Том 2. Советская литература - Анатолий Луначарский

Впервые напечатано в журнале «Коммунистическая революция», 1927, № 6, март. В более полном виде стенограмма доклада, прочитанного в секции литературы и искусства Коммунистической академии 13 февраля 1927 года, и заключительного слова, произнесенного 5 марта 1927 года, а также прений по докладу напечатана в книге: «Упадочное настроение среди молодежи. Есенинщина», изд. Коммунистической академии, М. 1927.

Печатается по тексту журнала «Коммунистическая революция». (В полной стенограмме доклада большую часть занимает характеристика внутреннего положения Советской страны и причин, порождающих явления пессимизма и хулиганства.)

(1) Всеобщая забастовка английских рабочих в мае 1926 года, охватившая около 6 миллионов человек, явилась выдающимся событием в истории международного рабочего движения. Напуганное забастовкой английское правительство объявило страну на чрезвычайном положении. Однако Генсовет британских тред-юнионов не хотел перевести стачку на рельсы политической борьбы и дал предательское указание о прекращении ее.

(2) Английские шахтеры продолжали бороться против капиталистов, стремившихся снизить заработную плату и ухудшить условия труда, до середины декабря 1926 года.

(3) В 1924–1927 годах под влиянием Великой Октябрьской социалистической революции начался мощный подъем революционного и национально-освободительного движения в Китае. В феврале 1927 года национально-революционная армия предприняла наступление на Шанхай и Нанкин.

(4) Осуществление социалистической индустриализации СССР было выдвинуто как непосредственная практическая задача XIV съездом ВКП(б), состоявшимся в декабре 1925 года.

(5) В заключительном слове на диспуте Луначарский сказал:

«Есенинщина есть наиболее организованное, я бы сказал даже — массовое, внешнее проявление стремления создать какую-то идеологию упадочничества»

(см. названную выше книгу, стр. 150).

(6) В книжном тексте доклада данная фраза имеет следующее продолжение:

«…и, как это у художника и должно быть, кроме этой необыкновенной нежности и впечатлительности душевной, он имел талант чрезвычайно точно и свежо, по-своему, эти свои, столь быстро возникавшие и изменявшиеся настроения передавать. Не подлежит никакому сомнению, что обе стороны того, что делает поэта поэтом, у него были: большая, исключительная впечатлительность и дар поэтической речи — и притом не простой, а именно речи, насыщенной эмоциями, речи, при помощи которой можно передать переживания, возникающие при различных столкновениях с внешней средой. И как такой чувствительный манометр того, что происходит вокруг, он был достаточно замечателен, хотя сфера влиявших на него явлений была сравнительно узка. Как мастер слова он уже, несомненно, представлял собою выдающееся явление»

(там же, стр. 31–32).

(7) Эта мысль в книжном тексте доклада дана более развернуто:

«Деревня, в красоте ее пейзажа, которую Есенин умел передать прекрасно, деревня, в которой опоэтизированы убожество и покорность, которые ей присущи так же, как и природа, полная грусти, — эту, вечно веющую над деревней, печальную песню уловил Есенин, и ее прекрасными звуками, очаровательными складками узорного плата народного он одевал все свои деревенские впечатления.

А, кроме того, все это сильно пахло ладаном. Купола в значительной степени закрывали весь пейзаж. Почерпнутые из духовных книг сравнения, церковщина, во всем своем многообразии, глядели из всех углов. Эти поповские представления и сравнения пронизывают во всех направлениях поэзию Есенина первого периода. И они создали ему очень широкий успех»

(там же, стр. 32–33).

(8) В книжном тексте доклада об этом сказано:

«Такое было время, что и у мужичка готовы были „искать правды“, и мистицизмом увлекались, и за новинками гонялись. Понятно, что на Есенина обратили внимание: „Вы слышали Есенина? Вы, душечка, еще не слышали Есенина? Послушайте, очень интересно“. В меценатствующих на полкопейки кругах Есенин вошел в моду в качестве пейзана, пейзанского поэта: поет приятно, сладко — прямо как тульский пряник! — и притом несомненный мастер»

(там же, стр. 33).

(9) В книжном тексте этот тезис изложен в следующих словах:

«Я не придаю большого значения тому, что в дооктябрьский и послеоктябрьский период у Есенина были порывы революционного чувства. Правда, он говорит: „Я большевик“. Но на самом деле это для него самого было довольно неясно. Он с восторгом говорил: „Пляшет перед взором буйственная Русь“. Элементы разинщины и пугачевщины имелись в нашей революции, и эти элементы доступны пониманию крестьянства, в том числе и Есенина»

(там же, стр. 33).

(10) В книжном тексте вслед за этим идут следующие слова:

«Я так именно и писал в моем открытом письме к имажинистам, заявляя, что отказываюсь от всякого отношения к ним: вы воображаете, что, нарумянив вашу музу нечистотами, делаете подвиг, а я думаю, что вы устраиваете надругательство над собственной своей душой»

(там же, стр. 34–35).

О письме Луначарского, опубликованном в «Известиях ВЦИК» (1921, № 80, 14 апреля), см. примеч. 5 к статье «Новая поэзия».

(11) В книжном тексте доклада характеристика этого, третьего периода в жизни и творчестве Есенина дана полнее. В частности, указывается, что

«он хотел спастись. Он был искренен, когда говорил, что „хотел бы я, задрав штаны, бежать за комсомолом“. Он и за Марксом сидел, зубрил, стараясь что-то понять. Но вещь эта была для него трудная: другое направление ума»

(там же, стр. 36).

(12) В книжном тексте вслед за этой фразой идут следующие слова:

«Уже во второй период его жизни ужас этот сквозил в обращении к людям, которые его топят в водке, уже тогда появилась снова тоска по деревне, выступает сознание, что, может быть, он уже не нужен, вообще не нужен людям, которые строят будущее. Это выступает все время в напечатанных и в особенности в ненапечатанных в то время (например, „Черный человек“) стихах. Он видел свою гибель, его нежную, чуткую душу все сильнее угнетало это безвыходное, беспросветное крушение, в котором он винил прежде всего себя самого. Но он был прежде всего поэтом, и настроение это стало источником чудесных песен скорби»

(там же, стр. 36).

(13) В книжном тексте эта мысль развивается далее так:

«Он решил: пороки сильнее меня, они убивают во мне поэта, хотят превратить меня в обывателя, который коптит небо, или в окончательного кабацкого пьянчужку, который когда-нибудь, потеряв все, будет стоять на углу и просить гривенничек на выпивку. Нет. Я их убью, потому что во мне еще жив, еще силен поэт.

Есенин хотел жить, как настоящий человек, или же не жить вовсе… И когда говорят (среди вузовцев это, кажется, особенно часто бывает), что Есенин погиб не потому, что он был ниже нашей действительности, а потому, что он выше ее, то в этом просто сказывается нездоровость мыслящих так. Оттого-то он и тосковал и пьянствовал, что у него советская поэзия не шла из уст»

(там же, стр. 36–37).

(14) В книжном тексте далее следует:

«А часть публики вообразила, будто именно нездоровье это хорошо, и в его смерти увидела не тот своеобразный подвиг, который сводился к тому, чтобы разделаться с собой за то, что стал негоден, а какой-то род протеста. Против кого? Конечно, антисоветские, контрреволюционные элементы поняли смерть Есенина как протест против советского строя, который будто бы никого не устроил. А на это поддались и такие элементы, которые оказываются в скорбном положении, не понимая, что те вершины, которыми надо овладеть, могут быть захвачены борьбой другого порядка, чем военные позиции»

(там же, стр. 37).

Иосиф Уткин. По поводу «Первой книги стихов»*

Впервые напечатано в газете «Комсомольская правда», 1927, № 42, 20 февраля.

Печатается по тексту газеты.

(1) Не совсем точная цитата из написанного в 1829 году популярного стихотворения Н. М. Языкова «Пловец» («Нелюдимо наше море»). Ср. Н. М. Языков, Собр. стих. («Библиотека поэта»), «Советский писатель», М. 1948, стр. 170.

(2) Имеется в виду стихотворение Маяковского «О дряни» (1921), заканчивающееся словами:

Скорее головы канарейкам сверните — чтоб коммунизм канарейками не был побит!

(3) Очевидно, имеются в виду произведения вроде пьесы С. Третьякова «Хочу ребенка».

(4) Повесть С. Малашкина «Луна с правой стороны» (1926) в искаженном виде рисовала быт нашей молодежи и вызвала резкое осуждение советской общественности.