрикнула от удивления.

– А знаешь, в мае в Гризапол приезжал один человек – маленький, желтолицый, с пальцами, унизанными золотыми перстнями, и черной бородкой. И он всех расспрашивал про этот самый корабль!

Тут я вспомнил, что хоть и разбирал архивные бумаги и документы по поручению доктора Робертсона, но делалось это по просьбе какого-то господина – то ли испанского историка, то ли именовавшего себя таковым. И происходило это как раз в конце апреля. Сей господин явился к нашему ректору, имея на руках солидные рекомендательные письма, из которых следовало, что ему поручено расследование обстоятельств гибели Великой Армады. Сопоставляя одно с другим, я невольно подумал, что господин «с перстнями» вполне мог оказаться тем самым историком из Мадрида, обратившимся к доктору Робертсону, и его целью, скорее всего, были поиски сокровищ, а не исторических сведений.

Надо было не терять времени, а браться за дело. Если на дне Песчаной бухты и в самом деле покоится испанский линейный корабль с адмиральской казной на борту, его богатства должны достаться не авантюристу в кольцах, а Мэри и мне, а с нами и всему доброму старому роду Дарнеуэев.

3. Море и суша в Песчаной бухте

На следующее утро я встал спозаранку и, перекусив, сейчас же отправился на поиски. Что-то упорно говорило мне, что я непременно отыщу затонувшее судно Великой Армады, и хоть я старался не давать волю этим радужным надеждам, все же я находился в прекрасном расположении духа.

Арос – дикий и скалистый островок, весь в каменных россыпях, поросших вереском и папоротником. Мой путь лежал с севера на юг через самый высокий холм, и хотя расстояние не превышало двух миль, усилий и времени потребовалось больше, чем на переход в четыре мили по ровной дороге. Добравшись до вершины, я остановился. Высота была сравнительно небольшой, около трехсот футов, но все же холм этот располагался гораздо выше прилегающих к морю равнин мыса Росс, и с него открывался великолепный вид на море и близлежащие острова. Солнце поднялось уже довольно высоко и жгло мне затылок, воздух был неподвижен, как перед грозой, хотя и совершенно чист и прозрачен. Далеко на северо-западе, где острова лежали особенно близко друг к другу, с полдюжины мелких рваных тучек, цепляясь одна за другую, растянулись караваном, а верхушку Бэн-Кьоу окутывал плотный покров тумана.

Погода таила в себе некую угрозу. Правда, море было гладким, Гребень казался едва приметной трещиной на этом зеркале, и даже Веселые Ребята казались всего лишь хлопьями пены. Но мои глаз и ухо, давно сроднившиеся с этими местами, улавливали некое движение под этой зеркальной гладью, а едва уловимые всплески прибоя звучали, словно протяжные вздохи. Тот же Гребень, несмотря на видимое спокойствие, казалось, замышляет недоброе; а надо вам знать, что мы, жители побережья, приписывали этому детищу морских прибоев роль безошибочного предсказателя прихотей погоды.

Я прибавил шагу и вскоре спустился со склона Ароса к той части острова, которая зовется Песчаной бухтой. Она довольно велика, если принять во внимание малые размеры самого острова, и прекрасно защищена от всех ветров, кроме преобладающего здесь ветра, дующего с моря. С западной стороны она мелководна и опоясана невысокими холмами, с восточной ее глубина довольно велика, в особенности там, где в воду отвесной стеной обрывается гряда высоких утесов. Именно туда в определенный час прилива направляется сильное течение, проникающее из открытого моря в бухту. А еще немного позднее, когда волны на Гребне начинают вздыматься выше, в глубине образуется могучее обратное течение, рвущееся к выходу из бухты; именно оно, думается мне, и способствовало образованию в этом месте столь глубокой впадины. Из Песчаной бухты не видно ничего, кроме кусочка горизонта, а в непогоду – высоко вздымающихся зеленых валов, обрушивающихся на подводные скалы.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});