Рубеж - Генри Олди

Двинулась дальше. Уже неторопливо, степенно; без суеты. Замерла, помедлила. И снова - рывок вперед…

Карликовый крунг завороженно глядел на радужную завесу. Красиво. И уже почти совсем не страшно. Разве такое диво дивное, разноцветье прекрасное - может быть страшным?! Ветром свежим веет, звенит, зовет к себе. Обещает чего-то такое… светлое, ясное, какого здесь не бывает.

И слов не придумано.

Крунг улыбнулся. Моргнул, сверкнув пластинками слюды, наклеенными на внешней стороне век. Его глупые сородичи пятились от невиданного чуда, что-то кричали ему, маленькому, меньше прочих - но он уже не обращал на крики внимания. Пусть бегут, причитая, прочь, пусть бросают свои хижины и рухлядь - они трусы и дураки.

Да, трусы и дураки!

А он, самый маленький из карликовых крунгов - умница и герой.

И малыш решительно сделал первый шаг навстречу чуду.

Второй шаг.

И третий, наилегчайший.

Упругий поток подхватил его, мягко увлекая вперед, и крунг с радостным удивлением понял: лечу! лечу, братцы! Рядом, смешно гримасничая, кувыркался в воздухе коротышка-хронг - словно и сейчас собирался плеваться своими колючками. Глупыш! Страшно ему, видите ли! Оно и понятно: рожденный ползать…

Мимо со свистом проносились стайки железных ежиков, и крунг еще удивился: за что ежам такая честь - тоже лететь по воздуху, да впридачу куда быстрее, чем он сам, герой и умница?!

А потом… потом радужная завеса облепила его теплой болотной жижей. Приникла, впиталась, растворяясь в нем и растворяя в себе. Лишь тогда накатил страх. Запредельный, на грани с блаженством. Боли не было; совсем. Только липкое тепло, и изумление: это он? это он кричит, самый маленький из карликовых крунгов?!

Да, он.

Кричит.

Не понимая, что делает, все еще улыбаясь, выплескивает последним истошным воплем животный ужас, предчувствие неминуемой, нелепой смерти!

И когда вечная тьма, где спит, отдыхая от трудов, прекрасная радуга, сомкнулась вокруг карлика, - сквозь нее, сквозь эту бесстрастную черноту долетел голос.

Голос, который на миг разорвал пелену ужаса, голос, от которого невольно попятилась сама Смерть.

- Не бойся, - шепнул кто-то. - Я спасу.

Логин Загаржецкий, сотник валковский

- …Хлеб наш насущный даждь нам днесь…

Язык тяжко ворочался в пересохшем колодце рта. Впервые в жизни, впервые в буйной и бурной, как высверк шабли над головой, жизни сотника Логина он не мог дочитать отченаш до конца.

Впервые.

И кому сказать! - из-за распроклятого жида-христопродавца!

- …остави нам долги наши, яко же оставляем мы должникам нашим…

Ну глянь! глянь в лицо черкасу, иуда!

Возьмись за крыж! Брезгуешь?! Ведь добрая шабля, с пышного бунчук-паши боем взята, есаул Ондрий не всякому доверит, мне - и то промедлил, старый рубака!

Я ж тебя насквозь вижу, песий сын… сам стольких в куски пошматовал, что и на исповеди не рассказать, иной раз от дюжины не знаю как отмахивался, а от тебя, Душегубец, впору и не отмахнуться! Славно ты моих черкасов пластал, там, на панской лестнице, Мацапуру-упыря собой закрывая! Вовек не забыть, на Страшном Суде - и то вместо грехов иное припомню: днепровский рыбак щуку-матку скучней пластает, чем Юдка - черкасов-реестровцев…

Дерись, тварюка!

- …не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого…

Хотел сказать "аминь" - ан с первого раза не сложилось.

Бульканье горлом, и весь тебе "аминь".

Словно горелка из опрокинутой бутыли.

- Батька! Батька!

Дрогнула земля. Черной кипенью подернулось небо.

- Батька! Чуешь меня? чуешь?

Пронзительный вопль ворвался в уши. Аж мурашки по спине. Нелюдской, вражий голос; а вслушаешься - дитя блажит. Малое дитя, кому не батьку выкрикивать на крыльце пекла запредельного, а на лозе оструганной по двору гарцевать. Такое ночью в теплой хате приснится - в ледяном поту кинешься в сени, долго будешь воду из кринки хлебать, заливая грудь… Да только всякого навидался Логин, сотник валковский, по сей геенне Порубежной всласть наездился, чтоб от дурных воплей за спиной кочерыжкой ежиться.

Хватит.

И поползла, шипя по-гадючьи, верная "ордынка" из ножен.

Авось, в клинке больше гордости осталось, чем в хозяине неприкаянном, сменявшем душу на дочку, честь на кровь, славу черкасскую на скитания горемычные - и загубившем все сразу.

Выручай, невестушка!

- Батька! Да где ж ты?! чуешь ли?! - бешеной метелью взвился зов.

Чорт тебе батька, горлопан! - в пекле ищи, не здесь!…

Накликал.

Встал чорт меж жидом и черкасом.

Сам длинный, черный, нос крючком; глазищи, прости Господи, лампадами горят - узкие, нелюдские, от висков к самому переносью.

- Не надо, - сказал чорт. С такой тоской-кручиной сказал, что сердце аж захолонуло, а кулак с шаблей до краев свинцом налился: не поднять, не опустить.

Ах ты, вражина! сладить с Логином! адово племя!

Н-на!

Крестным знамением положил лихой сотник "ордынку" на врага рода человеческого. Сам себе удивился: есть еще порох в пороховницах! славно! Что теперь скажешь, сучий выкормыш?

- Не надо, - повторил чорт, равнодушно моргая длинными, девичьими ресницами. - Видишь, Логин: он не драки - смерти просит. Ты не руби его, сотник; ты пожалей его. И себя пожалей, ведь пора бы…

- Его? себя?! жалеть?! Уйди с дороги, пекельная рожа!

- Глянь на меня, сотник, - сволочной чорт даже с места не качнулся, только лапой шестипалой в грудь себе постучал. - Глянь, прошу: себя не видишь? не узнаешь?

Бросилась Логину кровь в лицо, опалила дикой обидой.

Думал: ко всему притерпелся… зря думал.

- Себя? Мать-Богородица, Мыкола-Угодник! что мелешь, харя?! Кто ты, а кто я?!

Усмехнулся чорт.

- Ты за дочкой пошел, я - за сыном. Ты Малахов Рубежных в шабли со своими хлопцами взять хотел… и я взял - однажды. Что от нас осталось с тех пор, сотник? Порох один, и тот сырой… шипим, шипим, пыжимся грохнуть… Смотри лучше, сердцем смотри, коли не дал тебе Святой, благословен Он, разума!

Тошно стало Логину, до того тошно, что хоть вовкулакой лесным на луну вой - а глаза и рад бы отвести, да с радости этой проку мало! Зимой у детворы так бывает: лизнут сдуру железку, в самую стужу лютую, потом язык не отдерешь!… вот и взгляд - прикипел к чортяке. Не хочешь, а видишь, оглохнешь, а слышишь; нож кривой в сердце сунешь, да сердце-то в ответ не кровью - памятью во все стороны брызнет.

Встало перед Логином, сотником валковским:

- …давайте так договоримся: Юдка визу выправит, а зацный пан поклянется перед иконою, что Юдку, живого и невредимого, на ту сторону возьмет. Там и сочтемся…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});