Ежики, или Мужчины как дети - Татьяна Веденская

А потом, утром в субботу, позвонила Лида и сухим деловым голосом сказала, что Степанов был в машине не один, что он был, оказывается, все-таки именно с Павлом, который так и не вернулся домой и на связь не вышел. Так что по всем приметам он в какой-то там областной больнице. Во всяком случае, других неопознанных мужчин нигде нет, так что надо ехать смотреть.

– Ты так спокойно об этом говоришь?! – поразился Александр Евгеньевич.

– А ты хотел бы, чтобы я визжала? – усмехнулась Лидия. – Успокойся, я еще повизжу. А пока надо просто поехать и сделать все, что нужно. Может быть, это еще и не он.

– Может быть, – ухватился за эту мысль Александр, но это оказался Павел, хотя его и было очень сложно узнать. Старший брат чуть не упал в обморок, когда увидел, что сделала с младшеньким авария. А то, что сказал о пациенте Светлове нервный дежурный доктор с заспанным лицом, окончательно напугало Александра Евгеньевича и заставило растеряться. Кажется, теперь Пашка никогда уже не будет прежним.

– Надо держаться, – сказал дежурный врач формальным тоном, но что вкладывал он в это самое «держаться», было непонятно. И самое ужасное, из-за чего Александр Евгеньевич чувствовал себя подонком, было то, что он пытался понять, почему это случилось. Или, вернее, не почему, а за что. Что это – возмездие? Но то, что случилось, ничуть не напоминало справедливого возмездия. В том, что произошло с Пашкой, не было ничего назидательного. Он не поплатился за свои преступления, не ответил ни за что перед законом, он не пал жертвой своего же собственного бандитского мира, что было бы логично, и тем не менее он лежал в коме с нарушением функции каких-то долей мозга, бледный, истерзанный, в гипсе. Сказали, что он чудом пережил какую-то сложнейшую операцию, что он должен пройти долгий реабилитационный период. Но для Александра это были просто пустые слова, а в кровати лежал не Пашка, а нечто другое. Тело, которое когда-то было Пашкой. Оно молчало, не реагировало на звуки, на рукопожатия, оно то ли спало, то ли лежало одинокое, покинутое Пашкиной душой, которая бродила невесть где. И пиканье мониторов. И памперсы. И рыдание мамы. И неживая бледность папы. И все это было настоящим, было жизнью, с уколами, ожиданиями анализов, усталостью, болью в спине от долгого сидения – реальностью, одним словом. Его любимый братик, с которым он так носился в детстве, чтоб тот не упал, не ушибся, не простудился, прикован телесным месивом к кровати, и ему нужны памперсы.

В воскресенье Александр Евгеньевич у брата не был, потому что были дела. Точнее, потому что там была Лида. Нет, Лида там была и в субботу, и в воскресенье, и он бы смог с легкостью перенести наличие грубой и ехидной Павлушкиной жены. И ведь собирался же поехать в воскресенье, но как-то закрутился, отзвонился, спросил Лиду, как, нужен ли он там или, может, лучше, чтобы он подъехал в понедельник и ее подменил. Лида выслушала его вопросы молча, потом хмыкнула и сказала:

– В чем именно ты хочешь меня подменить? Ты не перенесешь столько эпиляции, да и платья тебе не идут.

– Я имею в виду… может, Павлу что-то нужно? – растерялся Александр Евгеньевич.

– Я справлюсь, – устало выдохнула она.

– Ну, тогда… – протянул он, но Лидия уже повесила трубку. Саша побродил по квартире, вслух матеря эту стерву. Потом позвонил Марине, выслушал ее рассказ о том, как ужасно все было с Никой и как она, Марина, боится и не хочет ехать на похороны в понедельник.

– Может, ты отвезешь меня? С тобой я бы как-то чувствовала себя спокойнее, – закинула удочку Марина. И ведь не надоест же ей! Александр только вздохнул. Все-таки мы же в ответе за тех, кого приручили. И он пообещал Марине пойти на похороны с нею, хоть перспектива хоронить мелкого бандитского авторитета Степанова и претила его пониманию того, что хорошо, а что плохо. И пошел бы, если бы не звонок Лиды, под вечер, часов в десять.

– Я тут буду всю ночь, памперсов пока хватит, но нужно с утра привезти еще. Сможешь? Я на похороны поеду, Ника не поймет, если меня не будет. Договорились? – спросила она. Эти памперсы были самой последней каплей, окончательно убившей старшего Светлова. И так по-будничному, по-бытовому звучали ее слова, что Александру захотелось треснуть ее по уху, чтобы привести в чувство. Ее муж в больнице! В коме! Почему эта сучка так спокойна? Но вместо этого он сам тоже вполне спокойно ответил:

– Да, смогу. Какой размер?

– Самые большие бери.

– Ладно. Как ты считаешь, может, мне тоже надо на похороны пойти? – аккуратно спросил он, хотя был, по большому счету, рад, что не придется сопровождать туда рыдающую Марину, которая будет смотреть в глаза и требовать внимания.

– Слушай, Сашка, зачем тебе-то эта дурь? Мне тут еще жить с ними. А ты-то чего? Ты Степанову кто? Или у тебя какие другие виды на похороны? – ехидно уточнила Лида.

– Что ты имеешь в виду? – нахмурился он.

– Ну, там же будет вся бандитская рать. Ты же их презираешь. Или ты поменял взгляды? Может, тебе для бизнеса полезно? У тебя там, кажется, проблемы?

– Слушай, отстань, а? Я просто спросил. Никто мне из «этих» не нужен.

– А зря. Потом сам попросишь – а случай упущен, – зачем-то добавила Лида.

– Я сам разберусь, – буркнул Александр Евгеньевич. Лидка всегда была с ним на ножах, насмешничала и презирала его за что-то.

– Ну, вперед и с песней, – усмехнулась она и отключилась.

Что ж, по крайней мере, хоть какой-то диалог, не правда ли? Александр Евгеньевич лег спать пораньше, чтобы с утра сразу поехать в аптеку, а потом, не откладывая, к брату – отвезти памперсы. Видеть Павла в таком виде и состоянии было совершенно невыносимо. Но видеть его было надо, было надо помогать, сидеть и вообще вести себя так, как должен вести себя любящий брат. Как приличный человек. И все же… Александру Евгеньевичу стоило определенных усилий заставить себя не сбежать сразу из палаты, когда он вошел туда в понедельник. Нет, ничего нового он не увидел. Разве что палата была залита солнцем, которое прыгало солнечными зайчиками по Пашкиному одеялу. И цвет лица у Пашки стал чуть лучше, хотя голова вся в бинтах, из-под которых местами виднелись кровоподтеки. Но почему-то Александру Евгеньевичу стало вдруг очень страшно смотреть на эту неподвижную, беззащитную и деформированную фигуру под тонким одеялом. В субботу, когда он стоял тут с родителями и Лидией, был так занят тем, чтобы держать за руку маму, похлопывать папу по плечу, сочувственно вздыхать, говорить, что, «даст бог, обойдется». А сейчас он оказался здесь один на один с ним, с братом, которого как бы и не было в этом теле. И ему захотелось плакать.

– Как же так, Павлуша? – всхлипнул Александр Евгеньевич и как-то моментально перестал чувствовать себя Александром Евгеньевичем, а захотел вдруг снова услышать насмешливое «Алексашка». Самое страшное во всем произошедшем было то, что ДТП произошло без всякой связи с тем, кто был Пашка, что он делал и каким образом зарабатывал на красивую сладкую жизнь. То, что случилось с ним, могло случиться с кем угодно. Да хоть бы и с самим Александром Евгеньевичем. Аварии, пожары, наводнения, грабежи и разбойные нападения – вокруг было столько всего ужасного, и все это вдруг как-то разом навалилось на Александра Евгеньевича, пугая своей непредсказуемостью, неожиданностью и неотвратимостью. Разве к такому можно приготовиться? Разве от такого можно защититься? А раз так, то что же делать, как же жить? Как выходить из дому, садиться за руль. Маринка говорит: надо теперь быть аккуратнее за рулем. Быть аккуратнее! Как будто это что-то решает! Если такой вот придурок, как Степанов (простите уж, что о покойнике так), садится и гонит под двести, в невменяемом практически состоянии. Сволочь! И теперь брату нужно менять памперсы, его молодому, красивому, сильному брату, который не открывает даже глаз, нужно менять памперсы!