Жизнь Марианны, или Приключения графини де *** - Пьер Мариво

— Да, мадемуазель, случилось, и нечто весьма странное,— ответила она довольно язвительным тоном,— можно подумать, что госпожа де Миран, ее сын и вы задались целью причинить мне неприятность и пытаетесь впутать меня в какую-то пошлую и нелепую интригу; вот и все, что случилось, мадемуазель; я нахожу такие поступки крайне неуместными и неприличными; неужели я подходящая мишень для ваших шуток? Потрудитесь объяснить, что это значит? Как я должна понять вот эту дерзкую записку?

И она подала мне письмо, написанное рукой Вальвиля.

Письмо было коротенькое, я быстро пробежала его глазами; судя по дате, оно было написано вчера и адресовано госпоже де Кильнар: в нем говорилось без обиняков, что, покоряясь воле своей матери и уважая ранее принятые обязательства, Вальвиль отказывается от надежды стать когда-либо мужем мадемуазель Вартон. Это звучало вежливо, но жестко, вернее, твердо. Прочтя эти строки, я подняла глаза на мою надменную соперницу: она казалась униженной; еще немного, и я даже почувствовала бы к ней жалость. Но оскорбленная любовь — тигрица, она не знает пощады, и даже самое доброе сердце тут бессильно.

— Что же, мадемуазель,— сказала я холодно,— почему вы так прогневались на госпожу де Миран и на меня? Ни она, ни я не можем нести ответственность за случившееся; мне кажется, мы тут ни при чем: сердце, господина Вальвиля переменчиво, что же можно поделать? Никто в этом не виноват. Постарайтесь удержать его, это уж ваша забота; поверьте, никто у вас его не оспаривает.

Все это я высказала очень уверенным тоном, с легким оттенком торжества в голосе, как бы говоря: «Сердце Вальвиля вновь будет моим, как только я пожелаю. Хлопочите сколько угодно, все равно я одержу верх, даже пальцем не пошевелив; я знаю это, я ничуть не сомневаюсь».

— Да кому нужно удерживать господина де Вальвиля? — гордо возразила она.— Какое мне дело до его намерений? Я не опускалась настолько низко, чтобы внушать ему какие-либо чувства или самой их питать. Что общего между мною и этим господином? Пристало ли мне тоже быть игрушкой его прихотей?..

Заметьте, дорогая, это словечко «тоже». Барышня не стеснялась говорить дерзости, и это отнюдь не ускользнуло от меня.

— По-видимому,— продолжала она,— ваши мелкие уловки вернули вам сердце господина де Вальвиля. В добрый час, мне это совершенно безразлично,— но с какой стати вы впутываете меня в ваши ссоры и примирения? Да не вы ли и продиктовали это письмо? Неужели господин де Вальвиль не может жениться на какой-то Марианне, не подвергнув оскорблению девушку из хорошей семьи? Право же, смешно и странно, что вы смеете обо мне судачить, что мое имя упоминается в вашей болтовне; я полагала...

— Нет, мадемуазель, нет, все это вовсе не так смешно и странно, как вам кажется; но меня ничуть не занимают ваши мысли и соображения по этому поводу. Я ли оскорбляю вас? Как это мило: вы похищаете у меня жениха, я вам его уступаю, и вы же приходите меня бранить! Непостижимо! Он покинул меня ради вас, и вы не нашли в этом ничего предосудительного, вы сами уверяли, что поступок его заслуживает снисхождения,— это собственные ваши слова; тогда я не упрекала вас за мелкие уловки, к которым вам пришлось прибегнуть, чтобы найти поведение Вальвиля извинительным: вспомните это, мадемуазель.

Тут вошла послушница и доложила, что сын госпожи де Миран ждет меня в приемной и умоляет спуститься к нему безотлагательно. Присутствие соперницы придало мне силу, какой я в себе не подозревала.

— Будьте добры, передайте господину де Вальвилю, что я не могу и не хочу с ним разговаривать; письмо его я переслала госпоже де Миран. Сообщите ему об этом и постарайтесь разъяснить, что я ни в коем случае не буду с ним беседовать иначе, как в присутствии его матери. Так я хочу, это решено, и настаивать бесполезно.

Затем я обернулась к мадемуазель Вартон и сказала:

— Вы видите, я отказываюсь от брака с господином де Вальвилем; я отнюдь не пыталась его вернуть; напротив, он сам пришел, но я отказываюсь его видеть и выслушивать; у меня есть гордость, есть принципы, есть постоянство и чувство чести. Чего же вы требуете еще? Если он снова совершил измену, если на этот раз покинуты вы, тем хуже для вас, но я тут ни при чем, это меня не касается, и я смело могу повторить вслед за вами: «Не упоминайте мое имя в вашей болтовне».

— Он меня покинул? Он? — вскричала мадемуазель Вартон.— Кто-нибудь смеет меня покинуть? Что позволяет себе говорить эта девчонка?

Услышав это, я почувствовала, что терпению моему пришел конец. Слово «девчонка» рассердило меня.

— Выйдите отсюда, мадемуазель,— сказала я,— выйдите, прошу вас. «Девчонка» обладает более высокой душой, чем вы; когда-нибудь вам будет стыдно, что вы ее оскорбили. Я не устраивала вам сцен, когда вы однажды явились сюда, чтобы истерзать мне сердце, чтобы с бесчеловечной жестокостью перечислить одно за другим все мои несчастья; да, я бедна, беззащитна, я это знаю и не пытаюсь скрывать. Вы, мадемуазель — счастливая дочь любящей матери; у вас есть состояние, вы принадлежите к высшему обществу; я ничто, это уже известно, никто этого не оспаривает, к чему же говорить об этом вновь и вновь? Но у меня есть одно утешение в моих горестях, и никому, даже вам, не удастся лишить меня этого утешения: мои понятия и чувства всегда будут ставить меня выше моего бедственного положения и выше тех, кто кичится своим богатством, выше вас, мадемуазель. Вы отняли у меня единственное мое сокровище, и все-таки я не пыталась вам вредить, хотя могла это сделать без труда. Госпожа де Миран любит меня, вам это известно; так знайте: только уступая моим просьбам, она согласилась считаться с любовью Вальвиля к вам. Вам служат верой и правдой, а вы еще жалуетесь? Если сейчас вы сами стали жертвой непостоянства Вальвиля, вам бы следовало быть к этому готовой. Кто изменяет ради нас, может потом изменить нам ради других. Вам бы следовало подумать об этом, мадемуазель, вместо того чтобы считать мою бедность оправданием изменнику.

Она хотела что-то сказать, объяснить, может быть, оскорбить меня, но я была в таком волнении, говорила так возбужденно, что если бы к глазам моим не прихлынули слезы, я бы, наверно, так и не остановилась.

— Я стала жертвой непостоянства! Я! Я!— проговорила она как-то неуверенно, словно думая про себя: «В ваших обвинениях есть доля истины», и продолжала: — Я! Так, значит, мне нужно чье-то заступничество, чтобы мать разрешила своему сыну просить моей руки? Бывают на свете девицы, которых трудно выдать замуж, им находят женихов из милости; но есть другие — они сами оказывают милость, соглашаясь отдать свою руку, понятно вам это, Марианна? Таких невест уговаривают, за них борются. Да! Надо долго их упрашивать, прежде чем они дадут свое согласие.