Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Спи спокойно, все сделаю.

Сгущались сумерки. Цзиньлянь зажгла лампу, приготовила котел кипятку, проварила в нем тряпку. Пробили третью стражу. Она всыпала мышьяк в чашку, налила белого отвару и пошла наверх.

— Где у тебя лекарство? — спросила она мужа.

— У подушки под циновкой. Дай поскорее.

Цзиньлянь приподняла подстилку, вылила яд в чашку и размешала головной шпилькой. Поддерживая одной рукой мужа, она другой поднесла ему смесь.

— Ух, какое противное! — промолвил У Чжи, отпив глоток.

— Разбирать не приходится. Лишь бы помогло.

У Чжи отпил еще глоток. Тогда Цзиньлянь влила ему в рот остальное, опустила его на подушку и поспешно слезла с кровати.

— У меня боль в животе! Ой, ой! Терпенья нет! — закричал он.

Цзиньлянь схватила два припасенных одеяла и с головой накрыла мужа.

— Мне душно! — простонал У Чжи.

— Доктор говорит, надо пропотеть, и тебе полегчает.

У Чжи хотел еще что-то сказать, но Цзиньлянь испугалась, что он начнет противиться, вскочила на постель и села на мужа верхом, крепко держа одеяла.

Да,

Масло кипело в груди, огнем обжигало нутро. Будто шилом кололо в самое сердце, словно кто-то резал ножом живот. То бросало в озноб, потом хлынула кровь отовсюду. Крепко стиснул он зубы, к убиенным невинно[138] отлетала душа. Все во рту пересохло, душа расставалась со светом. В царстве теней стало одним отравленным больше, в мире же здешнем двое могли свободно отдаться любви.

У Чжи застонал. Его мучило удушье. Внутри будто все оборвалось, и он умер. Цзиньлянь сорвала с него одеяла. Он лежал, неподвижный, закусив губы. Темнели потеки крови. Цзиньлянь в испуге соскочила с кровати и застучала в стену. Услыхав стук, старая Ван приблизилась к задней двери и кашлянула. Цзиньлянь опустилась и открыла ей дверь.

— Кончился? — спросила вошедшая.

— Да. А у меня руки-ноги отнялись. Не знаю, что и делать.

— Ничего, я помогу.

Старуха засучила рукава, налила бадью кипятку, бросила туда тряпку и полезла наверх. Она свернула постель, первым делом протерла губы, потом смыла запекшуюся кровь и накрыла покойника. Они потихоньку, шаг за шагом, перенесли У Чжи вниз, положили на старую дверь, причесали покойника, одели, повязали головной повязкой, надели чулки и обули, накинули на лицо белый шелк и покрыли усопшего чистым одеялом. После этого они поднялись наверх и вымыли спальню. Старуха ушла, а Цзиньлянь принялась голосить, притворившись будто оплакивает кормильца.

Послушайте, дорогой читатель! Надобно сказать, что плачут женщины по-разному: одни громко рыдают и слезы льют, другие молча обливаются слезами, а третьи голосят без слез. Весь остаток ночи проголосила Цзиньлянь.

В пятую ночную стражу, до рассвета, к старухе Ван пришел Симэнь Цин. Сводня посвятила его во все подробности. Симэнь дал на гроб и похороны. Они позвали Цзиньлянь, чтобы посоветоваться с ней о дальнейшем.

— У Чжи умер, — сказала вошедшая Цзиньлянь, — и ты теперь единственная у меня опора. Во всем на тебя полагаюсь. Не бросай меня как старую головную повязку.

— Ну, что ты зря беспокоишься?

— А вдруг обманешь, тогда как?

— Обману, считай меня вторым У Чжи.

— Ну, хватит болтовней заниматься, — прервала их старуха. — Теперь главное — на рассвете в гроб положить. А что если у следователя подозрение возникнет, а? У них за главного Хэ Девятый. Человек опытный и осторожный. Возьмет да и не даст хоронить.

— А, ерунда! — засмеялся Симэнь. — Я с Хэ сам поговорю. Пусть только попробует против меня пойти!

— Тогда нечего мешкать, сударь, поскорее с ним договаривайтесь, — торопила старуха.

Симэнь Цин оставил старухе серебра на гроб, а сам отправился к Хэ Девятому.

Да,

Коснуться в силах кто светил сиянья?Себя рождает мирозданье.

Если хотите узнать, что сказал Симэнь следователю Хэ и что случилось потом, приходите в другой раз.

Цаплю белую на снеге выдал взмах огромных крыл,Попугай на ветке ивы криком сам себя открыл.[139]

Глава шестая

Симэнь Цин подкупает Хэ Девятого. Старая Ван, пойдя за вином, попадает под проливной дождь

Безумец, коль цветок полюбишь,С красоткой горестей хлебнешь —И самого себя погубишь,И в дом несчастье принесешь.Не поноси, что заурядно,Какой в минутных встречах прок?Пора придет, и беды грянут —Коварства сводни Ван итог.

Итак, Симэнь отправился к Хэ Девятому, а мы расскажем теперь о старой Ван. Взяла она серебро и пошла за гробом и похоронными принадлежностями.[140] Она купила благовония, свечи, бумажные жертвенные деньги и все необходимое для погребения и, вернувшись домой, посоветовалась с Цзиньлянь. Та зажгла перед покойником жертвенный светильник. В дом стали заходить соседи, чтобы выразить вдове соболезнование. Цзиньлянь прикрывала лицо и делала вид, будто плачет.

— От чего скончался У Старший? — спрашивали входившие.

— Муж жаловался на сильные боли в сердце, — отвечала вдова. — С каждым днем ему становилось все хуже. Видно было, что не жилец. И вот в третью стражу его не стало. Какое горе!

Цзиньлянь громко завопила. Соседи понимали, что со смертью У Чжи не все ладно, но расспрашивать не осмеливались и только утешали хозяйку:

— Умер, ну что ж теперь поделаешь? А живым жить надобно. Не убивайся так, дорогая! Вон на дворе жара какая стоит!

Цзиньлянь сделала вид, что сердечно благодарит их за участие, и соседи разошлись по домам. Старая Ван тем временем распорядилась, чтобы внесли гроб, и вышла встретить старшего следователя Хэ Девятого. Уже было закуплено все, что потребуется дома и при сожжении останков. Из монастыря Воздаяния пригласили двоих монахов отслужить молебен. Прибыли и помощники следователя Хэ.

Но расскажем о нем. Был вечер, когда он не спеша подходил к Лиловокаменной. На углу улицы ему повстречался Симэнь Цин.

— Куда путь держишь? — спросил Симэнь.

— Да вот У Старший, торговец лепешками, умер. Иду в гроб положить.

— Погоди, поговорить надо, — задержал его Симэнь.

Хэ последовал за Симэнем. Они свернули за угол в небольшой кабачок. Когда оба оказались в небольшой комнате наверху, Симэнь обратился к следователю:

— Прошу занять место гостя!

— Посмеет ли слуга занимать место рядом с вашей милостью, сударь?

— Не стесняйся, присаживайся! Прошу тебя.

После взаимных уговоров они, наконец, сели за стол. Симэнь заказал кувшин хорошего вина. Вскоре на столе появились закуски, фрукты, сладости и подогретое вино. Хэ мучили подозрения. «Симэнь Цин никогда раньше меня не угощал, — думал он, — а тут вдруг вино ставит. Должно быть, неспроста».

Они долго сидели, пили вино. Наконец, Симэнь достал из рукава слиток блестящего как снег серебра и положил его перед Хэ.

— Не побрезгуй скромным подношением. Потом еще отблагодарю.

— Что вы, ваша милость! Смею ли я принять серебро! Ведь я вам не оказывал никаких услуг, — сложив на груди руки, отказывался следователь. — Прикажите, что вам угодно, не посмею ослушаться.

— Не отказывайся, друг. Возьми серебро.

— Только скажите, что вам угодно, — просил Хэ.

— Да ничего особенного. Там ты за труды само собой получишь. Об одном прошу, чтобы при положении в гроб У Старшего все обошлось как надо. Без лишних разговоров… Накрой парчовым покровом, и чтоб дело с концом.

— Я-то думал, что-нибудь особенное, — заверил Симэня следователь, — а то пустяки какие. Да разве я могу за это серебро брать!

— Если не возьмешь, значит не хочешь сделать, что прошу.

Хэ Девятый давно побаивался коварного Симэня, который всю управу в своих руках держал, и взял серебряный слиток. Они выпили еще, и Симэнь кликнул полового:

— Подсчитай! Завтра в лавку за деньгами приходи.

Они спустились вниз и вышли из кабачка.

— Смотри, друг, никому не болтай, потом еще награжу, — предупредил следователя Симэнь и удалился.

«Почему он дал мне целых десять лянов? — раздумывал Хэ. — Только за то, чтобы я разрешил положить У Чжи в гроб? Нет, тут что-то не все ладно». У ворот дома У Чжи он встретил своих заждавшихся помощников и старуху Ван.

— От чего умер У Старший? — спросил он помощников.

— Жена говорит, от сердечной боли, — отвечали те.

Следователь отдернул занавеску и вошел в дом.

— Что-то вы поздновато пожаловали, господин Хэ? — спросила старуха. Мы вас прямо заждались. И геомант[141] давно пришел.

— Все дела. Вот и задержался.

Следователь заметил вышедшую к нему Цзиньлянь, одетую в грубое платье бледного цвета, с белой бумагой[142] в волосах. Она притворилась плачущей.

— Не расстраивайтесь, сударыня, — успокаивал ее Хэ, — душа вашего супруга возносится на небеса.