Россия в войне 1941-1945 гг. Великая отечественная глазами британского журналиста - Александр Верт

и, во-вторых, распространение среди румынских солдат коммунистических идей и пораженческих настроений.

До перехода Транснистрии под контроль немцев румыны разделили ее на тринадцать округов; во главе каждого округа стоял префект; в самой Одессе имелся мэр, Герман Пинтя, бывший мэр Кишинева. Полиция состояла из румын. Но, кроме того, здесь имелась сигуранца.

При румынах в Одессе было открыто тридцать церквей, в том числе несколько лютеранских и римско-католических. Православному духовенству Одессы румыны приказали порвать все связи с Московским патриархом и признать власть Одесского митрополита Никодима, человека, жившего со своими новыми хозяевами душа в душу. Священники, приехавшие из Бухареста, захватили несколько лучших домов в Одессе, в том числе дом митрополита и других высших духовных лиц. Они забрали себе также все лучшие приходы. Настоятель Успенского собора отец Василий рассказал мне, что из-за этого русские священники были поставлены «в весьма неблагоприятные условия, и многим из них пришлось искать себе другие приходы в сельской местности». Отец Василий сказал, что румынские священники вели в Одессе очень разгульный образ жизни.

Румыны не изображали из себя или почти не изображали «расу господ», и, по правде говоря, они и немцы недолюбливали друг друга (исключением являлись разве что лишь высшие сферы). Победители и побежденные нашли общий язык на почве бизнеса и «черного рынка». Но ни украинцы и русские, ни румыны не могли в конце концов долго принимать Транснистрию всерьез. В течение одного года (до Сталинграда) – но не дольше – еще могло казаться, что румыны обосновались здесь надолго. Но потом многим энтузиастам «свободного предпринимательства» среди одесситов пришлось действовать гораздо осторожнее, сотрудничая с новыми хозяевами. К тому же после поражения румынских войск на Дону оккупанты явно впали в уныние и все больше боялись, что немцы вообще выкинут их из Транснистрии. Все знали, что даже Антонеску возмущался теперь неизменно возраставшими требованиями Гитлера, которому нужны были все новые и новые партии румынского пушечного мяса.

Что делала в Одессе сигуранца? Многие одесситы утверждали, что она была не лучше гестапо и что, помимо расстрелянных ею 40 тыс. евреев[195] на так называемом Стрельбище, она уничтожила, особенно в первый период оккупации, еще около 10 тыс. человек, в числе которых было много коммунистов, людей, заподозренных в том, что они коммунисты, и заложников, схваченных после того, как на улицах кто-то стрелял в румынских офицеров или где-то были брошены бомбы и т. д. Единственным смягчающим обстоятельством для сигуранцы являлась ее чрезвычайная продажность. Пользуясь ею, многие евреи, которым это было по средствам, приобретали «арийские» документы или по крайней мере получали разрешение уехать в деревню. Есть доказательства того, что, хотя румыны готовы были и сами убивать евреев, они оказывали сопротивление немецкому «вмешательству» в Одессе.

В Одессе много рассказывали о советском подполье, которое действовало из запутанного лабиринта одесских катакомб – подземных коридоров, протянувшихся на десятки километров в длину, иногда на глубине до 30 метров под землей. О «единственных в мире городских партизанах» и некоторых их коммунистических руководителях, таких, как С. Ф. Лазарев, И. Г. Илюхин и Л. Ф. Горбель, которые действовали на протяжении всего периода румынской оккупации, держа захватчиков в состоянии вечного страха, было написано к концу войны (особенно В. Катаевым[196]) много романтических историй. Создается впечатление, что на деле советское подполье в Одессе использовало катакомбы (а потайные входы в них вели из многих зданий) только в случаях крайней необходимости и что, хотя там были спрятаны некоторые запасы продовольствия и оружия, лишь очень незначительное число людей фактически жило в катакомбах в течение сколько-нибудь продолжительного времени.

Можно, однако, с уверенностью сказать, что с конца 1943 г. (но не раньше), и особенно в последний месяц немецкой оккупации, катакомбы приобрели гораздо большее значение. Благодаря усилиям советских подпольных организаций они стали прибежищем для одесской молодежи, которой грозила высылка, и для многих эльзасцев, поляков и особенно словаков, дезертировавших из германской армии. Некоторые из партизанских руководителей, встреченных мной в Одессе вскоре после ее освобождения, утверждали, будто в катакомбах скрывалась хорошо вооруженная десятитысячная армия, а ее вооружение было по большей части куплено у румынских и немецких солдат на «черном рынке»; будто в катакомбах был развернут «катакомбный госпиталь» с «12 хирургами и 200 человек обслуживающего персонала»; и, наконец, будто там имелась не только «катакомбная пекарня», но даже и «катакомбная колбасная фабрика». Все это, однако, отнюдь не является достоверным и должно приниматься с серьезными оговорками. Я лично увидел в катакомбах лишь несколько пулеметных гнезд, прикрывавших важнейшие входы, некоторое количество неприкосновенных запасов продовольствия, ряд артезианских колодцев и складов оружия. Вполне возможно, что в последние критические недели в катакомбах и вправду скрывалось несколько тысяч человек. Однако серьезные советские послевоенные исследования, посвященные истории войны, уделяют «партизанам из катакомб» очень мало внимания и, уж конечно, не изображают их как крупную подпольную армию, которая (как уверяли меня 14 апреля 1944 г. некоторые руководители партизан) «была в состоянии занять Одессу и вышвырнуть из нее немцев, если бы Красная Армия не подоспела вовремя».

За эту неделю я видел в Одессе много военнопленных, и среди них примкнувших к партизанам словаков и эльзасцев. У них, особенно у словаков и некоторых поляков, чувствовался высокий боевой дух; эти настроения были типичны для оккупированной Европы тех дней, для ее быстро возраставших надежд. Румынские военнопленные были и физически и морально надломлены, а когда одного из них спросили, что он делал во время войны, тот бодро ответил, что он вот уже три года как дезертир. Все румыны с надеждой задавали один вопрос: «Что, Бухарест уже взяли?» Немцы, однако, выглядели мрачными, и лишь немногие из них отваживались признать, что Гитлер проиграл войну.

Центральная часть Одессы в основном сохранилась, хотя большинство заводов и фабрик в ее предместьях было разрушено. Но жизнь – новая, советская жизнь – начинала уже кое-где налаживаться. Детей уже приглашали снова записываться в Воронцовский дворец – ныне снова Дворец пионеров, – стеклянный купол которого был разбит советским снарядом, предназначавшимся для порта.

Мне довелось увидеть Одессу еще раз через год, в марте 1945 г. К этому времени она превратилась в порт отправления тысяч английских, американских, французских и других военнопленных, освобожденных Красной Армией в Польше, Силезии, Померании и Восточной Пруссии. Они жили в бараках, школьных зданиях и виллах близ приморского курорта Аркадии. Моряки – в большинстве английские и американские – танцевали и много пили, сидя под запыленными пальмами в комнате отдыха гостиницы «Лондон», теперь полностью разминированной (в мой первый приезд она была оцеплена канатом). Положение с продовольствием было тяжелым даже в гостинице «Лондон». Автобусы и трамваи по-прежнему не ходили, а рынок имел нищенский вид. Порт, правда, работал, и пленные немцы, худые, с желтыми лицами, очищали его территорию от обломков кирпича и мусора. Но хотя много