Невеста каторжника, или Тайны Бастилии - Георг Борн

— Заряди мушкет, — одними губами выдохнул Луиджи. — Я пойду вперед, он примет меня за Виктора и не станет стрелять. А когда он поймет, что ошибся, мы сблизимся настолько, что тебе удастся прикончить его с одного выстрела.

Пьетро кивнул. Расчет показался ему верным. Он забил пулю в казенник, насыпал пороху на полку. Тем временем Луиджи осторожно двинулся вперед.

Марсель и в самом деле принял его за своего друга.

— Виктор? — воскликнул он, потеряв осторожность. — Ты слышал выстрел?

Не получив ответа, Марсель понял, что случилось недоброе. Темная фигура приблизилась настолько, что он смог различить — это вовсе не Виктор. В то же мгновение он узнал Луиджи.

— Ах, негодяй, я узнал тебя! — С обнаженной шпагой он бросился на врага.

Луиджи присел и метнулся назад. Пьетро шагнул вперед. Цель была от него в пяти шагах — мудрено было промахнуться. Прогремел выстрел.

Марсель зашатался и молча повалился на землю.

— Путь открыт! — торжествующе выкрикнул Луиджи. Ты молодец, Пьетро! Я же говорил, что мы возьмем золото. Видишь, я был прав, а ты осторожничал.

— Прав был я, — отозвался Пьетро. — Без мушкета мы бы пропали.

Они переговаривались, не таясь, в полной уверенности, что их враги мертвы.

— Не времени на разговоры, — пробормотал Пьетро. — Займемся делом.

Дружки беспрепятственно проникли в контору, нашарили на столе свечу и зажгли ее. Им открылись смятые постели, одежда на стульях, какие‑то бумаги.

— А где же золото? — обескуражено проговорил Луиджи.

— Вон на столе кошель! Не видишь, что ли?

Луиджи схватил мешочек и высыпал на стол его содержимое.

— И это все? — разочарованно сказал он.

— Где‑то тут должен быть тайник, — деловито отозвался Пьетро.

Они поочередно обстукали стены, заглянули под кровати. И неожиданно наткнулись на медное кольцо под столом.

— Вот! — радостно воскликнул Пьетро. — Это люк, тут у них подпол.

Общими усилиями приятели сдвинули стол, потянули за кольцо. Крышка поднялась. За ней открылась неглубокая яма.

— Посвети‑ка, — попросил Луиджи, изнемогая от нетерпения. Он лег на живот и свесился вниз. И тотчас торжествующе завопил: — Здесь! Здесь оно! Два мешка! Держи меня крепче, сейчас я их вытащу.

Кряхтя, он с трудом вытянул первый мешок. Ему не терпелось поскорей залезть в него. Трясущимися руками он развязал его и, достав горсть монет, высыпал их прямо на пол.

— Золото! Ты видишь — золото! Я говорил, говорил!

— Ну, говорил, — проворчал Пьетро. — Скорее тащи второй мешок, и давай поскорей отвалим отсюда. Нечего устраивать пляски вокруг золота. Неровен час кто‑нибудь нагрянет. Мы должны убраться отсюда до восхода солнца.

Эти слова, похоже, отрезвили Луиджи. Он снова свесился вниз и вытащил второй мешок.

— Подбери то, что ты рассыпал, — деловито предложил Пьетро. — Чтобы ни одной монеты не осталось…

Луиджи заползал по полу, подбирая монету за монетой.

— Так, — одобрительно произнес Пьетро. — Теперь опусти крышку. И поставим стол на место.

Пока Луиджи ползал по полу, Пьетро успел снова зарядить мушкет. Он поставил свечу на стол и приказал своему дружку:

— Вон в углу… Куда ты смотришь — левей. Там целых три дублона.

Луиджи, не вставая, пополз туда, куда указывал ему Пьетро.

На этот раз Пьетро мог стрелять наверняка, не боясь, что промахнется.

— А–а-х!.. — И Луиджи распластался на полу с размозженной головой.

— Ну вот, дело сделано, — пробормотал Пьетро. — И монеты собраны. Выходит, ты не зря торопился, приятель…

Он взвалил на плечи оба мешка, задул ставшую ненужной свечу и вышел на крыльцо. Сквозь облака время от времени пробивался жемчужный свет луны.

Пьетро шагнул через порог и замер как вкопанный. Мурашки поползли у него по спине. Ему показалось, что мушкетер зашевелился.

— О, тысяча дьяволов! — выругался он. — Неужто он ожил? Но ведь это свидетель…

Он подошел к Виктору, вгляделся и на всякий случай пнул его ногой. «Мертв, — удовлетворенно подумал Пьетро. — Мертвей не бывает. Мне почудилось…» И он продолжил свой путь туда, где были привязаны лошади.

Зайдя за дом, он оглянулся — так обычно делает преступник, боящийся оставить следы своего преступления. Мешки соскользнули с плеча и с мягким стуком упали на землю. Пьетро задрожал и стал истово креститься, бормоча:

— Святой Франциск — помилуй, святая Тереза — обереги!

Высокая светлая фигура плавно скользила перед домом. Казалось, ее ноги не касаются земли.

Вот она наклонилась над телом Виктора Делаборда, и ее руки коснулись его головы легким касанием, словно бы желая пробудить его…

Зубы Пьетро выбивали барабанную дробь. Это было то самое привидение, которое они с Луиджи видели минувшей ночью.

Оно, впрочем, являлось многим — и в Бастилии, и в Тулоне. Там его называли «привидением каторжной тюрьмы». Узники Бастилии уверяли, что это беспокойный дух госпожи Ришмон, вдовы прежнего коменданта крепости, убитого ею…

Пьетро словно врос в землю. Ноги не повиновались ему. Он продолжал машинально бормотать молитвы — все, какие знал. Их было не так уж много.

На мгновение ему показалось, что это не привидение, а женщина из плоти и крови. Вот она подошла к Марселю и заботливо наклонилась над ним. Казалось, она пытается оживить его. Неожиданно ее попытка увенчалась успехом — мертвец шевельнулся…

Тут Пьетро не выдержал. Обретя второе дыхание, он схватил мешки и, не обращая внимания на соскользнувший с плеча мушкет, бросился бежать.

Трясущимися руками он отвязал лошадей, взвалил на одну из них мешки с золотом, забрался в седло другой и пустил их вскачь.

Знал бы он, что над золотом грека тяготеет проклятие, что оно ведет за собой цепь преступлений и смертей, тогда, быть может, отказался бы от мысли завладеть им.

Отказался бы? Нет, власть золота сильнее страха смерти!

XVIII. НОВЫЙ ГЕРЦОГ БРОСАЕТ ВЫЗОВ

Странное дело! Шкатулка, врученная Шуазелем королю, словно бы произвела переворот в душе монарха. Ее содержимое всколыхнуло в нем рой дорогих воспоминаний. Людовик задумчиво перебирал ее содержимое. Цветы для венка нарвал он, и его возлюбленная наградила его таким поцелуем, так благодарно блестели ее глаза. Она вся словно бы светилась, и, глядя на нее, он испытывал неведомую прежде радость. Радость близкую к восторгу.

«О, Серафи, — думал он покаянно. — Я любил тебя до самозабвения. И я же поставил тебя на край гибели. Меня затянул омут наслаждений, голова пошла кругом… Голова шла кругом, да… В моем алькове сменялись женщины, считавшие за счастье и честь отдаться королю… Что делать, я был тогда молодым и легкомысленным, я тратил себя по–королевски. До тех пор, пока не почувствовал опустошения… И тогда я вспомнил о моем сыне. О том, которого ты зачала от меня. В честь нашей весны во дворце Сорбон он был назван Сорбоном… Но когда я вспомнил о нем, было уже поздно. Поздно потому, что ты, не пересилив горя и страданий, которые настигли тебя по моей вине, покинула этот свет. Поздно потому, что Марселя постарались отторгнуть от меня, боясь, что он будет вечно напоминать о тебе, о моей вине перед тобой. Напоминать о нашей любви, которая была твоей и моей весной… Этот пожелтевший листок со следами слез, твоих слез, эти написанные тобой слова «все прошло, все пропало» будут вечно звучать во мне. И я буду всегда испытывать тоску по тем нашим дням, по тебе, Серафи… И буду испытывать угрызения совести из‑за того, что не сумел оберечь нашего сына, не сумел приблизить его к себе, устроить ему достойное будущее… Сейчас, после того как мне вручили шкатулку с реликвиями нашей любви, мною владеет лишь одна мысль — отыскать Марселя Сорбона и, если он жив, принять участие в его судьбе…»