Все романы (сборник) - Этель Лилиан Войнич

На другой день к вечеру, когда все трое вышли на палубу покурить, Маршан сказал Рене и Феликсу, что получил письмо от своего банкира и тот настоятельно советует поместить имеющиеся у доктора сбережения в одно очень надежное и доходное предприятие. Не пожелают ли друзья воспользоваться этой возможностью? Рене отказался – ему предстояло в скором времени израсходовать почти все свои деньги, а Феликс принял предложение Маршана так просто, что доктор даже усомнился – нужно ли было прибегать к уловкам? «Мартель судит по себе, – подумал он. – Риварес слишком большой человек, чтобы придавать значение деньгам».

– А я понятия не имел, что мне с ними делать, – весело продолжал Феликс. – Быть держателем акций – какое приятное чувство обеспеченности! Если уж жить в Париже, носить сюртук и сотрудничать в газете, то нужно иметь и акции.

Маршан хмуро взглянул на Ривареса.

– Уж не собираетесь ли вы вести респектабельный образ жизни и сделать карьеру?

– Я н-не с-собираюсь утруждать себя респектабельностью, а карьера для меня – слишком большая роскошь. М-мне хочется спокойно жить в своем уголке и избегать сырости.

– Труднодостижимая мечта для того, кто собирается устроить свой уголок рядом с Ниагарой.

Рене смотрел на них с удивлением. Он привык к перепалкам между Маршаном и Феликсом и обычно добродушно выслушивал их остроты, даже если не все понимал. Но на сей раз он неодобрительно покачал головой.

– Нехорошо это. Зачем же выливать на человека ушат холодной воды, если он хочет избежать сырости?

– На вас, например, я не стал бы его выливать, – отпарировал Маршан. – Ну а Феликсу, чтобы избежать сырости, придется надевать дождевик.

И Рене и Маршана поразила горечь, прозвучавшая в ответе Феликса:

– Дождевики пригодны лишь на то, чтобы в них топиться. В дальнейшем, мой дорогой Панглос, я буду «возделывать свой сад». Философия и мадемуазель Кунигунда мне надоели.

– Не сомневаюсь, – отвечал Маршан. – А мадемуазель Кунигунде вы тоже надоели?

Огонек сигары Феликса прочертил в темноте резкую линию.

– «Она судомойка, она безобразна», – прошептал он и, встав, пошел прочь своей прихрамывающей, но мягкой походкой. Он шагал по палубе из конца в конец, и огонек его сигары то появлялся, то исчезал.

– Возможно, она и безобразна, но хватка у нее цепкая, – сказал Маршан. Он повернулся к Рене и угрюмо произнес: – Если вы ему друг, не выпускайте его из виду. Он на опасном пути: он думает, что будет жить как простые смертные.

– Дорогой доктор, – отвечал Рене, – неужели вы до сих пор не уразумели, что если вы и Феликс хотите, чтобы я вас понимал, вам не следует выходить за пределы, доступные моему пониманию. Я не имею ни малейшего представления, о чем шла речь. Если вы – Панглос, а он – Кандид, кто же тогда Кунигунда? Что до меня, то я могу претендовать лишь на роль старухи зрительницы.

Маршан расхохотался.

– Нет. Вы будете добродетельным анабаптистом, и вас выбросят за борт.

Вдоль дороги, ведущей в Мартерель, цвел душистый майоран. Рене старался слушать радостные излияния Анри, но сердце его стучало, как молот, а запах любимых цветов Маргариты вызывал на глазах слезы. Даже протяжный бургундский говор попадавшихся на дороге крестьян звучал для него музыкой.

Рене поднял голову и поглядел на серую башню. В окне Маргариты виднелось лицо, обрамленное облаком черных волос. Он наклонился и сорвал веточку майорана.

Маркиз деликатно увлек Анри за собой, чтобы Рене мог подняться к сестре один. Полчаса спустя в гостиной было получено веселое приглашение выпить кофе в комнате Маргариты, так как «я не в силах отпустить его даже на минуту». Наверху смеющийся, раскрасневшийся Рене поливал сливками принесенную Розиной малину. Бланш, жена Анри, удивленно раскрыла глаза: ее некрасивую, бесцветную невестку невозможно было узнать – на щеках играл нежный румянец, большие глаза сияли, темные волны распушенных волос закрывали плечи. Девушка связывала букетики цветов.

– Сегодня все должны быть красивыми. Рене, дай отцу резеду, он любит душистые цветы. Ах нет, тетя, не вынимайте из волос лаванду, она так хорошо гармонирует с сединой. Приколи себе на грудь ноготки. Розина, и дай один Жаку, пусть воткнет в петлицу. А теперь, Анри, расскажи нам все, но порядку. Где вы встретились? В Дижоне? Как же ты его узнал с этой смешной бородой? Тебе придется побриться, Рене, не могу же я терпеть, чтоб мой брат походил на лесного дикаря.

– Так я и есть лесной дикарь, – засмеялся Рене. – Вы не представляете, как я одичал. Когда мы снова увидели фруктовые ножи и салфетки, вряд ли кто-нибудь, кроме Феликса, сообразил, для чего они нужны.

– Почему же «кроме Феликса»?

– Не знаю. Вы поймете, когда увидите его. Изящество у него в крови. Он сидит на тощем бразильском муле так, как будто под ним чистокровный скакун. В этом он похож на отца.

– В чем «в этом»? – озадаченно спросил Анри. Маргарита весело рассмеялась:

– Видишь ли, бывают люди словно «рожденные в пурпуре». Если бы отец надел на себя нищенские лохмотья, его бы приняли за переодетого принца.

– Не знаю, – сказал Рене, глядя в тарелку. – Лохмотья сильно меняют человека, – кто бы их ни носил.

– Кто этот Феликс? – спросил маркиз. – Тот, что спас вас всех от дикарей?

– Да, сударь, Феликс Риварес. Это мой лучший друг. Надеюсь; вы все скоро его увидите.

– Фамилия как будто испанская, – вставила Бланш. – Откуда он родом?

Рене ответил не сразу – ложь жгла ему язык.

– Он из Аргентины.

– Из Южной Америки? И он приехал с вами сюда? А он раньше бывал в Европе?

– По-моему, нет.

Оживление сбежало с лица Маргариты. Подняв глаза, она встретила взгляд отца: он тоже недоумевал, почему при одном упоминании об этом друге из Аргентины голос Рене дважды дрогнул.

На следующий день были распакованы ящики со всякими диковинками и слуг позвали получать подарки. Рене никого не забыл. Когда вынули плетеную корзинку с записочкой «Марте», Рене быстро взял ее из рук брата и, отозвав Розину в сторону, передал ей этот подарок.

– Ее упаковали еще до того, как я узнал о смерти вашей матери. Может быть, вы возьмете ее на память о ней. Это и для меня горе, Розина. Когда мы были маленькими, она была к нам так добра.

Вернувшись к ящикам, Рене увидел, что Анри уже открывает следующий.

– Осторожнее, – сказал он. – В этом ящике оружие индейцев, есть и отравленное.

– Зачем оно тебе?

– Тут не все мое. Большая часть принадлежит Феликсу. Он коллекционирует оружие. Я просто уложил его приобретения вместе со своими.

– А это тоже его?

Анри вынул плоский пакет с надписью «Феликс».

– Нет, это мое. Тут карандашный портрет Феликса. Его сделал художник, ехавший с нами на корабле.

– Взглянуть, я думаю, можно? – сказал Анри, развязывая бечевку.

Анжелика подошла поближе, заглядывая через плечо племянника.

– Ах, дайте и я взгляну. Мне так хочется посмотреть, каков он собой. Он красив? Говорят, испанцы красивы. Этьен, не правда ли, странно, что мы обязаны спасением нашего дорогого Рене человеку, которого ни разу не видели. Я убеждена, что мы полюбим его. О…

Она болтала, не. замечая выражения лица Рене. Когда она, вскрикнув, вдруг умолкла, Маргарита слегка вздрогнула и потупилась.

– Какое странное лицо! – воскликнула Анжелика. – Нет, Бланш, я с тобой не согласна. Он довольно красив, я бы даже сказала – замечательно красив, только… Посмотрите, Этьен.

Маркиз не спускал глаз с Рене.

– Можно? – спросил он мягко.

– Конечно, сударь.

Маркиз глядел на портрет и молчал. Так вот он – человек, лишивший его последней надежды. Он мечтал, что когда-нибудь, когда Маргарита уже вылечится и будет счастлива, а все былые невзгоды позабудутся, он станет для Рене другом – быть может, самым близким его другом. Теперь это невозможно.

– Благодарю, – сказал он наконец и положил портрет на стол.

– Вам это лицо ничего не напоминает, Этьен? – спросила Анжелика.

– Напоминает. Но не чертами, а выражением. Картину в Лувре – «Святой Иоанн» Леонардо да Винчи. Я рад, Рене, что он твой друг, а не враг.

– Я тоже, отец.

Анжелика огорчилась: слова маркиза показались ей чуть ли не богохульством.

– Я никогда не была в Лувре, – сказала она. – Но мне не верится, чтобы художник, кто бы он ни был, мог нарисовать святого таким: О, только не подумай, дорогой, что мне не нравится твой друг. Я никогда не забуду, чем мы ему обязаны. Может быть, это просто так нарисовано. У него такое выражение лица… оно напоминает…

Рене как-то странно, натянуто рассмеялся.

– Может быть, кошку? Один бельгиец, член нашей экспедиции, говорил, что пантеры, бродившие по ночам вокруг нашего лагеря, напоминали ему Феликса. Сам я этого сходства не замечал, но бедняга Гийоме, вероятно, был нелестного мнения о нас всех – мы не были с ним особенно любезны.