Жизнь Марианны, или Приключения графини де *** - Пьер Мариво

Может быть, вы подумаете, что все эти подозрения на мой счет успокоили совесть Вальвиля: ведь теперь он был уверен, что я не погибну от отчаяния, и мог без помех отдаться своей новой страсти? Но нет, вы не угадали; совсем наоборот.

Вальвиль был одним из тех людей, для которых препятствия имеют неодолимую притягательную силу. Все, что трудно и даже невозможно, влечет их к себе; им нравится блуждать в лабиринте запутанных и неразрешимых противоречий; они любят бороться, стремясь достигнуть своей цели, и в то же время словно боятся ее достичь. Есть души, которые нужно держать в неизвестности, сердца, которым надо отказывать, потому что в любви им дороже игра и борьба, чем сладость нежных чувств; они желают не столько быть счастливыми сколько изыскивать средства стать счастливыми. Одной из таких натур был и Вальвиль. Сначала я казалась точь-в-точь тем, что ему нужно: все было против его желаний, сотни преград разделяли безвестную сироту и сына госпожи де Миран; эти преграды надо было преодолеть, надо было победить тысячи и тысячи препятствий; счастье брезжило где-то в неведомой дали, и это было очаровательно. Согласие матери испортило все. Ему сказали: «Тебе нужно сердце Марианны? Хорошо, она отдаст тебе свое сердце. Ты просишь ее руки? Пожалуйста, вот ее рука». Больше говорить было не о чем, и любовь задремала. Но этот сон был недолог, его нарушила ревность. Безвестная девочка, которая так легко ему досталась, которую никто у него не оспаривал, вдруг предстала перед Вальвилем в новом обличье. Уже нельзя то приближать ее к себе, то отталкивать по собственной прихоти; ухаживания маркиза де Синери окончательно расстроили Вальвиля. Не так давно, дорогая, вы говорили, что Вальвиль вам ненавистен, что вы не желаете более слышать это имя; сейчас вам станет жаль его; он будет плакать, стенать, рыдать у моих ног; он будет ссылаться на свои права; непредвиденное событие вознесет меня на небывалую высоту; спешу вас предупредить: Вальвиль вдруг станет совсем незначительным лицом по сравнению со мной, он будет зависеть от Марианны, она вынесет ему приговор; этот изменник станет смиренным, он будет пресмыкаться перед тою, которой пренебрег.

В конечном счете, дорогая маркиза, мужчины весьма непоследовательны, весьма забавны; мы любим их только потому, что не даем себе труда их изучить. Послушайте их: как они собою довольны! Вообразите, ведь они считают себя во всех отношениях выше нас. Жалкие создания! Они выше нас, они! Господи помилуй, да в чем же? Это слабые существа, чье великодушие и хваленая сила никогда не могут совладать с прихотью, страстями, самой ничтожной приманкой чувств. Иное дело женщина; уж когда женщине вздумается быть сильной, она сильна по-настоящему, сильна во всем. Самые заветные свои желания мы способны принести в жертву гордости. Одного лишь самолюбия и того достаточно женщине, чтобы стать подлинной героиней. Увидите, увидите, куда вознесло меня мое самолюбие.

Но, скажете вы, пора на что-нибудь решаться: простите Вальвиля. Одержать верх над соперницей — разве это хуже, чем быть оплакиваемой жертвой? Не говоря о том, что это гораздо приятней. Ну же, смелей; ведь вы все еще любите!

Это легко сказать, дорогая, но не так-то легко сделать. Да, правда, я еще люблю; но вы-то, хорошо ли вы знаете любовь и все химеры, которые рождаются в нежном, чувствительном сердце? Разлюбив меня, Вальвиль разрушил пленительные чары, делавшие для меня его любовь самым бесценным благом; теперь он готов возвратиться, но мог ли он вернуть все то, чем я обладала раньше? Что такое возвращение неверного? В состоянии ли оно стереть память об измене? Мы видим, что чувство его возродилось, это так, и это приятно; я могла гордиться этим перед другими, перед мадемуазель Вартон, но в моих собственных глазах, сударыня, тут было мало лестного, очень мало. Неблагодарность нельзя забыть,— ее можно простить, да, но не забыть. Ведь Вальвиль был для меня ангелом, сошедшим с неба, чтобы увести меня с собою в рай; ореол его вдруг померк, и что же? Светоносный ангел оказался самым заурядным человеком. Он посмел отречься от любви в разговоре с моей соперницей; он питал ко мне, видите ли, вовсе не любовь, а только жалость, сострадание; он хотел, чтобы чувство его было ничем иным, как жалостью! Ах, дорогая! Сострадание друга утешает нас и не вызывает краски стыда; но сострадание любимого! Как перенести подобную мысль? Эта-то мысль и пришла мне на помощь и вернула мою гордость, немного рассеяла тревогу и усмирила бурю в моем сердце. Благодаря ей я спала в ту ночь долго и спокойно; и этой же мысли вы обязаны тем, что я заканчиваю мои рассуждения.

Утром, едва я проснулась, мне подали письмо и предупредили, что посланный ждет ответа. Я с волнением взяла пакет; не от Вальвиля ли письмо? Но почерк и герб на печати принадлежали не ему. Я распечатала письмо и прочла следующее:

ПИСЬМО МАРКИЗА ДЕ СИНЕРИ МАРИАННЕ

«Мадемуазель,

С того дня, когда по воле случая я впервые увидел вас, судьба ваша занимает меня живейшим образом. Но вы были невестой господина Вальвиля, и, несмотря на свои чувства, я относился с уважением к его счастью, доколе он им дорожил; я не позволил себе ни малейшего шага, чтобы нарушить благополучие господина де Вальвиля. Я отношусь, мадемуазель, к той немногочисленной породе людей, которые не присваивают себе права воздвигать свое счастье на погубленных надеждах ближнего. Вы любили господина де Вальвиля, он вас боготворил, союз ваш казался близким и несомненным — мог ли я пытаться разорвать столь крепкие узы? Я не простил бы себе не только подобных намерений, но даже самого мимолетного помысла. Не ища более случаев встретить вас, я, напротив, старался их избегать. Я не ожидал, что увижу вас на вчерашнем вечере у госпожи де Мальби: какую радость испытало мое сердце!.. Но что же я узнал? Как! Все переменилось! Как! Вальвиль мог!.. Первым моим чувством было сострадание к вам, мадемуазель; я понял, как жестоко было поражено поступком Вальвиля сердце чуткое, преисполненное благодарности, льстившее себя надеждой быть обязанным решительно всем любви, уважению, дружбе и убедившееся, что прихоть и каприз были единственными узами, какие связывали вас с неверным.

Но, по естественной склонности нашей всегда возвращаться мыслями к себе, я почувствовал, что непостоянство господина де Вальвиля дает вам право сделать новый выбор: ныне ваше сердце и ваша рука свободны, и вы можете располагать ими, мадемуазель,— и слабая, робкая надежда закралась в мою душу. Мне известны притязания графа де Сент-Ань; но обязан ли я так же бережно относиться к его желаниям, как к правам вашего первого жениха? Смею думать, что нет: я могу вступить в соперничество с графом. Я моложе, богаче, влюблен более страстно, столь же независим, как он, и не вижу причины уступать ему без борьбы. Только вы, мадемуазель, можете решить спор между нами. Я жду вашего ответа, чтобы уведомить госпожу де Миран о своих намерениях. Не откажите почтить меня хотя бы единой строчкой, написанной вашей рукой. Сообщите, позволяете ли вы мне посетить госпожу де Миран и попросить ее разрешения искать союза с ее прелестной дочерью».