«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Феликс Кузнецов

Помимо географии и топографии применительно к местности Вёшенского мятежа существует и более широкий вопрос — о географии и топографии применительно к театру военных действий не только в период восстания, но и Первой мировой войны. Как указывалось выше, веским доводом в пользу авторства Крюкова было бы то, что Крюков был на мировой войне, а Шолохов не был по своему десятилетнему возрасту.

Крюков, как уже говорилось, не был призван в армию по причине слабого зрения, однако побывал на фронте в качестве репортера и в составе санитарного поезда. Но этот его опыт никак не отразился в «Тихом Доне». «Медведеву кажется, — пишет в связи с этим Г. Ермолаев, — что многие эпизоды в “Тихом Доне” как в зеркале отражают личный опыт Крюкова в мировой, а затем и в гражданской войне. Добрая часть этих аналогий базируется, однако, на смутных и ошибочных допущениях»166. Крюков не мог быть очевидцем, а уж тем более — участником тех военных событий в 1914—1916 годах, происходивших в основном в Галиции, о которых Шолохов узнал от Харлампия Ермакова и других казаков 12-го Донского казачьего полка и которые описаны в «Тихом Доне». Первые три месяца войны Крюков провел преимущественно в Глазуновской и в Петрограде и лишь поздней осенью 1914 года отправился на турецкий фронт, где после недолгого путешествия присоединился к 3-му госпиталю Государственной думы в районе Карса167. В Галицию он попал зимой 1914 года, вместе с тем же госпиталем Государственной думы, когда 12-й Донской казачий полк, главный военный фигурант в «Тихом Доне», воевал уже в Румынии. В очерках и статьях Крюкова, посвященных Первой мировой войне, не существует ни одного пересечения, ни одной ниточки, связывающей скромный военный опыт Крюкова с теми боевыми частями, действие которых описано в романе. Г. Ермолаев пишет: «Характерным для политических взглядов автора “Тихого Дона” является, по словам Медведева, беспощадное осуждение “империалистической войны”, русских генералов и офицеров, и особенно генерала Краснова (с. 69). Однако это не может считаться характерным для Крюкова. Ни одна строчка в его произведениях не содержит осуждения “империалистической войны”. С самого начала первой мировой войны он считал патриотическим долгом каждого русского защищать свою страну, и он оплакивал развал русской армии в 1917 году»168.

Так что «большая вещь на тему: казаки и война», которую намеревался написать Крюков, была бы написана на ином реальном жизненном материале и с иным отношением к войне. Крюкова никто бы не рискнул обвинять в «пацифизме», как это имело место в отношении Шолохова.

И, наконец, совершенно другой роман, резко отличающийся от «Тихого Дона», написал бы Крюков, если бы после 1917 года он обратился к Гражданской войне на Дону. Это не был бы роман о Вёшенском восстании 1919 года. Для работы над таким романом у Крюкова уже не было времени: начиная с конца августа 1919 года он находился в действующей армии в самом пекле войны, а в феврале 1920 года умер.

И если бы Крюков писал роман о Гражданской войне на Дону, он посвятил бы его, конечно же, прежде всего восстанию 1918 года, которое проходило в его родных местах и сразу же захватило его в свой водоворот. Оба его знаменитых стихотворения в прозе — и «Край родной», и «Пирамиды», посвященное «Братской могиле» на горе «Пирамида», где покоилась убитая молодежь в первом бою с Мироновым, — связаны с личным участием Крюкова именно в этом восстании. Между тем, в «Тихом Доне» Усть-Медведицкие события в пору восстания 1918 года, как это было показано выше, слышны только в отдаленных отзвуках. Они слышны в главах, где рассказывается об уничтожении 17 апреля 1918 г. казаками Мигулинской станицы и ее хуторов Тираспольского отряда 2-й Социалистической армии, и об экспедиции Подтелкова, окруженной и уничтоженной верхнедонскими казаками в хуторе Пономареве 27 апреля (10 мая) 1918 года.

События в низовских станицах и Усть-Медведицком и Хоперском округах в «Тихом Доне» присутствуют чисто информационно: «...Низовая станица и округа были сплошь захлестнуты контрреволюционным мятежом... Лишь на севере, в Хоперском и Усть-Медведицком округах теплились очаги революции» (2, 289).

Как известно, в Вёшенском восстании 1919 года Усть-Медведицкая, Глазуновская и другие станицы Усть-Медведицкого округа участия не принимали, между тем как в восстании 1918 года они находились в самом центре событий. Именно в Усть-Медведицком округе революционные силы, возглавляемые Филиппом Мироновым, оказали наиболее жесткое сопротивление восставшему против советской власти белому казачеству. И в эпицентре этого противостояния оказался Крюков — духовный лидер белого сопротивления на Дону. Ситуация тем более драматичная, что противостоял ему Миронов — не только близкий друг детства и юности, но и недавний единомышленник по борьбе за демократизацию России, трудовик-народник по исходной идеологии. Во время революции 1905—1907 годов оба они выступали против использования казаков для подавления демонстраций и репрессий против «внутренних врагов». Оба пострадали — Крюков был посажен в «Кресты», а Миронов изгнан из армии. И вот теперь недавние друзья оказались по разные стороны баррикад!

В 1918 году Крюков печатает в двух номерах газеты «Донские ведомости» очерк «В гостях у товарища Миронова. Рассказ подхорунжего Б. Зеленова»169 — о своем прежнем друге, превратившемся в непримиримого врага, об истории зарождения казачьего сопротивления советской власти в Усть-Медведицком округе170.

Очерк наполнен выразительными деталями, характеризующими начало казачьего восстания против Советов в начале 1918 года, атмосферу борьбы между «красными» и «кадетами» в 1918 году, руководителя «красных» отрядов Миронова.

Об обстоятельствах этой борьбы подробно рассказал ее активный участник, соратник Ф. Крюкова П. Скачков в статье в «Донской летописи» (1923. № 1. Вена): «После захвата власти большевиками в Усть-Медведицком округе, во главе с Войсковым Старшиной Мироновым (Ф. К.), 21 января 1918 г., Ф. Д. Крюков жил в своей Глазуновской станице, в 39 верстах от Усть-Медведицкой, изредка наезжая в нее повидаться с своими друзьями и навестить сына, учившегося в реальном училище.

Когда в конце апреля в округе началась вооруженная борьба казаков-“кадет” с их противниками казаками-“мироновцами”, изгнанный из станицы Усть-Медведицкой “Революционный Совет” Миронова перенес свою резиденцию к железной дороге в слободу Михайловку, откуда и руководил всеми операциями. <...>

Шла подготовка и в Усть-Медведицкой, но у казаков-кадет не было оружия, кроме шашек, не было патрон, даже на имевшееся ничтожное число винтовок. <...>

Воодушевленная учащаяся молодежь шла в бой, вооруженная одними палками, и доставала себе оружие у красных. <...>

Один за другим приставали нейтральные хутора к восставшим и высылали свои отряды за Дон на помощь бившимся там казакам.

И целые дни на вершине Пирамиды, ставшей теперь “исторической” точкой округа, — стояли толпы народа, молча, пристально всматриваясь в даль Задонья, где на широком, многоверстном пространстве горели отдельные хутора и кое-где рвалась над ними шрапнель... гудели орудия.

А по дорогам зеленеющей майской степи из присоединявшихся хуторов, с заунывными казачьими песнями, полными грусти, тянулись змейки казачьих отрядов, шедших к Дону на сборный пункт.

Далекой, эпической стариной, обвеянной грустью, веяло от всей этой картины...

На горе часто бывали Федор Дмитриевич Крюков и Роман Петрович Кумов»171.

Нет сомнения, что если бы Крюков писал роман о казачестве в Гражданской войне на Дону, это был бы роман, прежде всего, о казачьем восстании в его родных местах в 1918 году. И в центре его был бы не Татарский курган, как в «Тихом Доне», а гора «Пирамида», и хутора не по Дону и Чиру, как у Шолохова, а по Хопру и Медведице. И это были бы совершенно другие станицы и хутора, населенные иными людьми. По авторскому миросозерцанию и мировидению этот роман был бы убежденно «кадетским», однозначно белогвардейским, лишенным нерва внутреннего противоречия, которым отмечен «Тихий Дон».

Мог ли Крюков в романе о Гражданской войне на Дону обойти этот свой собственный драматичный жизненный опыт? Разве обошел бы Крюков молчанием фигуру Филиппа Миронова, своего друга-врага, игравшего ключевую роль в Гражданской войне на Дону в 1918 году?

Трудно понять, почему Р. Медведев, написавший вместе с С. П. Стариковым книгу «Жизнь и гибель Филиппа Кузьмича Миронова», завершенную в 1973 году, в своей следующей книге «Загадки творческой биографии Шолохова», которую он писал в конце 1974 года, не коснулся этой проблемы взаимоотношений Филиппа Миронова с Крюковым, равно как и вопроса о том, как и эта проблема соотносится с проблемой авторства «Тихого Дона». Ведь если предположить, что автор «Тихого Дона» Ф. Д. Крюков, то с неизбежностью возникает это недоумение: почему в «Тихом Доне» практически отсутствуют реалии Донского восстания 1918 года, особенно драматично развивавшегося в Усть-Медведицком округе, почему отсутствует Филипп Миронов в качестве прототипа, куда пропала топография и топонимика Усть-Медведицкого округа? Почему действие романа разворачивается в другом месте (Вёшенский, а не Усть-Медведицкий округ) и в другое время (Вёшенское восстание 1919 года, а не Усть-Медведицкое восстание 1918 года)? Вне всякого сомнения, Р. Медведев не мог не задумываться над этими вопросами, которые изначально ставят под сомнение авторство Крюкова. Не по этой ли причине в книге «Жизнь и гибель Филиппа Кузьмича Миронова» автором «Тихого Дона» называется М. Шолохов?