Последний очевидец - Василий Шульгин

Вернувшись на родину, немецкие ученые напечатали объемистый том — что они узнали о России.

На последней странице этой книги стояло: «Если реформа Столыпина будет впредь идти таким темпом, как она идет ныне, то через двадцать пять лет Россия будет непобедима».

Германия поверила своим ученым — в том смысле, что сейчас Россию победить еще можно. Поэтому Вильгельм немедленно, то есть в 1914 году, напал на Россию.

* * *

В самом выражении: «Мы желаем Великой России» — было для немцев нечто вызывающее. Каждый судит по себе. У немцев желание Германии быть Великой означает Drang nach Osten. Они думали, что желание России быть Великой означает Drang nach West, стремление на запад. Они думали угрозу Западу остановить стремлением на Восток.

Последнее же мыслилось в двух вариантах. Конечная цель — желание стать Великой Германией, пробиться к передовым державам. Это можно было осуществить с согласия России или против такового. В последнем случае надо было сначала победить Россию, отняв при этом у нее Украину, Баку с нефтью, Кавказ и Закавказье.

В обоих случаях Drang nach Osten исходил из желания Германии стать Великой прежде всего территориально. Величие другого порядка, величественность, придет вместе с великостью пространства.

* * *

Свою мечту Германия не смогла осуществить. Франция, Англия и Америка не позволили этого. Но погубить три династии честолюбцев Германии удалось.

Из этого мораль: желание стать великими надо увязывать с реальностью, то есть оглядываться на соседей.

* * *

Это я говорил в ответ высказанному мне мнению:

— Наблюдается национальное движение, которое имеет целью Великую Россию.

Я бы сказал:

— Народное движение должно иметь целью «мир во всем мире», ибо благоденствие каждого народа и Вселенной вообще от этого всеобщего мира зависит.

Октябрь 1971 года

Из «Антологии таинственных случаев»

Рассказ о Г. И. Гюржиеве[7]

— Гюржиева? Конечно, встречал. Могу рассказать, если вам интересно.

Это было в Константинополе, в 1921 году. Встретил я как-то одного давнего знакомого офицера. Будем называть его Максимыч. Кажется, капитан он был. Так вот этот Максимыч, когда прежде я его видел, был совсем не такой… молодой, красивый… ну точь-в-точь молодой любовник из малороссийского театра…

А теперь это был какой-то факир… с горящими глазами… который без конца дергался, держал себя как-то странно, необычно. Я ему говорю:

— Максимыч! Что с вами?

А он отвечает:

— Я теперь учусь «танцу одиннадцати противоречивых движений». Понимаете? Вы, наверное, помните, в гимназии предлагают шутку: вращать под столом ногой и пытаться при этом писать букву Д — и у вас не получается…

— Да, — говорю. — Помню.

— Так вот, — говорит. — Есть такой Гюржиев (вы его не знаете, я вас с ним познакомлю), он открыл специальную школу гармонического развития человека. Он как раз придает большое значение танцу… Да я вас поведу, вы увидите.

Так сказал Максимыч. И он меня действительно повел к Гюржиеву. И вот помню… Это была необыкновенно красивая зала… и впереди сцена. И Гюржиев как раз восседал на подмостках. Максимыч повел меня к нему. Он все так же неподвижно сидел. Помню, белое бешенство охватило меня. «Неужели ты думаешь, что вот ты сидишь… и меня подведут, ты протянешь мне руку… и я возьму твою («сидящую») руку. Да ни за что не возьму!» Так я подумал. И вот, представьте себе, только я это подумал, Гюржиев действительно встал и подал мне руку.

Таково было наше первое астральное столкновение.

Потом мы спустились с Максимычем с этой сцены и смотрели танец. Звучала странная музыка… восточного характера. Какие-то люди танцевали в длинных платьях, причем в шахматном порядке, так что всех было видно. И вот мне запомнилось… Дама именно дама — она особенно привлекла мое внимание… Она танцевала… и на лице у нее было такое выражение… некая смесь… смесь наслаждения… и муки. И я вспомнил, я уже встречал такое смешанное выражение, — у своей машинистки. Когда я слишком быстро говорил и она не успевала записывать — она все-таки все записывала, но это давалось ей ценой большого напряжения… И вот тогда я видел у нее на лице такую смесь: блаженство и мука…

Я, помню, наклонился и шепнул Максимычу:

— Танцующая нестеровщина…

Помните, святые Нестерова… Во Владимирском соборе киевском, в других разных местах… Вот что-то нестеровское было в глазах этой танцующей дамы.

И Максимыч сказал:

— Она танцует «танец одиннадцати противоречивых движений».

Танец кончился. И тут, как у нас когда-то в казарме в Киеве говорили: «Выходи на словесность!» Нас пригласили на хоры. И вот я увидел: на кушетке Гюржиев, у его ног на коврах, по-восточному, ученики — группа из тех, что танцевали, но я заметил, не все, которые танцевали. Вот они расположились такой восточной группой — учитель и ученики, а напротив было поставлено три стула — для новых посетителей. Рядом со мной, помню, был какой-то казачий генерал, третьего не помню… Слушали мы лекцию Гюржиева.

Начал он так:

— Ну, с чего начнем? Все равно, с чего начать — знание адно! Только адно знание!

Говорил он по-русски… Но с заметным акцентом… как бы это сказать… кавказским… По национальности выглядел он скорее всего как армянин. По возрасту — лет сорок, но Максимыч сказал, что «ему двести лет».

Интересно, что глаза… как будто черные горящие алмазы… Не знаю. Встречали ли вы, но вот у нас в Киеве… сидели такие в табачных магазинах… Караимы их называют… Вот его глаза похожи был — как у караимов.

Гюржиев оглядел собравшихся.

— Ну, что ж, — сказал, — задавайте вопросы!

Молчат.

— Молчите? Все знаете?

Молчат.

Ну, тут мне это надоело… Я подымаю руку:

— У меня, — говорю, — вопрос!

— Пожалуйста!

Я говорю:

— Вот тут присутствующие, как и я, все преимущественно русские. А раз русские, это значит — эмигранты, которые много пережили, многое испытали… И я тоже… многое испытал, перенес. И ведь всегда находились силы, достаточно сил, чтобы все это перенесть. А вот сейчас на стене лампочка — и она меня ужасно раздражает, и у меня голова болит, и справиться — вроде бы с таким пустяком — не могу…

И только я кончил, Гюржиев довольно воскликнул:

— Вот эта вопрос! Вот эта настоящий вопрос! Я вам на него отвечу. При больших страданиях бывает всегда так, что рядом со страданием оказывается и лекарство. А при малых страданиях — этого нет. Остается только воля. Если у вас есть воля, вы можете легко подавить страдание. А если ее нет? Как получить волю, когда ее нет? Надо слушаться учителя!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});