Рубеж - Генри Олди

- Батька!

- Хватит! мне хватит!… оставь себе…

Мне действительно хватило. Даже с избытком. Рав Элиша, учитель мой, ехидный еретик - слышишь ли? У меня родился сын! Он уже почти вырос! мы вместе!

И ярче Света Скрытых Замыслов полыхнуло из немыслимой дали тихое:

"Глупый, глупый каф-Малах… поздравляю, не сглазить бы…"

- Эй, Заклятый! держись!

Больше мне не нужен был никто из заблудившихся в Порубежье.

Только он, Иегуда бен-Иосиф, носитель моего убежища-медальона, моя последняя надежда на нарушение Запрета.

Откликнулся ли он? услыхал ли? Не услыхал, но откликнулся - сердцем, нутром знатока Имен. Зря, что ли, я сидел позади него в седле: убеждал, просил, уговаривал? Душу грозил наизнанку вывернуть, швырнуть в лицо не только смрад горящей семьи его, но и смрад таких печей, где пылал и будет пылать народ Иегуды, что клочья пепла забьют глотки насквозь за мириады Рубежей?!

Зря, что ли, он спорил со мной?!

Срослись мы, носитель медальона, сплавились; не так, конечно, как с глупым героем Рио, тогда, в метели, но все-таки…

Я не открыл Окно.

Я его взломал.

Чувствуя, как клещом впился в меня мой Заклятый - силой имени Айн, чье число семь десятков, и силой имени Далет, чье число четыре, а вместе эти Имена тайно указывают на мужскую силу, сокрушающую пределы.

Хорошо взялся, Иегуда, щенок уманский!

Пошли насквозь? прочь от Порубежья? прочь от клинка сотника Логина?!

- Шма Исраэль! - лишь крикнул он в ответ.

И калейдоскоп сфир разлетелся мелкими цветными брызгами, той радугой, которая появляется в небе, говоря обреченным:

"Нет защитника, и некому отменить приговор!"

* * *

Старый, очень старый человек сидит в огромной бадье, где поверх мыльной воды наросла шапка пены.

Пена-усы, пена-борода; пена-слова.

- Позор на мою дряхлую голову! Ты что, голых старцев не видел, плут и мошенник?! Морда твоя бесстыжая!

Я смеюсь.

Я видел много старцев, и часть из них была голыми.

Никакого удовольствия.

- Он смеется! Нет, люди добрые, он смеется, вместо того, чтобы подойти и благочестиво потереть спинку старому рав Элише!

Подхожу; беру мочалку.

Тру худую спину с резко выступающими позвонками.

- Ты ведь только что был здесь, у меня, - бурчит старик, покряхтывая от удовольствия. - Спрашивал: как плодятся и размножаются Ангелы… не наговорился?

Пожимаю плечами.

"Только что" не имеет для меня никакого значения.

Равно как и "здесь".

Старый, очень старый человек смотрит мне в лицо. Странно смотрит. Раньше было иначе. И я, глупый каф-Малах, не сразу понимаю: он задал вопрос и ждет ответа. Куда уж мне понять это сразу, когда раньше всегда задавал вопросы и ждал ответа - я.

Впервые я сталкиваюсь со словом "раньше" лоб в лоб… может быть, я все-таки сумею понять, что это значит?

- Вот бадья, а вон стена, - говорю я, тщательно подбирая слова. Будто ожерелье из лунного бисера на волос горной феи вяжу. - Между ними расстояние. Локтя четыре. Это если для тебя, рав Элиша.

- А для тебя, путаник?

- А для меня, если насквозь - по-разному. Когда четыре локтя, когда двадцать поприщ, а когда и вовсе тесно. Я не понимаю пространство, как люди: здесь или там. Я понимаю иначе: там, где я есть, и там, где меня нет. Там, где я есть, я уже быть не могу; там, где меня нет, я буду. Вот и все.

Он кивает.

Он что-то понял - и я отдал бы сияние Эйн-Соф, чтобы разобраться в его понимании.

- Ты говоришь: я у тебя был только что - и вот я снова явился, - продолжаю рассуждать вслух, начиная мылить ему шею. Это смешно; рав Элиша хихикает. - Я так не понимаю время: только что, снова… вчера или сегодня. Я понимаю иначе: это уже было со мной - и этого со мной еще не было. Если было, значит, все, больше никогда. А если не было, значит, еще будет. Очень просто.

Он по-прежнему хихикает.

Хотя я убрал мочалку.

- А ты не такой уж глупый, мой назойливый каф-Малах… Тогда скажи: ты мог бы явиться к дряхлому рав Элише в тот миг, когда ты сам еще стоял здесь, раздражая меня дурацкими разговорами?

Я отрицательно мотаю головой.

- Нет, рав Элиша. Не мог. Для меня открыто все, кроме одного: того места-времени, где я уже был.

- Почему?

- Потому что я помню об этом. Помню, и память захлопывает двери, некогда бывшие открытыми настежь.

- Выходит, ты ограничен только своей памятью? только своей внутренней реальностью?

- Выходит, что так.

Если б я еще знал, о чем он спрашивает? если б я еще знал, что я ему отвечаю?

- Выходит, что так, - повторяю я.

- Спасибо, - отвечает старый, очень старый человек.

Я не знаю, за что он благодарит меня.

Я иду в угол и набираю из кадки чистой воды.

Сейчас я помою ему голову.

- А ты никогда не пробовал поменять их местами, эти реальности, внутреннюю и внешнюю? Ты никогда не пробовал освободиться полностью? - вдруг спрашивает он.

Вода проливается мне на ноги.

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

Батя сильный. Ишь, как ломится!

Я скоро вырасту.

Я тоже буду сильным - как батя.

Бабочки засуетились. Машут крылышками. Розовая бабочка - пуще всех. С ее крылышек осыпается пыльца, такие яркие красненькие смыслы. От них пленочкам горячо. Там, за пленочками - пожары.

Везде.

Пусть машут. Пусть суетятся. Все равно хрен достанут. Про "хрен достанут" - это дядька Мыкола Лукьяныч научил. Хорошая смысла. Правильная. А Ирина Логиновна Загаржецка бранила дядьку Мыколу Лукьяныча. Ругалась, что смысла невкусная, не для "дитев".

А братик сказал, что теперь один хрен.

Братик молодец.

Тот носатый дядька, что у бати на плечах висьмя висит - тоже молодец. Он знает, что смыслы - это Имена. Его не надо убивать. Раньше я думал, что надо, а теперь передумал. Только цацку заберу. Цацка батькина, чего ее носатому дядьке носить?

У меня болит в животе.

Тяжело.

Батя, думай о своем старике! Думай!

Тогда легче…

Старик, я тебя тоже спасу.

Сале Кеваль, прозванная Куколкой

Спать, конечно же, никто не ложился.

Ждали возвращения ушедших за подмогой. Впрочем, "ждали" - вряд ли удачное слово. Вот они, оба посланца: и жутковатый ребенок, заметно подросший за последнее время, и бешеная Ирина. Застыли пустоглазыми изваяниями на верхней площадке донжона; уставились, крепко взявшись за руки, в звездное небо…

Пришлые из-за Рубежа (братья? да, братья…) первые полчаса все дивились. Переглядывались, хмыкали в усы. Один, самый здоровый, даже пальцем осторожно потрогал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});