Могикане Парижа - Александр Дюма

Петрюс продолжал:

– Я люблю тебя! Не слушай никого, кроме, меня, Регина, думай только обо мне, моя возлюбленная, имей в виду только мою любовь, позволь мне убаюкать тебя моими словами, – как волны морские качают челн, как легкий ветерок колеблет пестрые чашечки цветов; доверься мне, для твоего горя мое сердце – самое надежное убежище… Я люблю тебя!.. Забудь все земное ради этих слов. Умрем для мира, и пусть наша любовь освободит нас от житейских треволнений. То, что люди называют Богом, – есть вечная любовь!

И пока Петрюс говорил, лицо Регины принимало мало-помалу естественное выражение, румянец счастья покрыл ее щеки, глаза блестели блаженством. Нежные звуки голоса Петрюса наполняли ее душу дивной музыкой. И отчасти еще во власти скорби, которая все еще звучала в глубине ее души, точно отдаленные раскаты грома, отчасти увлекаемая радостью, которая обдавала ее, как теплые лучи весеннего солнца, Регина наклонилась к молодому человеку, все еще стоявшему перед ней на коленях, обвила его руками и прошептала в свою очередь:

– Я люблю тебя… О, я люблю тебя!

Но сказала это она так тихо, что слова коснулись его уха, как шелест легкого ветерка, скорее сердце его поняло их, чем слух смог уловить звуки. Слезы блеснули на глазах молодой женщины, сначала они катились по ее щекам по капле, наконец потекли ручьями.

Так оставались они несколько минут в объятиях друг друга – молчаливые и влюбленные: молодая женщина, утопающая в слезах, и молодой человек, наслаждающийся этими слезами. Что больше могли они сказать друг другу? Они упивались своим счастьем, чувствуя, что нет выше блаженства, чем возможность сказать себе тихо: «Я любим, я любима!» Этот немой дуэт влюбленных сердец продолжался бы до бесконечности, если бы, незаметно для себя приближаясь к молодому человеку, Регина не почувствовала на своем лице пламенного дыхания Петрюса. Она поняла, что ее губы коснутся губ ее возлюбленного, послышался слабый крик ужаса, она отняла свои руки, которыми обвивала его шею, положила их на плечи молодого человека и, отклоняя его от себя, взволнованным, полным смущения голосом заговорила:

– Отстранитесь немного, друг мой, сядьте возле меня и поговорим, как следует говорить брату с сестрой.

Молодой человек, продолжая улыбаться Регине, тихо вздохнул, придвинул табурет и сел возле нее.

– Дайте мне ваши обе руки, – сказала Регина.

Петрюс протянул ей свои руки и с вопросительным взглядом стал ожидать, когда она заговорит.

– Не догадываетесь вы, о ком я хочу поговорить с вами? – спросила она.

– О вашей матери, не так ли, Регина? – ответил молодой человек ласкающим, нежным голосом.

– Да, мой друг, о моей матери, – сказала она, – и, прежде всего, позвольте мне попросить вас пожалеть ее. Ее печальная уединенная жизнь, которую ведет она здесь, как в тюрьме, история этой необъятной скорби, которая постоянно лежит в выражении ее лица, заставила бы вас преклонить перед ней колени, если бы она была здесь.

– О, Регина, – заверил Петрюс, – будьте уверены, что я жалею ее от глубины моей души.

– Вы несколько раз спрашивали меня о тайной причине затворнической жизни, какую ведет эта бедная восточная принцесса, лежа целый день на подушках и наслаждаясь дневным светом только сквозь щели своих решетчатых ставен; вам часто хотелось узнать причину этой восточной нелюдимости, этого одиночества, которое вы сравнивали с ленью принцесс из «Тысячи и одной ночи». Теперь вы узнаете ее тайну… Я только что прочла ее переписку. О, друг мой, вы ужаснулись бы этим письмам, написанным Раппом отчасти с целью погубить, отчасти чтобы утешить ее. Вы знаете этого человека, не правда ли? Вы слышали, как он может говорить, – теперь вам нетрудно догадаться, что он может написать.

Каждый день для моей матери был днем тьмы и заблуждений.

– Да низойдет на нее прощение и благословение Господне! Но какое коварное или любящее сердце имело столько низости или силы, чтобы открыть вам эту ужасную тайну?

– О, Петрюс, подумайте, что могло бы случиться, если бы я ничего не знала! Не коварное сердце открыло мне эту тайну, напротив, – невинное, которое не знало, что делало. Это дитя, которое я люблю всей душою и которое вы также любите; одним словом, это наша Пчелка, Петрюс, два часа спустя после нашего возвращения из церкви принесла мне эти письма.

– Как же могли письма, содержащие такую важную тайну, попасть в руки ребенка?

– Ничего нет проще, мой друг, случай.

– Нет, не случай, а, скорее, провидение устроило это. Объясните мне все, Регина.

– Вы знаете, что моя мать при крещении получила имя Рины. Но, вероятно, потому что она действительно имела вид королевы, отец мой называл ее вместо Рины – Регина. Я также получила при крещении имя Регины. Но это имя казалось отцу моему слишком торжественным для маленькой девочки, и меня привыкли называть Риной. Пчелка, в свою очередь, привыкла к этой перемене имен и называет меня Риной, а мать – моим именем. Когда мы приехали из церкви и пока все оставались в гостиной, Пчелка, главный недостаток которой – любопытство, проскользнула в комнату принцессы и в первый раз в жизни очутилась там одна. Тогда она открыла ящик шифоньерки, где моя мать прячет обыкновенно варенье из роз и свои восточные конфеты. Без сомнения, Пчелка не поскупилась сделать себе большой запас этих лакомств. Но над ящиком с конфетами, так часто выдвигаемым моей матерью, чтобы полакомить Пчелку, находился другой ящик, который никогда не раскрывался. Что могло быть в ящике, так тщательно запертом? Разумеется, необыкновенные конфеты! Неведомые до той поры лакомства! И, повинуясь голосу духа-соблазнителя, Пчелка взяла ключ от ящика с конфетами, вдела его в замок запертого ящика, повернула ключ и потянула ящик к себе… Ни одной, решительно ни одной конфетки! Ни одного кусочка лакомства! Только пакет, скрепленный черной лентой, вот и все! Она, однако, взяла его, повертела во все стороны, надеясь, конечно, отыскать какое-нибудь таинственное лакомство, которое вдруг просочится через эту бумажную обертку. Не тут-то было! Она готова была отбросить в сторону пакет, когда ей бросилась в глаза надпись: «Принцессе Рине».

Я говорила вам, что Пчелка привыкла с малолетства называть меня Риной. Может быть, она забыла, что это было имя моей матери, а может быть, она никогда и не знала ее настоящего имени, – как бы то ни было, прежде всего она подумала, что этот пакет принадлежит мне, потому решила отдать его по принадлежности. Она закрыла ящик, положила ключ на свое место, узнала, где я была в то время, и прибежала ко мне в оранжерею запыхавшись. Точь-в-точь, как вы видели ее в первый раз.

– Послушай, принцесса Рина, – сказала она, держа что-то за спиной обеими руками, – я хочу сделать тебе свадебный подарок.

Она смеялась, мне же было очень грустно.

– Что ты хочешь этим сказать, дурочка? – спросила я.

– Я хочу сказать, графиня Рапп, что я имею честь поднести вам этот дар. Если он вам не понравится, не моя вина, потому что я и сама не знаю, что это такое.

И, бросив пакет мне на колени, Пчелка скрылась. Только вечером допросила я ее, каким манером эти письма попали ей в руки. Я развязала ленту. Добрая сотня писем упала ко мне на колени; все они были адресованы рукой Раппа на имя, которое мне дали в детстве. Они написаны были по-немецки. Я открыла одно из них наугад, и с четвертой строчки мне стало уже все известно… Пожалейте меня, Петрюс, и в особенности пожалейте мою бедную мать!

И при этих словах молодая женщина упала головой на плечо своего возлюбленного.

Петрюс еще раз прошептал ей утешительные, нежные слова, еще раз упился он ее сладкими слезами, и, когда миновал новый приступ страшной бури, Регина продолжила рассказ торжественным, строгим тоном, каким говорила она до мгновения, когда стала умолять Петрюса о снисхождении к своей матери.

– Мой друг, – сказала она, – вы знаете теперь тайну моей жизни. В ваших руках моя честь и честь моего семейства… Но теперь поздно, вам пора уйти.

Петрюс сделал движение, которое выражало немую просьбу.

Регина улыбнулась и протянула руку, давая понять, что хочет еще кое-что сообщить ему.

– Выслушайте меня, – произнесла она, – прежде чем я прощусь с вами, мне нужно сказать вам несколько слов.

– Говорите, Регина, говорите!

Молодая женщина посмотрела на своего возлюбленного с необыкновенной нежностью.

– Я люблю вас страстно, Петрюс, – сказала она. – Я не знаю, как умеют любить другие женщины, даже не знаю, какими словами выражают они свою любовь, но одно я знаю, мой друг, что когда я увидела вас в первый раз, мне показалось, будто я выхожу из тьмы и что до той поры не жила. Так с того дня, Петрюс, я начала жить, а начав жить, я поклялась жить и, если нужно, умереть для вас. Перед Богом, который нас слышит, я клянусь вам, что вы единственный человек в мире, которого я так высоко уважаю и так глубоко и сильно люблю. Если вы знаете более торжественную клятву, скажите ее мне: я повторю ее за вами слово в слово языком и сердцем.