Искры - Раффи

никто не стучал в нашу дверь, никто не приглашал на всенощную, хотя сами монахи отправляли вечернее богослужение в церкви. Быть в монастыре и спать спокойно всю ночь — это нечто необычайное.

Аслан был веселее обыкновенного, весел был и Джаллад. Они торопили меня, чтоб поскорее тронуться в путь. На берегу нас ждала монастырская лодка. Мы пошли к католикосу приложиться к руке и получить его благословение. Старик прослезился, как любящий отец, отправляющий сыновей в дальние странствия на поиски жемчугов. Монахи проводили нас до берега.

Мы сердечно простились с честными, добродетельными иноками, оставившими во мне неизгладимую память… Через час мы уже были в «заозерном доме». Мы сели на коней и тронулись в путь…

Глава 27.

ВОКРУГ МОНАСТЫРЕЙ

Мы ехали по синим ущельям Капут-Кох[137]. Одной своей стороной гора эта обращена к морю, а другой обозревает страну Рштуни.

Когда жестокосердный Маначийр Рштуни велел сбросить со скалы в море восемь архидиаконов, святой Яков, старейший патриарх Мцбина, поднялся на вершину горы Капут-Кох. Объятый скорбью, он взглянул на море, поглотившее его архидиаконов, взглянул и на страну Рштуни, которая оказалась так безжалостна к его питомцам… И проклял старец море, проклял и всю страну… Взбушевалось, взбесилось море, вспенилось и вырвалось из берегов. Дома и села, поля и нивы, — всё исчезло, всё захлестнуло волной, всё поглотило море. Небо нависло тяжелым свинцом, перестало орошать землю, земля высохла, истощилась. Луга и нивы, злаки и травы, цветы и кусты, плоды труда и неутомимых забот земледельца — все выгорело, все было уничтожено засухой. Наступил голод, а за голодом чума. Неумолимая смерть стала косить людей, трупами усеялась земля. Шакалы и волки, орлы и коршуны безбоязненно кружили повсюду, пожирая непогребенные тела…

Это ужасное проклятие святого Якова было вторым после проклятия артамедских девушек-пересмешниц. После этого он проклял еще село Пшаванс[138], где доселе не произрастает ничего, кроме терния… Но незлобивый народ, желая увековечить память патриарха — любителя проклятий, построил на склонах горы Капут-Кох храм его имени, которому ревностно поклоняется доселе. Мы проехали мимо.

Начиная с села Нор-Гюх, которое в настоящее время является местопребыванием каймакама, до самой пристани Датван, по всему побережью расположено множество монастырей, заселенных и безлюдных. Они очаровывают своим живописным местоположением. Вот некоторые из них.

Заброшенный ныне монастырь святой Богородицы, построенный царем Гагиком Арцруни, в нем некогда пребывало до 300 иноков. Монастырь святого Саака, расположенный недалеко от деревни Гандзак, излечивающий больных глазами. Монастырь святого Фомы, расположенный на склонах горы Капут-Кох, обращенных к морю; в нем хранится левая десница апостола Фомы. Монастырь св. Георгия, близ деревни Гомс, в котором хранится голова святого Георгия. Монастырь святого Предтечи, близ деревни Сорп, и монастырь Гиздибузда, недалеко от села Тух.

Какое же имеют влияние эти монастыри на население окрестных сел?

Мы проезжали мимо большой деревни, населенной армянами. Вдруг из-за холмов, раздались беспорядочные детские крики: «Убежал!.. Ловите!..» Крики стали усиливаться. Мы подумали, что волк подошел близко к стаду, но оказалось иное.

Кто-то бежал по ущелью, а маленькие пастушата швыряли в него камнями. Не имея возможности спрятаться, преследуемый возложил всю надежду на быстрые ноги свои. Мы подумали, что его травят за кражу ягненка. Джаллад помчался вперед. При виде его ребята успокоились, бежавший остановился. Казалось, богом была ниспослана ему помощь.

Это был человек небольшого роста в полуеврейской, полуазиатской одежде с длинной палкой в руке. Сбоку у него висела большая кожаная сумка. По его смуглому лицу, узким блестящим глазам и курчавой бороде можно было принять его за торговца-еврея, бродячего знахаря или же цыгана-гадальщика.

Мы остановились. Пастушата спустились с холмов с длинными пастушескими посохами, с камнями в руках и окружили его. Он снисходительно смотрел на мальчиков, губы его шептали что-то. Было ли это равнодушие мученика или же недоумение оскорбленного человека?

Новоявленный Стефанос-первомученик[139] находился среди своих мучителей!..

— Он неверующий, — сказал один из мальчиков.

— Не постится, — прибавил другой.

— Бесовские книги продает, — вмешался третий.

— Не прикладывается к руке нашего батюшки, — заметил четвертый.

— В нашу церковь не ходит, — пояснил пятый.

— Не крестится, — подтвердил шестой.

Так они стали перечислять все прегрешения обвиняемого.

— Какое вам до этого дело, проказники! — смеясь прервал их Аслан.

— Он неверующий, — повторили хором маленькие ревнители религии.

— Неделю тому назад в нашей деревне его избили, как собаку, теперь опять явился, не стесняется! — Один пастушонок приблизил конец своей длинной палки к его носу и, сильно ударив, спросил:

— Что ты молчишь, язык проглотил, что ли? Неправду мы говорим?

Ничего не ответил он, только молитвенно возвел глаза к небу.

С большим трудом удалось нам убедить преследователей, что «неверующий» никогда ногой не ступит в их деревню и не будет продавать «бесовских» книг. Они разошлись, говоря:

— Посмей еще раз появиться у нас! Цел не уйдешь… — и указали на свои пастушеские посошки.

Мы забрали его с собой и удалились. Оказалось, что он распространяет среди крестьян священные книги…

Вечерело, когда мы приехали в какое-то незнакомое селение. Продавец книг нам сказал, что мы можем найти пристанище у его знакомого. Мы направились туда.

— Вот и дом «брата» Татоса! — сказал он. На пороге показался хозяин дома.

— Брат Татос, я привел к тебе гостей, — заявил продавец священных книг.

— Честь и место! — ответил брат Татос и подошел поздороваться с нами.

Мы вошли в комнату и сели на разостланный для нас толстый войлок. Продавец священных книг отложил набитую книгами сумку, сел возле нас и стал распускать изорванные лапти.

Его звали «джин» Давид, что означало дьявол Давид. Наружность ли была причиной этого прозвища или что-либо другое — неизвестно; одно несомненно, что внешность его как нельзя лучше соответствовала прозвищу.

Наш хозяин «брат» Татос был высокий, худой, сутулый человек с проседью в бороде. Спину Татоса, очевидно, согнуло его ремесло — он был трепальщик шерсти. Его туловище, с течением времени, приняло форму трепальной дуги. Крестьянки приносили ему овечью шерсть, он трепал ее и в виде вознаграждения получал свою долю шерсти. Женщины уносили готовую шерсть, пряли и ткали шерстяные материи. За последнее время доходы уменьшились: распространились слухи, что он также «неверующий». Крестьяне перестали ездить к нему.

Приготовив все, что нужно было для гостей, брат Татос вернулся к нам. Вновь поздоровавшись, он начал обычные вопросы: откуда мы родом, где были, куда едем и т. п. Когда он говорил, голос его был еле слышен, он закрывал оба глаза, а руки молитвенно складывал на животе. Эту привычку, очевидно, он усвоил