Комната мести - Алексей Скрипников-Дардаки

«С каким мечом?» — спросила я, как наивная дура.

«У меча много имен, — ответил Нганга, — у вас, белых, это ваша религия, ваша политика, ваши ядерные ракеты, ваши массмедиа, а у нас, черных, оружие одно, только называется по-разному. В Анголе — Кондобле, на Гаити — Вуду, в Нигерии — Пало — названий много. Каждый народ, племя имеет свою практику, но все сводится к одному».

«К чему?» — спросила я.

«К тому, что ты — охотник, а все остальные — жертвы. Ты — № 1 в мире. Земля вертится не ради Билла Гейтса и звезд Голливуда, а ради тебя! Ничто не может ограничить твою свободу, ни духовную, ни физическую, когда ты в беге, в прыжке, в погоне. Ты создан в процессе наслаждения, и твоя жизнь есть одна из волн оргазма, который испытывает мать-природа, когда ее оплодотворяет могущественный дух Нзамби. Сделай свою жизнь яркой, безумной, думай, что твоя волна самая сильная и мать-природа заходится в истоме, когда ты пробегаешь по ее телу. Поверь, она не забудет тебя! Она захочет повторить тебя еще тысячи раз, одарит богатством и бессмертием — она обычно платит за свои удовольствия».

«Но я так забита, измучена, — заскулила я, — как мне научиться наслаждаться?»

«Обратись к Эгунам — духам Предков, — посоветовал Нганга, — они мудры, они откроют путь».

«А если я захочу отмстить за себя? — спросила я. — Ведь я — № 1 в мире».

«Тогда позови Ангела Смерти Ндоки, он управляет темными и всесильными духами самоубийц…»

На шее Нганга висел крест, и я спросила, почему он носит его, если считает религию белых отстоем. Нганга объяснил мне, что их африканские духи свободны и могут наполнять любую символическую форму, будь то Будда, Христос или Микки Маус.

— Да, мне знакома такая практика, — подтвердил Жоан. В ватиканском архиве есть письма францисканского монаха Андреса Петита. В девятнадцатом веке он создал учение, называемое Кимбиса, в котором объединил римский католицизм, гаитянское Вуду, европейскую алхимию, азиатский шаманизм, французское масонство и даже ислам. Кстати, Папа Пий IX благословил Кимбису в миссионерских целях. Джакомо говорил, что, наверное, Папа Пий был изрядно пьян, когда это делал.

— Нганга сказал, — продолжала Эшли, — что мне для общения с духами умерших понадобится устроить алтарь в ванной комнате, потому что там есть труба, уходящая в землю. Я должна буду принести им в жертву сигару, ром, духи и еще то, что они попросят сами. Нганга предупредил меня, что ни в коем случае нельзя класть фотографии живых людей, иначе им — крышка. Я обрадовалась. Теперь я знала, как расправиться с предками.

Я знала, что у моей матери была двоюродная сестра тетя Лорэн, покончившая жизнь самоубийством, кажется, она отравилась газом. Мать категорически отказалась ехать на ее погребение, сославшись на то, что участвовать в похоронах самоубийцы ей не позволяет пастор. Я долго копалась в старых семейных фотографиях и, наконец, нашла фото тети Лорэн на пляже в Ки-Уэсти во Флориде, куда она ездила с своим бойфрендом, в которого была до беспамятства влюблена и из-за которого, по-видимому, рассталась с жизнью.

Я все сделала в точности, как велел Нганга. Выстирала белую простынь в воде с добавлением утренней мочи и духов, купила сырные ксадильи — любимое лакомство тети Лоры, отлила из отцовской бутыли немного виски, который он тайно попивал, а вместо сигары приготовила обычные сигареты. Осталось еще набрать кладбищенской земли и дождаться убывающей луны. И вот ночь избавления настала! Я встала, на цыпочках пошла к родительской спальне послушать, дрыхнут ли предки или мать, как всегда, мучается мигренью. Все было тихо. Я отправилась в ванну, заперлась, расстелила на полу простыню, зажгла черную свечку, поставила стакан виски, баночку с кладбищенской землей, выложила в форме креста ксадильи, положила фотографию тети Лоры, а рядом фото родителей. Раздевшись догола, я села перед моим импровизированным алтарем и стала читать какую-то тарабарщину на смеси креольского и конголезского, которую мне написал ни листке Нганга. Я напрягла воображение, представила тетю Лору, но вдруг услышала шлепанье босых пяток. Мать тащилась в ванну за своими таблетками. Я совсем забыла, что она хранила их здесь, в шкафчике. Моментально задув свечку и скомкав алтарь, я все запихнула в корзину для белья, но в спешке выронила сигареты.

Мать дернула дверь: «Эшли, что ты там делаешь в темноте? Сию же секунду открой!» Я повернула щеколду. Мать включила свет и вошла. Ее вид, всегда вызывавший у меня отвращение, сейчас был особенно ужасен: всклоченные волосы, перекошенное от боли лицо, мятая ночная рубаха. В приступах мигрени она сатанела, придиралась к мелочам, вопила, что я буду кусать локти, когда она умрет от рака мозга. Черными бессмысленными глазами мать посмотрела сквозь меня, потянулась к шкафчику с лекарствами и увидела сигареты.

— Ах, ты маленькая подлая сучка! — зашипела она — Ты куришь по ночам!

Она схватила меня за волосы и накрутила их на свою руку так, что я взвыла от боли. Потом мать взяла отцовский бритвенный станок и сбрила мне правую бровь, точнее соскоблила, так как бритва была ржавой и тупой.

— Это тебе наказанье за то, что ты кадишь сатане!

Я кинулась в свою комнату, забилась под кровать, где обыкновенно пряталась от родительских побоев, и вдруг услышала: «Газ, включи газ. Я хочу газ». Это был голос тети Лоры. Он настойчиво пульсировал в моей голове. Я вылезла из убежища, взяла ножницы и коротко остригла волосы, чтобы мать больше не могла ухватиться за них. Я чувствовала в себе силу. Пусть не телом — духом я уже была свободна.

Утром мать закатила жуткую истерику. Брызгая слюной, задыхаясь, симулируя обмороки, она орала, что с длинными волосами я была, как ангел, а теперь похожа на содомитку и шлюху. Трясущимися руками она набрала телефон своего пастора и на протяжении часа отвратительно ныла ему, какая я неблагодарная дрянь и как Бог немилосерден к ней, что посылает такое испытание. Закончив изливать душу, она заявила, что пастор посоветовал держать меня сорок дней на строгом посте, а также я должна буду выучить наизусть евангельский пассаж о нерадивом рабе, закопавшем свой талант. Я сказала, что очень голодна и поститься не буду.

— Ах, не будешь?! — злорадно процедила мать — Тогда я накормлю тебя на неделю вперед! — Она окликнула уткнувшегося в сандвич отца: Эй! Размазня! Ты не занимаешься воспитанием дочери! Она больна, в ней легион бесов, а ты молчишь и делаешь вид, что ничего не происходит. Ну-ка неси скотч!

Как я не брыкалась, меня все же примотали скотчем к стулу, зажали нос прищепкой и начали насильно запихивать в мой рот еду. Я кашляла, давилась, еда попадала в дыхательное горло, в нос, влезала, чуть ли не в мозги. Я поняла, что сейчас задохнусь и, изловчившись, впилась зубами в материн палец. Она завизжала, отпрянула.

— Ну, держись, уродка, — с остервенением произнесла мать, — теперь мы будем кормить тебя, пока не избавишься от греха чревоугодия окончательно.

— Хорошо, мамочка, прости, — зарыдала я, — клянусь, что буду поститься и выполнять все, что ты велишь мне.

— Так-то, — сказала мать, — но привязанной к стулу ты останешься до вечера, а там посмотрим.

Мать принесла Библию, раскрыла, положила передо мной и, ткнув пальцем в притчу о нерадивом рабе, приказала: «Учи!» за целый день сидения в одном положении без движения мое тело затекло, онемело, налилось тяжестью, и, когда вечером предки разрезали скотч, я рухнула на пол, как тряпичная кукла или размокший хвощ. Мать чмокнула меня в лоб, сказав, что «любит Эшли, но ненавидит нечистую силу, гнездящуюся в ее теле», и велела отцу нести меня в кровать.

Отец послушно взвалил мое обездвиженное тело на плечо и, тяжело дыша, понес меня в комнату. Когда я была уложена в постель, он сел рядом, раздвинул мои ноги, и его потная рука полезла в мои трусы. Я никогда не вырву из памяти нависшее надо мной красное одутловатое лицо в клоках седой щетины, запотевшие роговые очки, вздрагивающие ноздри с дырками, плотно забитыми густыми волосяными кустами, выпяченную нижнюю губу, истекающую сладострастной слюной прямо на мой лоб. Я хотела закричать, но отец сунул мне в ухо остро заточенный карандаш и покачал головой. Беспомощно скрипя зубами, я ждала, пока этот проклятый тролль облапает все мое худое полудетское тело. Но он внезапно отдернул руку, брезгливо скривился, ударил себя ладонью по лбу и, что-то шепча, поковылял из моей комнаты прочь.

Постепенно я стала чувствовать свои конечности, и силы вернулись ко мне. На цыпочках я выбралась из комнаты и заглянула в родительскую спальню. Мать спала одна, отца рядом с ней не было. Стараясь не скрипеть лестницей, я осторожно спустилась в холл и увидела, что отец дрыхнет перед включенным телевизором. Его голова была запрокинута на спинку, а изо рта вырывался утробный храп. Присев рядом с отцом, я потихоньку вытащила из его руки пульт и и увеличила звук телевизора. По ящику показывали реалити-шоу «Хочу лицо знаменитости». Какая-то глупая толстая телка из Оклахомы требовала перекроить ее тупой фермерский фэйс в смазливую мордашку шестнадцатилетней Бритни.