Львы Сицилии. Закат империи - Стефания Аучи

бы хотели получить хотя бы аванс… – добавляет горничная.

Иньяцио вдруг чувствует острую неприязнь к этим двоим. Неужели они не знают, что уже давно другие хищники обгрызли все кости?

Он сует руку в карман, вытаскивает тонкую пачку банкнот. Последнюю.

– Вот. Раздели их сам между всеми, – говорит он мажордому, поворачивается к ним спиной и подходит к Джулии, которая, остановившись на пороге комнаты, наблюдает за этой сценой.

Иньяцио с улыбкой гладит ее по руке. Дочь улыбается ему в ответ, идет к кровати, на которой лежат два открытых маленьких чемодана.

– Тебе помочь?

– Папа, ты у меня уже спрашивал, – отвечает она чуть иронично. – Ты ни разу в жизни сам не собирал чемодан и свалишь вещи кое-как. Посиди, я быстро.

Иньяцио вздыхает и садится. Именно перед Джулией он виноват больше всего. Два года назад у нее случился серьезный нервный срыв. К счастью, Иджеа и Аверардо проявили заботу и пригласили ее к себе в Мильярино-Пизано. С их помощью Джулия постепенно восстановила равновесие, начала нормально есть, спокойно спать.

Почувствовала себя любимой.

Тогда он еще жил с Верой. Франка, навестив дочь, благоразумно решила уехать в Париж, после того как бог знает сколько проиграла в казино на Лазурном Берегу. Франка не в силах больше терпеть никакой боли, особенное если она связана с дочерьми, оправдывалась она по возвращении.

В конце концов Джулия поправилась, но с того времени стала какой-то отстраненной, словно мир, которому она принадлежала, больше ее не интересовал.

– Прости, – бормочет Иньяцио тихо, почти про себя.

Джулия, кажется, не расслышала, но через несколько секунд спросила:

– За что?

– За все, что тебе приходится испытывать из-за меня.

– По счастью, я еду к Иджеа, – отвечает она поспешно, закрывая чемоданы.

Надевает сначала перчатки, затем пальто, отороченное мехом. Этой зимой в Риме особенно холодно. – Скорее, к Арабелле, Лауре, Флавии и Форезе. Уверена, они будут рады провести время с тетей.

– Мы с мамой приедем к тебе в гости. К тебе и Иджеа, сокровище мое.

Она кивает, щелкает замками на чемоданах и целует его в щеку.

– Позаботься о маме, – говорит она, приглаживая воротник его пиджака, видавшего виды. – Она не такая сильная, как ты.

Ты не знаешь, какой она была. Это я сделал ее слабой. Я сломал ее, думает Иньяцио.

В последний раз обняв его, Джулия удаляется по коридору, открывает входную дверь и выходит. Ее уже ждет автомобиль семьи Сальвиати.

Иньяцио бродит в полумраке по комнатам, осматривает пустые стены и изысканную мебель, которая скоро будет продана с молотка. Как и та, что осталась в Палермо и конфискована городской налоговой инспекцией за неуплату налогов. Не так уж ее и много на самом деле: бо́льшая часть уже продана в 1921 году на аукционе, длившемся больше месяца.

В его глазах нет ни грусти, ни сожаления. В них есть лишь проблеск достоинства, того достоинства, которое его друг Ромуальдо сохранял до последнего вздоха и которое для Иньяцио окрашено в тот же цвет, что и смирение.

* * *

Франка сидит на кровати, руки сложены на животе, взгляд устремлен в пол. Входит Иньяцио, но не смотрит на нее. Она тоже выглядит гораздо старше своих шестидесяти одного года. Иньяцио знает почему, и дело не только в распущенности и невоздержанности. И именно потому что знает, старается, когда может, не смотреть в ее каменное лицо, в ее погасшие глаза, на ее руки в старческих пятнах.

Он подходит к креслу, где лежит пальто, берет его, набрасывает ей на плечи. Чувствует легкий запах парфюма, неизменный аромат «Марешаллы».

– Идем? – спрашивает он ее.

Франка кивает.

Иньяцио берет два маленьких чемодана, и они выходят из дома. Остальные вещи уже в «Элизео», старенькой, но чистой и тихой гостинице близ ворот Порта-Пинчана. Аверардо и Иджеа долго упрашивали, но Франка была непреклонна: переехать к ним не позволяло чувство собственного достоинства.

По дороге кто-то приветствует их, а кто-то отворачивается. В округе все их знают. Они молча идут рядом. С годами разница между ними усилилась. Она всегда была выше его ростом, но сейчас Иньяцио будто бы стал еще ниже. Франка шествует по тротуару плавной, пружинистой походкой. Ей это стоит труда, но иначе она не может.

Потому что все смотрят на нее, потому что всегда и несмотря ни на что она – донна Франка Флорио.

* * *

Римская весна холодная, но люди в здании Коммерческого банка, похоже, этого не замечают. Может, потому что зал полон народу с раннего утра, может, потому что ожидание распалило сердца, может, потому что секреты, по свойству своему, источают жар, который обожжет любого, кто подойдет слишком близко.

В каталоге аукциона не указано происхождение выставленных здесь лотов, но люди, которые занимают места в зале, не нуждаются в имени на бумаге. Потому что бриллиантовые броши и браслеты, кольца с рубинами, изумрудные браслеты, длинные жемчужные бусы могут принадлежать только одному человеку.

Ей.

Узнав о распродаже, римские аристократы послали своих поверенных с конкретными поручениями. Здесь те, кто запомнил ту или иную брошь от «Картье», «Фекаротты» или братьев Мерли, которую видел на ней на приеме, на театральной премьере или при случайной встрече. И зависть переросла в потребность обладать этой вещицей. Как будто драгоценность сохраняет в себе следы очарования и изящества того, кому оно принадлежало, и люди хотят заполучить ее, чтобы сиять в отблесках чужой славы.

Многочисленные же присутствующие ювелиры с виду кажутся более равнодушными. Знакомые между собой, они приветствуют друг друга с соблюдением всех формальностей и обмениваются вызывающими взглядами. Просматривают страницы каталога, изучают стартовую аукционную цену того или иного предмета, прикидывают в уме, как можно разобрать украшения, чтобы вставить камни в другую оправу, более современную, менее узнаваемую.

Вдруг по залу пробегает гул. На пороге появляется Джулия Флорио, в шляпке с вуалью и черном пальто. Младшая наследница дома Флорио стоит, сжимая в руках ручку бархатной сумочки и высокомерно оглядывает лица присутствующих, одно за другим, будто желает запечатлеть их в памяти.

Знаю я вас, говорит этот взгляд. Вы здесь, потому что никогда не могли позволить себе того, чем владела моя семья. Вы всего лишь воронье, слетевшееся на добычу. Можете вытаскивать камни, разделять нити жемчуга или плавить металл, я все равно узна́ю, кто и что сделал с нашими драгоценностями.

У вас никогда не будет ни элегантности моей матери, ни блистательности моего отца, ни величия моей семьи. Никогда.

Я здесь, чтобы напомнить вам об этом.

Она проходит вперед уверенным шагом, с высоко поднятой головой