Том 13. Господа Головлевы. Убежище Монрепо - Михаил Салтыков-Щедрин

— Послушай! Положим, что он отомстит, но как? Ведь он не самостоятельно отомстит, а за спиной другого! Ведь потому только и получит возможность отомстить старому «баловню фортуны», что у него есть налицо новый «баловень фортуны», перед которым он вновь пресмыкается и ползает… Ведь это наконец бесконечный порочный круг!

— Именно так и есть, но это не изменяет факта, а делает его еще более трагичным. Расскажу тебе историю из воспоминаний моей юности. Была у нас соседка барыня, и имела она влечение к фаворитам. Фавориты эти выбирались из дворовых и менялись довольно часто. Бывало, приедешь в Ярцево (ее усадьба) и видишь, в лакейской саженный холуй сидит — это, значит, новый фаворит. Так вот при смене этих фаворитов происходили поразительные сцены, а однажды дело даже до суда дошло. Был у этой барыни в дворне живописец один, малый талантливый, и ходил он обыкновенно по оброку, только как-то позапутался, не заплатил вовремя денег, и вызван был в деревню. Разумеется, застал холуя и вынужден был, наряду с прочими, ему льстить. Льстил долго и усиленно, льстил с сознанием собственного превосходства, и достиг наконец того, что получил право существовать и даже пользоваться некоторыми льготами. И вдруг из барыниной спальной распоряжение: фаворита — в пастухи, а пастуха — в фавориты! Надо было видеть, какая вдруг метаморфоза совершилась в живописце. Он подстерег гиганта из-за угла, ловко сшиб его с ног и начал топтать ногами. И, постепенно остервеняясь, стал бить его каблуком в лицо, так что через четверть часа гигант представлял собой бездыханную окровавленную массу. Так вот этот самый убийца на вопрос: с какого повода он так остервенился против человека, которому накануне льстил и который, в сущности, ничего, кроме благосклонности, ему не показывал, — отвечал: Помилуйте! мало ли он измывался надо мной! мало ли я сам над собой измывался, чтоб только утешить его, угодить! Ужели ж так ему это и подарить!

— Так вот оно, рабье-то дело какое! — присовокупил Глумов, — и представь себе, во время этой сцены барыня стояла у окна и смотрела, и только когда уж все кончилось, молвила: никак, он Макарку-то убил! Свяжите его да отвезите в город…

. . . . . . . . . .

Комментарии

Вводные статьи: E. И. Покусаева и В. В. Прозорова — «Господа Головлевы», В. А. Мыслякова — «Убежище Монрепо», П. С. Рейфмана — «Круглый год»

Подготовка текста и текстологические разделы комментария: В. Н. Баскакова — «Господа Головлевы», В. Э. Бограда — «Убежище Монрепо», Д. М. Климовой — «Круглый год»

Комментарии: В. В. Прозорова — «Господа Головлевы», В. А. Мыслякова — «Убежище Монрепо», П. С. Рейфмана — «Круглый год»

Переводы иноязычного текста: Е. А. Гунста

Условные сокращения

БВ — «Биржевые ведомости».

BE — «Вестник Европы».

ГБЛ — Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина.

ГПБ — Государственная публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).

Изд. 1880 — «Господа Головлевы. Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина)», СПб. 1880.

«Убежище Монрепо. Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина)», СПб. 1880.

«Круглый год. Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина)», СПб. 1880.

Изд. 1883 — «Господа Головлевы. Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина). Издание второе», СПб. 1883.

«Убежище Монрепо. Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина). Издание второе», СПб. 1883.

«Круглый год. Сочинение М. Е. Салтыкова (Щедрина). Издание второе», СПб. 1883.

Изд. 1933–1941 — Н. Щедрин (М. Е. Салтыков), Полн. собр. соч. в двадцати томах, ГИХЛ, M 1933–1941.

ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.

ЛН — «Литературное наследство».

Макашин — С. Mакашин, Салтыков-Щедрин. Биография, т. 1, издание второе, дополненное, Гослитиздат, М. 1951.

MB — «Московские ведомости».

НВ — «Новое время».

PB — «Русский вестник».

«Салтыков в воспоминаниях» — сборник «М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников. Предисловие, подготовка текста и комментарии С. А. Макашина», Гослитиздат, М. 1957.

«СПб. вед.» — «Санкт-Петербургские ведомости».

Тургенев, Письма — И. С. Тургенев, Полн. собр. соч. и писем в двадцати восьми томах. Письма, «Наука», М. — Л. 1961–1967.

ЦГИАЛ — Центральный государственный исторический архив (Ленинград).

Господа Головлевы*

Пророческий, по выражению Горького, смех салтыковской сатиры проделывал огромной исторической важности очистительную работу, революционизировал сознание и волю целых поколений русских людей. И в этом своеобразном процессе общественного воспитания особая роль принадлежала роману Салтыкова «Господа Головлевы» — роману, который открыл читающей России образ Иудушки, вошедший в галерею мировых сатирико-нарицательных типов.

Когда критически осмысливается такой литературный шедевр, законно стремление добраться сквозь частные факты и биографические подробности, поясняющие внешнюю историю его появления, до тех подлинных причин, которые обусловили создание великого произведения и коренятся в самой действительности, в глубинных тенденциях общественной жизни и истории литературы.

Головлевская хроника первоначально не мыслилась Салтыковым как самостоятельное произведение. Она входила в «Благонамеренные речи» и задумана была в более чем скромном объеме (см. стр. 668–669). Но роман о Головлевых, конечно, не просто отпочковался от очередного художественно-публицистического цикла, а был подготовлен всем предшествующим творчеством Салтыкова, пристально интересовавшегося уходом с исторической арены «ветхих людей», дворян-душевладельцев, чиновников патриархальной складки. В преддверии новой революционной ситуации 1879–1881 годов Салтыков уже ясно видел резкие очертания пореформенной «переворотившейся» России, в социальной структуре которой свое место заняли «чумазые», Деруновы и Колупаевы, буржуазные столпы общества. Поездки за границу (1875–1876 и 1880–1881 гг.), в свою очередь, расширяли круг наблюдений, вооружали Салтыкова новыми историческими критериями, новыми социальными измерениями происходящего. Та идейно-художественная концепция, какая реализуется в романе «Господа Головлевы» и его центральном герое, могла возникнуть и определиться в полном виде лишь на позднейшей стадии творчества Салтыкова, когда у него сложилась новая повествовательная форма, новый жанр — «общественный роман» («Господа ташкентцы», «Дневник провинциала в Петербурге»), когда он создал ряд крупных произведений, разоблачавших «принципы», «краеугольные камни» современного общества («История одного города», «Помпадуры и помпадурши», «Благонамеренные речи»). «На принцип семейственности, — сообщал автор Е. И. Утину 2 января 1881 года, — написаны мною „Головлевы"».

Всю глубину и злободневность замысла «Господ Головлевых» можно по достоинству оценить, если вспомнить, что в то время проблема семьи активно обсуждалась в научных трактатах, в публицистике, в художественной литературе, в официальных документах. Со страниц благонамеренной печати не сходили высокопарные заявления вроде следующего: «Сила и крепость государства находятся в прямой зависимости от силы и крепости семейного союза в стране»[147]. Катковские передовицы в «Московских ведомостях» на разные лады перепевали эти мотивы. Время от времени возобновлялись злобные выпады против Чернышевского, автора «Что делать?», которому инкриминировалось дерзкое содействие разрушению современной семьи[148].

В публичных выступлениях либеральных деятелей провозглашались святость и нерушимость «семейственного союза». В нашумевшей в 1876 году речи по уголовному делу об истязании ребенка либеральный адвокат и профессор В. Д. Спасович восклицал: «Государство только тогда и крепко, когда оно держится на крепкой семье».

В то же время в русской прессе публиковались материалы, в которых в достаточной мере объективно назывались обстоятельства, подрывавшие семью. Э. Золя в «Парижских письмах» писал о том, как коммерческий расчет вытеснил любовь из французской буржуазной семьи и как стремительно она разрушалась[149]. Знакомые русскому читателю по переводам эпизоды из истории семьи Ругон-Маккаров подтверждали публицистические выводы французского художника. В связи с этим в газетах появлялись и такие заметки: «Если сопоставить картины Золя и картину Щедрина, то многое можно сказать о причинах упадка семьи»[150].

Несмотря на цензурные препоны, в печати тех лет можно встретить и острые критические суждения о дворянской семье, в которых заметны следы влияния автора «Господ Головлевых». Вот одно из таких высказываний: «Барская семья, жившая на крепостном труде и взирающая на весь мир с точки зрения своего сословного point d’honneur[151], семья, для самой себя специально создавшая «институты», теперь лежит перед нами уже в развалинах»[152].