Сочинения - Валерий Брюсов

Я был одним из последних, кому стражи позволили выйти за городские ворота. Я сел где-то на валу, под высокой стеной укреплений, и сидел там в сгущающемся сумраке. Внизу сверкала серебром Моселла, за рекою чернел сосновый бор.

Я думал:

«Кончилась моя так недавно начавшаяся и так быстро пролетевшая жизнь. Теперь, когда в ярком свете означалась передо мною вся низость Гесперии, когда я понял, что ее сиренные слова были пышной ложью, прикрывавшей постыдное честолюбие, когда я измерил всю глубину бесстыдства ее души, не признающей ничего священного, – мне больше не во что верить. Да, Гесперию я называл богиней, и, как богине, я молился ей, видя в ней воплощение высших начал Римской души, и когда это все оказалось обманом, я более не верю, что жив вечный Рим и его великий дух. В короткое время я испытал водоворот страстей, видел ожесточенную борьбу за власть, наблюдал столкновение двух религий, оценил души людей. Что же я узнал? – Что везде, как о том давно говорят философы и поэты, побеждает тот, кто более коварен, кто в жертву честолюбию приносит честность, благородство, веру, кто не пренебрегает никакими средствами для достижения цели. Но еще я узнал, что в наши дни в буйном вихре случайностей, которыми правит слепая Фортуна, в беспорядочном столкновении разнородных помыслов, желаний, страстей, всегда выплывает на поверхность тот, кто искренно или лукаво связывает свое дело с именем Христа. Умный и благородный Симмах тщетно добивается, всеми силами своего великого дарования, восстановить в общественном здании Города вынесенный из него алтарь. Мой дядя, Тибуртин, по-детски верующий в богов Олимпа, живет в унижении, обманутый женой, осмеянный товарищами. Мой милый Ремигий, истинный Римлянин лучших времен, кончает дни самоубийством. Маленькая Намия умирает. Даже низкий Юлианий, не за то ли, что он оставался приверженцем бессмертных, платит жизнью. А в то же время безвестная, безродная Pea, уча о втором пришествии Христа, подымает целые провинции, заставляет вести с собою всю империю подлинную войну. Максим, крестившись, достигает диадемы. Гесперия, отступив от веры предков, делит его престол. Амбросий стремится судить императоров. Даже отец Никодим блаженствует. Куда я ни взгляну, везде все то же: успех с теми, кто, как Константин, подымает знамение Христа со словами: «Сим победиши!» Прав был отец Николай, когда говорил мне: «Мои стрелы не сразу убивают, но ты ранен и эту рану почувствуешь после». Да, я чувствую яд его Филоктетовой стрелы, разливающийся в моей крови. Древние боги уходят, уступая свое место на Олимпе более молодым, более деятельным, которые готовы занять золотые дома, построенные Вулканом. В леса и горы, в непроходимые пустыни, в бедные хижины уходят прежние Олимпийцы, вместе с моими дорогими старичками, новыми Филимоном и Бавкидою, доживающими свой век в Альпийской долине. Ничто не может устоять перед вихрем, повеявшим с невысокого холма Голгофы: этот ветер уже выбросил алтарь Победы из Курии, и он снесет златоверхие храмы Города, разрушит самый Рим, а может быть, и всю империю. Не пора ли и мне смириться пред этой победной бурей и понять, что никогда более не стоять алтарю Победы в Сенате, что навсегда склонилось знамя Римского легиона перед лабаром с именем Христа!»

Я продолжал сидеть на валу, в холоде и сырости ночи. На другой день я должен был уехать в родную Лактору, чтобы там, в затишье маленького городка, затаить боль кровавых ран, нанесенных мне жизнью, и горькое разочарование в смелых мечтах моей миновавшей юности. Желание новой борьбы и новой жизни погасло во мне, словно убитое тем ударом, который я нанес Гесперии. Сквозь туман я смотрел на Восток, на ту страну, откуда приходят к нам светловолосые германцы, люди, как Меробавд и комит Балион, еще способные к решительным действиям и несущие с собою наивную веру во Христа, принимая которую, они не изменяли высоким заветам религии отцов. «Не оттуда ли, – подумал я еще, – придет и тот «варвар», который, «увы, как победитель, наступит на прахи предков»? Не эти ли германцы, готовые разить и не расстающиеся с мечом даже за пиршественным столом, будут той мощной дланью, которая окончательно водрузит символ христианства над всем кругом земель? Старый Бренн! повтори свои надменные слова перед униженным Римом! Горе побежденным! Крест брошен на одну чашу весов, и всего золота мира недостаточно, чтобы перевесить его!».

Полное собрание стихотворений

JUVENILIA

1892–1894

Памяти Елены К

Пролог

Parler n'a trait à la réalité des choses que commercialement.

St. Mallarmé[280]

Сонет к форме

Есть тонкие властительные связиМеж контуром и запахом цветка.Так бриллиант невидим нам, покаПод гранями не оживет в алмазе.

Так образы изменчивых фантазий,Бегущие, как в небе облака,Окаменев, живут потом векаВ отточенной и завершенной фразе.

И я хочу, чтоб все мои мечты,Дошедшие до слова и до света,Нашли себе желанные черты.Пускай мой друг, разрезав том поэта,Упьется в нем и стройностью сонета,И буквами спокойной красоты!

6 июня 1895

Осеннее чувство

Гаснут розовые краскиВ бледном отблеске луны;Замерзают в льдинах сказкиО страданиях весны;

Светлых вымыслов развязкиВ черный креп облечены,И на празднествах все пляскиЛиком смерти смущены.

Под лучами юной грезыНе цветут созвучий розыНа куртинах Красоты,

И сквозь окна снов бессвязныхНе встречают звезд алмазныхУтомленные мечты.

19 февраля 1893

Самоуверенность

Золотистые феиВ атласном саду!Когда я найдуЛедяные аллеи?

Влюбленных наядСеребристые всплески!Где ревнивые доскиВам путь преградят?

Непонятные вазыОгнем озаря,Застыла заряНад полетом фантазий.

За мраком завесПогребальные урны,И не ждет свод лазурныйОбманчивых звезд.

10 февраля 1893

Уныние

Сердце, полное унынием,Обольсти лучом любви,Все пределы и все линииБеспощадно оборви!

Пусть во мраке неуверенномПлачут призраки вокруг,Пусть иду, в пути затерянный,Через темный, страшный луг.

И тогда, обманам преданный,Счастлив грезою своей,Буду петь мой гимн неведомый,Скалы движа, как Орфеи!

24 октября 1893

Творчество

Тень несозданных созданийКолыхается во сне,Словно лопасти латанийНа эмалевой стене.

Фиолетовые рукиНа эмалевой стенеПолусонно чертят звукиВ звонко-звучной тишине.

И прозрачные киоски[281].В звонко-звучной тишине,Вырастают, словно блестки,При лазоревой луне.

Всходит месяц обнаженныйПри лазоревой луне…Звуки реют полусонно,Звуки ластятся ко мне.

Тайны созданных созданийС лаской ластятся ко мне,И трепещет тень латанийНа эмалевой стене.

1 марта 1895

* * *

О, закрой свои бледные ноги.

3 декабря 1894

«Она в густой траве запряталась ничком…»

Умер великий Пан

Она в густой траве запряталась ничком,Еще полна любви, уже полна стыдом.Ей слышен трубный звук: то император пленныйВыносит варварам регалии Равенны;Ей слышен чей-то стон, – как будто плачет лес,То голоса ли нимф, то голос ли небес;Но внемлют вместе с ней безмолвные поляны:Богиня умерла, нет более Дианы!

3 октября 1894

Ученый

Посвящ. В. М. Ф.

Вот он стоит, в блестящем ореоле,В заученной, иконописной позе.Его рука протянута к мимозе,У ног его цитаты древних схолий.

Уйдем в мечту! Наш мир – фата-моргана,Но правда есть и в призрачном оазе:То – мир земли на высоте фантазий,То – брат Ормузд, обнявший Аримана!

Апрель 1895

Отверженный герой

Памяти Дениса Папина

В серебряной пыли полуночная влагаПленяет отдыхом усталые мечты,И в зыбкой тишине речного саркофагаОтверженный герой не слышит клеветы.

Не проклинай людей! Настанет трепет, стоныВновь будут искренни, молитвы горячи,Смутится яркий день, – и солнечной короныЗаблещут в полутьме священные лучи!

20 мая 1894

* * *

Господи! Господи!Блуждаю один, как челнок,Безумцем в туман направляемый,Один, без любви, сожигаемыйМучительным пламенем грез!

О, страшно стоять одномуНа кручи заоблачной,Стоять одному в беспредельности!Туманы проходят у ног,Орлы ко мне редко возносятся,Как плесень, у грани снегов умирающий мох.

Есть блаженство – не знать и забыть!Есть блаженство – в толпе затеряться!Есть блаженство – скалой неоформленной бытьИ мхом, этим мхом умирающим!

О, зачем я не сумрачный мох!О, зачем я не камень дорожный!Если бы был я пурпуровым маком!Как на стебле я сладко качался б!С бабочкой, севшей на венчик, качался,Светом зари наслаждался,Солнцем, и тенью, и мраком!

О, если бы был я пурпуровым маком!О, если бы был я камнем дорожным!

1 декабря 1894