Мясник - Мария Барышева

Пиво разбилось, когда она его уронила, но Вита не услышала этого и не заметила. В тот момент, когда ее пальцы, державшие ручки пакета, разжались, в ватной несуществующей тишине на мгновение исчезли все звуки — даже музыка, летевшая из динамиков валявшегося на полу магнитофона. Держась за дверной косяк, Вита шагнула вперед, но ее нога подвернулась, и она упала на колени и раскрытые ладони. Под одной из ладоней глухо треснуло стекло, острым краем распоров ей кожу, и боль четко дала понять Вите, что она не спит и не видит кошмарный, неправдоподобный сон. Несколько секунд она, как завороженная, смотрела, как из-под ее ладони на блестящий светлый пол выползает тонкая струйка крови. Потом она поймала губами воздух, и у нее вырвалось слово, которое Вита не произносила уже очень давно:

— М-мама…

Но мамы здесь не было. И не будет. И никого больше не будет. Уже не будет. Уже нет. Был только зал «Пандоры», залитый ярким холодным светом, — чужой, незнакомый. Опрокинутые кадки с пальмами. Клавиатура, беспомощно свисающая на проводе с одного из столов. Разбитые витрины, ощерившиеся длинными кинжальными осколками. Разбросанная, разломанная мебель. Вода, водоросли, мертвые дискусы, лежащие на полу большими влажными лепешками вперемешку со стеклом. Раздавленные мобильные телефоны, компьютерные внутренности, клочья бумаги… зал магазина походил на живой организм, словно разнесенный изнутри страшным взрывом, зал магазина остывал… и те, кто час назад работали здесь, смеялись, ругались и пили кофе, были разбросаны по нему, как ненужные игрушки, которыми вволю натешился кто-то страшный. Знакомые лица, искаженные до неузнаваемости, застывшие, бесцветные, неживые. Все, кого она оставила в «Пандоре», уходя на рынок час назад, — Аня, Максим, Вовка, Валентина, Мачук, Артефакт — все.

Черный Санитар сидел в дальнем углу, привалившись головой к стене, пристально глядя на одну из опрокинутых пальм и довольно, почти радостно ухмыляясь окровавленными губами, словно желая сказать, что к смерти действительно все же стоит относиться веселее. Мачук, вывернув голову, распростерся на столе, свесив руки по обе стороны столешницы. На его лице были ужас и боль, а в затылке торчали большие ножницы, указывавшие кольцами в потолок, — ножницы Валентины, которыми она частенько вырезала из газет и журналов приглянувшиеся объявления и заметки. Сама Валентина лежала на полу, полуприкрытая листьями упавшего трахикарпуса. Ее голова была повернута под немыслимым углом, а остановившиеся глаза удивленно-обиженно смотрели на согнутые ноги Ани в изящных сапожках, боком осевшей в офисном кресле. Свесившиеся волосы закрывали лицо Ани, а на посиневшей, судорожно вытянутой шее был намертво закручен кем-то серый компьютерный провод. Артефакта можно было узнать только по одежде и длинным нескладным ногам — его лицо превратилось в страшную кровавую маску, покрытую стеклянным крошевом, поблескивающим под ярким светом ламп. Рядом с его головой валялся вдребезги разбитый монитор. Максим же ничком лежал на осколках основания одной из витрин, торчавших вверх, словно горные пики и пробивших ему лицо и шею. Его пальцы с обломанными ногтями вцепились в грязный пол, точно тот ускользал, и Пашков пытался его удержать.

Евгения Вита увидела последним, хотя он был ближе всех к ней, а увидев, тупо мотнула головой и поползла к нему, хрустя осколками стекла и пластмассы и волоча за собой свалившуюся с плеча сумку. В глазах едко щипало, но слез не было. Ни слез не было, ни воздуха, и сердце почти не билось, но это, в сущности, было уже не так уж важно.

Он лежал на боку, спиной к двери и к ней, лежал согнувшись, и лица его не было видно, а блестящая темная кровь на полу вокруг него казалась очень холодной. Он мог быть без сознания, он мог быть еще жив. Но Вита знала, что это не так — знала, еще не дотронувшись до него, еще ничего не увидев, — твердая инстинктивная животная уверенность. Она прикоснулась к его плечу, потом, сжав зубы, осторожно и с большим трудом перевернула Евгения на спину, и его левая рука упала, глухо стукнув костяшками пальцев о пол, и взгляд Виты дернулся следом за ней. На полусогнутой ладони и пальцах темнели глубокие и широкие порезы, словно рука соскользнула с чего-то длинного и острого. Вита медленно подняла глаза и качнулась назад, попытавшись вскрикнуть, но крик, едва появившись, рассыпался, оставив только слабый, тонкий всхлип.

Теперь было понятно, откуда взялись порезы, и почему куртка на спине Евгения так странно встопорщилась. Наверняка потребовалась невероятная сила, чтобы всадить большой кинжальный осколок витрины так глубоко в грудь, пробив и куртку, и свитер, и тело насквозь. Правая рука Одинцова все еще крепко сжимала стекло побелевшими пальцами, словно он и после смерти пытался протолкнуть его поглубже, чтоб было наверняка, а на лице застыла страшная гримаса, по сравнению с которой улыбка, не так давно расползавшаяся по губам умирающей Элины, казалась бледным далеким призраком. И сам Женька тоже был призраком, потому что просто не мог родной, живой, веселый человек, который час назад целовал ее и смеялся, лежать здесь, в луже густеющей крови, холодный и страшный… а его губы — на его губах не может быть такой улыбки, потому что Женька улыбается совсем по-другому… это все подделка, нелепая, грубая и жуткая подделка! Но…

Вита медленно и как-то сонно потянулась вперед и, стараясь не смотреть в лицо другу, приподняла его голову. Волосы Женьки были жесткими и чуть теплыми, и едва она дотронулась до них, как тупое оцепенение слетело с нее, и она сжала пальцы и уткнулась лицом в его макушку, дрожа и раскачиваясь, словно Женька был маленьким ребенком, которого нужно было убаюкать.

— Женечка, — прошептала она, заикаясь. — Как же так, Женечка?! Прости меня, прости…Ж-ж-же… н-ня…

…глаза закрыты, как хорошо, что его глаза закрыты… что он не видит меня… не видит… не…

— Итак, это были «Смысловые галлюцинации», а теперь самое время поговорить о том, что же у нас завтра будет с погодой! А завтра, друзья мои, советую вам не забыть дома резиновые сапоги и зонтики. Зима смену сдала, так что готовьтесь к плюс шести и дождю — и не только на завтра, но и, скорее всего, на целую неделю!..

Вита отпустила Евгения, вскинула голову и дико огляделась, не сразу сообразив, что бодрый голос исходит из динамиков валяющейся неподалеку магнитолы. Потом в ее глазах появился холодный ужас. Радио сработало как пощечина, окончательно вернув ее в реальность. В этой реальности кто-то все очень хорошо придумал. Но не учел случайности. Случайностью была Соня. Соня, которая задержала ее. Иначе Вита тоже сейчас лежала бы здесь, в зале, рядом с остальными. Но этот кто-то наверняка захочет проверить, как все прошло. Может, он уже идет сюда. Может, он уже на лестнице. Бежать! Бежать немедленно! Пусть Женька пока полежит… Женька поймет… и ребята тоже поймут… она не может сейчас с ними остаться… не может разбираться, что толком произошло… она разберется потом, когда будет в безопасности… того, что она здесь видела, ей не забыть никогда, ни одной детали… но Женька улыбается… и Вовка, осевший в углу и прижавшийся щекой к стене, тоже улыбается… а остальные… остальные… не смотреть, не смотреть!.. Мысли запрыгали суматошно, как рассыпавшиеся бусинки по ступенькам, и Вита, скривившись, резко и сильно ударила себя ладонью по щеке.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});