История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней - Маршалл Ходжсон

Этот политический порядок, возникший при сельджуках, в той или иной форме стал нормой почти повсюду в мусульманском сообществе Средневековья. Примерно к 1100 г. он наблюдался уже повсеместно. С этого момента политическое вмешательство играло относительно скромную роль в культурном развитии автономной жизни локальных центров, связанных воедино не столько эмирами, сколько улемами и суфийскими пирами. Этот тип культуры переживал свой расцвет. Данные политические формы представляли собой эффективный межнациональный порядок в обществе, стремительно приобретающем слишком большие размеры, чтобы его мог объединить какой-нибудь из типичных политических организмов. Тем не менее шаткое положение любого отдельно взятого правительства в плане политических идеалов, по-видимому, вылилось в отсутствие стабильных долговременных институтов в возникающих государственных формациях и привело к периодическим масштабным социальным разрушениям в ходе бесконтрольных войн.

Восстание исмаилитов

Не все были готовы признать тюркских эмиров как неизбежное зло во имя создания настоящего халифатского правительства. Различные группы шиитов и хариджитов имели свои альтернативы. Но одна попытка свергнуть власть сельджуков поразила систему в самое сердце. Это было восстание низаритского ответвления шиитов-исмаилитов, известных в истории крестовых походов как Орден ассасинов. Они попытались осуществить религиозную реформу, прямо противоположную модели суннитских эмиров и улемов. Наследие исмаилитской иерархической системы обеспечило их альтернативной политической идеей, которой не могли похвастаться сунниты со времен падения халифата.

Руины крепости Аламут, Иран. Современное фото

В последние годы правления Меликшаха, как раз перед началом развала сельджукской империи, исмаилиты начали предпринимать согласованные шаги по захвату власти в Иране. В 1090 г. они взяли крепость Аламут в Дайламских горах к северу от Казвина, позже ставшую их главным штабом, и несколько городов в Кухистане, горном районе к югу от Хорасана. После смерти Меликшаха они развернули повстанческое движение на всей территории Ирана и Ирака, а позже — и Сирии. Восстание происходило не силами основной армии, целью которой было свержение центрального правительства (как это было с Фатимидами или Абоасидами), а, в духе режима многих эмиров, путем постепенного захвата крепостей и индивидуального террора, направленного против эмиров (или политически активных улемов). Конспиративные ресурсы движения исмаилитов с их тайными ячейками помогали им использовать любую возможность для постройки укрепления. Постепенно эти действия должны были подготовить все сообщество к пришествию имама-фатимида (как махди), который принес бы в мир справедливость.

Сначала тюркское владычество вызывало серьезное недовольство. Исмаилиты находили сторонников, особенно среди шиитов, в некоторых сельских областях, во многих городах и даже в рядах низших чинов армии. Залогом их успеха был энтузиазм. Быстро подвернулся случай восстать против ужесточившегося контроля правительства Египта: сын и преемник визиря Фатимидов Бадр аль-Джамали занял трон халифа аль-Мустансира, обойдя законного наследника, Низара; исмаилиты с территории сельджуков настаивали на праве Низара стать имамом и затем (после его смерти) на праве кого-то — пока непонятно кого — из его потомков. Таким образом, они обрели независимость под именем низаритов. Но они уже были автономным движением с собственным руководством из числа дай Исфахана и со своей версией исмаилитской доктрины, подчеркивавшей (при помощи диалектики, которую в то время почти невозможно было опровергнуть) исключительный авторитет имама и его движения. (Ниже мы рассмотрим их доктрину в ходе обсуждения работ Газали.) Их формальная независимость питала революционный настрой[192].

При политической децентрализации того времени, когда бюрократия центра неотвратимо теряла контроль над выделением икта, исмаилиты часто получали временное преимущество, помогая одному эмиру в борьбе с другим, и дружески настроенный эмир не осознавал, что эта группа с ее особой религиозной позицией — не просто отряд местных ополченцев; многие вообще не отдавали себе отчета в том, что на карту поставлено сельджукское государство. Время от времени исмаилиты пытались удержать крепость, которую им удавалось захватить, как представители какого-нибудь сельджукского эмира, не порывая с ним сразу же — как будто бы они были такими же эмирами, как и все остальные.

Самая важная из таких крепостей располагалась прямо у Исфахана — это была главная столица сельджуков. Человек, захвативший ее, был дай, глава миссионеров Исфахана и, вероятно, предводитель всех мятежных дай. Он подчеркивал, что является мусульманином, что его исмаилиты следуют законам шариата, и пожелал, чтобы его признали настоящим сельджукским эмиром с соответствующей долей икта, при условии, что он будет платить дань султану из собираемых со своей земли налогов и посылать ему войско по первому требованию. Султаном был ярый суннит Мухаммад Тапар, и все же даже в его стане были те, кто поддерживал подобный договор. Но более непреклонные из числа суннитских улемов выступили против, объявив, что исмаилизм выходит за рамки ислама, поскольку придает слишком большое значение батину — сокрытому смыслу Корана, хадисов и самого шариата, — что лишало смысла или делало как минимум неоднозначным их собственное приятие внешнего закона (подобно тому, как заговорщицкая секретность исмаилитов придавала двусмысленность любым их заверениям в преданности султану). Следовательно, по их утверждению, исмаилитам нельзя давать икта, их надо карать как вероотступников. Эта позиция одержала верх. Исмаилитские воины дорого отдали свои жизни и стояли насмерть, но сельджуки были у себя дома и задавили их массой (1107 г.).

Улемы не только приняли политическое решение, но и овладели умами людей. Мало кто дорожил сельджукским государством, а вот мусульманское единство оказалось решающей политической ценностью. Пока мятеж разгорался, большая часть населения отвернулась от исмаилитов. При их подходе (когда захват городов происходил беспорядочно, по воле случая) любой город в любой момент мог выбрать ту или иную линию, не ожидая массовой победы и просто выражая преданность мечте об имаме. На этой основе исмаилиты часто требовали, чтобы каждый принимал решение либо за, либо против, что неотвратимо вело к расколу общины. Наличие тайных ячеек, члены которых никогда не сознавались в принадлежности к ним, и даже тактика исмаилитского предводителя, пытавшегося удержать крепость в качестве сельджукского эмира, только усугубляли психологическое напряжение: никто не мог понять, кто на чьей стороне, хотя осознать различие означало решить проблему.

Метод индивидуального террора, применяемый исмаилитами, возможно, имел свой смысл. В обществе, где все зависело от влиятельности отдельных лиц, а не от бюрократического кабинета, убийства уже стали привычным делом; но исмаилиты сделали их своей официальной политикой, они заранее навязывали своих людей в слуги потенциальной жертвы на случай, если та своими действиями начнет мешать им. Мишенью были отдельные видные фигуры, доставлявшие им особенные неприятности (или переметнувшиеся на сторону врага), и их легко было вычислить и убрать, не проливая крови простых людей, чьими защитниками исмаилиты себя считали. Убийства были публичными и обставлялись как можно драматичнее, чтобы служить предупреждением; молодые исмаилиты-фанатики с радостью жертвовали собой, убивая врага (разумеется, они не употребляли перед этим расслабляющий гашиш, вопреки современной легенде!). Но в обществе, где в поисках стабильности люди надеялись на те самые фигуры, убийства устрашали всех. Противники исмаилитов распространяли жуткие легенды, рассказывая о том, что на самом деле цель ассасинов — низвергнуть ислам и разрушить все мусульманское в отместку за захват мусульманами древнего Ирана. И им верили. Вскоре ответом на убийства стала поголовная резня всех, кто попадал под подозрение в принадлежности к исмаилитам. В Исфахане подозреваемых бросали живыми в костер на центральной площади. Резня, в свою очередь, спровоцировала убийства ее зачинщиков, что породило новую резню. В этом порочном круге исмаилиты растеряли столь необходимую им поддержку народа.

Мухаммад Тапар возглавил большой поход против исмаилитских крепостей и многие из них вернул во власть сельджуков. Некоторые устояли — в горах близ Эльбруса к югу от Каспийского моря, а также в Загросе. В двух провинциях — Дай-ламане и Кухистане — у исмаилитов получилось привязать их идею к идее независимости местного народа от внешних врагов. Крупные районы обеих провинций оставались под плотным контролем исмаилитов. В последующие годы исмаилиты Сирии, вначале желавшие утвердиться как группировка, имеющая влияние в городах, особенно в Алеппо, тоже захватили крепости в горах южнее Айвана. Эти разбросанные на большие расстояния друг от друга и вроде бы беззащитные маленькие районы, несмотря на постоянное военное давление со стороны агрессивных враждебных армий, не порвали с суннитским исламом. Напротив, они образовали единое государство, полтора столетия отличавшееся стабильностью и сплоченностью, а также независимым духом и преданностью дай Дайламана, обосновавшимся в Аламуте, вопреки всем невзгодам. В отличие от наемной армии Фатимидов в Египте, с которой начался упадок государства (и в отличие от тюркских эмиров), государство исмаилитов-низаритов защищали отряды народных ополченцев, при этом оно оставалось сильным до конца.