Сквозь толщу лет - Евгения Николаевна Васильева

издаваемому запаху».

Смерть уничтожает живую уникальность.

«Зола от сгоревшего дуба — это не надгробная надпись, из которой я могу узнать, каким высоким или крупным был этот дуб; она не скажет мне о том, какие отары овец укрывались под ним тогда, когда он еще стоял не месте, или сколько людей пострадало тогда, когда он падал», — говорил Джон Донн в 1622 году.

Но до того, как дуб сгорел в очаге, он успел произвести на ветвях своей раскидистой кроны тысячи желудей, способных прорасти и разрастись в новые дубы. И будь это даже целая дубрава, в ней не найти двух совершенно одинаковых деревьев…

Однако никакое расширенное воспроизводство нетождественности и разнообразия не возмещает утрат, связанных с уходом из жизни уникальностей, ставших добычей смерти.

То — растения. А люди?

Невыносима беспомощность перед роком, который губит одного и наносит многим незаживающие до их кончины сердечные раны. Джон Донн, чьи слова обессмертил Э. Хемингуэй, поставив их эпиграфом к роману «По ком звонит колокол», обнажил душевную боль живых, расстающихся с ушедшим. Каждая смерть уносит частицу нашей собственной души, нашей собственной жизни.

Любая могила — напоминание: ты не в силах уберечь близких от горя, которое причинишь им…

Человек не был бы человеком, если б не зародился в нем протест против необоримой силы, обедняющей род людской. Религии обещают бессмертие: загробную жизнь, воскресение мертвых, переселение душ — метампсихоз.

А наука?

Историю ее взаимоотношений с проблемой жизни обобщил еще четыреста лет назад Френсис Бэкон. Он писал том, что шарлатаны и пустые мечтатели наобещали много замечательных вещей, включая продление жизни, отодвигание старости. Они зажгли столько неосуществленных надежд, что в конце концов создали могучий предрассудок против всяких начинаний в этой сфере. На протяжении сотен лет ни один смертный, будь он даже сверхмужественным, не осмеливался ничего здесь предпринимать. «Но долг науки заключается в том, чтоб преодолеть подобные страхи и сомнения, она должна подавить чувство беспомощности, которое парализует» — таково заключение Бэкона.

В чем же преодоление?

В диалектической формуле: «Жить — значит умирать». И в добавленной эволюционистами антитезе: «Умирать — значит жить». И это верно для любого живого создания, начиная от одноклеточных, которые, строго говоря, не умирают, а исчезают, делясь на две клетки, до высших организмов, включая и человека.

В первой аксиоме обобщен личностный, индивидуальный опыт, во второй — опыт видов.

Великий поэт и натуралист И.-В. Гёте тоже пытался совершить такое преодоление.

«Когда тебе стукнет семьдесят пять лет, — заметил он, — не можешь ты подчас не задуматься о смерти. Меня эта мысль оставляет в полном покое, потому что я твердо убежден — наш дух не подлежит по самой своей природе разрушению. Он — нечто творящее дальше, от вечности к вечности, он подобен солнцу, которое кажется заходящим только нашим земным глазам, а на самом деле никуда не заходит и непрестанно продолжает светить».

Гёте было уже восемьдесят, когда он сказал: «Я не сомневаюсь в продолжаемости нашей жизни, ибо природа не может пожертвовать энтелехией; но мы бессмертны не в одинаковой степени, и чтоб проявить себя в будущем как крупную энтелехию, надо и быть таковой».

Обобщая связанные с этой темой эккермановские «Разговоры с Гёте», Мариэтта Шагинян интерпретировала эту, как она написала, «гётеанскую великую мысль»:

«Иначе говоря: Человек, заслужи сам, своей безостановочной деятельностью, право на бессмертие, ибо в этом случае твое право обязана соблюдать сама природа. Бессмертие как закон природы!»

Вместе с тем, приведя пример Эккермана, который не стал заурядным поэтом, но ценою себя самого написал «свою книгу» как подарок человечеству, М. Шагинян «демократизировала» идею Гёте, добавив, что записи Эккермана приобретают значение примера и образца «для живых современных людей».

Значит, так же как труд создал человека из обезьяны, труд, продолжая жить в творениях человека, в его опыте, приравнивает человека к бессмертным.

Великие исторические деятели, выполняя волю народов, остаются жить в будущем. Творения великих писателей, художников, музыкантов, зодчих переживают века. Великие ученые познают тайны природы и жизни, умножая силы человечества, освещая для него пути вперед.

Не подвластны времени величественные дворцы и храмы, но разве они могли бы возникнуть, если б не труд каменщиков и каменотесов, штукатуров и кровельщиков?

Времени не подвластны творения мастеров кисти, но разве они могли бы родиться, если б не труд ткачей, готовивших холсты, хранителей секретов невыгорающих красок, кустарей, изготовляющих кисти?

Не подвластны времени шедевры литературы. Не подвластны времени симфонии и фуги, сонаты и прелюды. Но и те и другие обретают бессмертие благодаря мастерам, изготовлявшим папирусы, пергамент, теперь изготовляющим бумагу.

Создатели самых эфемерных произведений цивилизации — ее поденок — полиграфы, линотиписты, печатники газеты, живущей не долее одного дня, или булочники, испекающие потребляемые через несколько часов свежие хлебцы, участвуют в духовном и физическом питании народов, а народы порождают гениев, чья жатва жизни неоспоримо бессмертна.

Но это еще не продление индивидуального существования.

Мнение фантастов

Фантасты мысленно перешагивают через всякого рода реальные трудности и препятствия, неясности и загадки и отправляются воображением в свободный полет. Так поступали в свое время безымянные творцы древнего мифа о бессмертном Прометее. Так поступают сейчас самые современные авторы, рисующие в увлекательных произведениях приключения некоего бессмертного робота, в электронную память которого человек переписал свой интеллект, свое сознание и, расставшись с изношенным телом, продолжает жизнь в новом — металло-пластиково-электронном.

Фантазируют, надо сказать, не одни только писатели, а и люди науки, опровергающие мнение Луки Лукича из гоголевского «Ревизора» («Не приведи бог служить по ученой части — всего боишься»).

— Но вы ведь даже не знаете толком, что такое старость, в чем причины старения. Генетически запрограммированный процесс в клетке? Или химическое скрещивание молекул, порождающее избыток соединительной ткани? Или конденсация ферментов, нарушающая функцию органов?

У скептиков в запасе множество охлаждающих аргументов.

«Я часто задавал себе вопрос, — писал профессор Эрвин Чергафф, анализируя в памфлете „Голоса в лабиринте“ положение биологической науки в США, — не имеется ли в виду отмена смерти, разумеется для избранных. Готовы ли мы к этому? Ну, я думаю, мы готовы ко всему! Как насчет отмены смерти в качестве общенациональной идеи? Но какой же беспорядок мы учиним!» — сардонически восклицал один из самых выдающихся биохимиков столетия.

Чергафф Чергаффом, а поиск «эликсиров жизни», призванных продлить молодость организмов и затормозить старение, продолжается и дает обнадеживающие результаты. На мышах, на морских свинках.

Но вот проект врача-ученого Н. Амосова:

«Логика здесь простая: если жизнь — это деятельность мозга, то какие