Для молодых мужчин в теплое время года (рассказы) - Ирина Борисова

Мать была ведущим меццо, а тетка - театральной портнихой, но Калерия всегда отчетливо помнила только тетку, потому что мама погибла в первый же день войны в городе, где оказалась на гастролях. От мамы осталась фотография и воспоминание о том вечере в театре, как о чем-то вряд ли реальном.

В эвакуации тетка рассказывала и о матери, и о театре, и театр представлялся Калерии таким же длинным, как барак, но прекрасным оранжевым домом, в котором идет необыкновенная жизнь, и, притулившись у печки, она вместо сказок слушала либретто. Напоследок она всегда просила рассказать про "Кармен", и, когда тетка в который раз повторяла заключительное: "Арестуйте меня", Хозе представлялся Калерии однажды выскочившим из грузовика перед их домом и попросившем напиться солдатом. Солдат большими глотками выпил целый ковшик, весело подмигнул ей, сказал тетке: "Спасибо, мамаша!" и, гремя сапогами, побежал обратно к грузовику, и Калерии виделось, что этот большой и сильный дядя-солдат вдруг сделал что-то непоправимо-ужасное и, опустив свои сильные руки, нагнул голову и смиренно сказал: "Арестуйте меня!" сбежавшемуся и застывшему от страха народу. Что же именно сделал этот солдат и зачем, Калерия не понимала, она часто видела на улице увешанных младенцами изможденных и страшных цыганок и не могла поверить, что он совершил это для такой вот цыганки, но, недоверчиво глядя на тетку, Калерия догадывалась, что тут, должно быть, что-то совсем другое.

Принюхиваясь к аромату кипящей на огне, сладкой, как патока, свеклы Калерия думала об этом погубившем себя солдате и о таинственной силе, которая заставила его это сделать. Глядя в черноту маленького окна, она вполуха слушала сетования тетки, что швейная машинка брошена в городе, а с нею можно было бы очень хорошо прожить шитьем, а не ходить каждый день на выматывающую последние силы разгрузку и переборку свеклы. Тетка говорила: "Господи, скорее бы войне конец!", и Калерия тоже мечтала о конце войны, о возвращении в забытый ею город, о первом походе в театр.

Но когда это все, наконец, случилось, настоящий театр показался ей сначала совсем не тем, что она ожидала. Маленькие закутки, коридоры, лестницы, беспорядок за кулисами неприятно поразили, но когда тетка вдруг открыла какую-то дверь, поманила ее, и она, уже больше ни на что не рассчитывая, вошла, то смогла сказать только: "Ой!". Прижав руки к ситцевой кофточке, она остановилась, переводя глаза с жужжащего, медленно заполняющегося партера, за красный барьер ярко освещенного электрическими свечами бенуара, вверх на уходящие к искусственному небу ярусы, где тоже шло копошение крохотных людей, и поразилась, как же это все сумело поместиться в таком обыкновенном на первый взгляд доме.

Но когда она посмотрела на шитый потускневшим золотом занавес, то сразу догадалась, что это-то - самое главное, и когда все притихло, и громко заиграла музыка, и занавес, энергично поднявшись, открыл пылающую неожиданно ярким светом сцену, то она замерла от восхищения и еще раз ахнула, услышав теткин шепот: "Вот тебе и "Кармен"!

То, что она увидела, сразу уничтожило солдата с ковшиком: жизнь на сцене не имела ничего общего с реальной жизнью, и когда занавес упал, Калерия сидела совершенно потрясенная. Когда же он открылся снова, и убитая Кармен, как ни в чем не бывало, кланялась залу, так независимо-дерзко встряхивая кудрями, Калерия поняла это, как настоящий конец спектакля, то, что смерть оказалась Кармен нипочем, и сначала робко, потом сильнее и сильнее захлопала вместе со всеми.

Они поселились в старой теткиной комнате, тетка стучала на уцелевшей машинке, заставляла Калерию помогать - крутить ручку и сметывать. Тетка строчила, не отдыхая, и днем - для театра, и ночью - для частных заказчиц, и, словно боясь повторения эвакуационной нищеты, покупала на барахолке меха и отрезы, складывала в сундук и говорила Калерии: "Все для тебя!" Тетка твердила, что и Калерии не грех бы научиться хорошо шить, этим можно заработать верный кусок хлеба, но Калерия пропускала теткины наставления мимо ушей, норовила наспех сделать уроки и мчалась следом за теткой в театр. Улыбаясь степенным билетершам, она проходила в закуток запасной осветительской ложи, радостно следила, как заполняются ярусы, и с нетерпением ждала стремительного выхода дирижера и его первого взмаха. Театр был ежевечерним праздником, по сравнению с которым тускнела повседневная жизнь - школа, уроки, вечера у машинки, теткины завитые заказчицы. В театре жили сильные чувства - ненависть, любовь; в повседневной жизни все казалось расплывчатым и незначительным. Став постарше, Калерия однажды подумала, что настоящая жизнь - не та, которой живут она, тетка, ее подружки; настоящее не изнуряющее шитье и складывание в сундук барахла, не контрольные по геометрии, не дворовые игры в колечко, не записки от Вовки Никифорова, не забывающего от любви к ней учить уроки и выжигать по дереву; настоящее это, конечно, как раз то выдуманное, что происходит в театре, а реальная жизнь не похожа на театр, также, как не похожа влюбленность в нее Вовки на любовь Радамеса к Аиде, любовь отличника на любовь героя. И Калерии хотелось, чтобы в ее жизни происходило то необыкновенное, сильное, что она любила в театре; она не знала еще, что это будет, а пока затевала с подружками игру в Иоланту, оборачивалась к Никифорову с надменностью Амнерис, но в пятнадцать лет ее захватила одна лишь Кармен.

Она впитывала спектакль за спектаклем и постепенно начала делить людей на две категории. Первая - люди обыкновенные и слабые, как тетка и она сама, способные испереживаться из-за двойки или изнервничаться, когда трамвай опаздывает в школу. Эти люди жили в узких рамках затверженных правил, твердо знали, что им можно, а что - нет, ну уж а тетка-то и вовсе всего боялась, запирала дверь ночью на крюк и растерянно улыбалась, когда в костюмерную являлся заведующий постановочной частью. У людей обыкновенных не хватало силы, красоты и фантазии, чтобы жить без оглядки на запрещения, и ей было жалко их, как было жало Хозе.

Калерия понимала, что Кармен и Эскамильо - люди из другого мира, где счастье не в унылой добродетели, а в смертельной и страстной игре, и лежа после спектакля в кровати, она не спала и думала, что больше всего на свете желала бы сама так жить.

Она, правда, не очень представляла, как это возможно в реальной жизни, да и честно сознавалась себе, что она-то не смогла бы допустить, чтобы Хозе сказал свое "арестуйте меня" даже из жалости к нему, к тому же просто струсила бы, но образы опустившего сильные руки солдата и упрямо взмахнувшей головой перед смертью красавицы не отпускали ее, и мечта походить на Кармен была самой сильной и заветной.

И эта ее мечта скоро получила серьезное подкрепление. В пятнадцать лет она была еще похожа на худого быстрого мальчишку; но задумчивый взгляд ее светло-серых в черную точечку глаз вдруг начал смущать войско бывших дворовых казаков-разбойников, и они наперебой спешили поднять ей теннисный мяч, карандаш или промокашку. Она попробовала командовать ими, это оказалось так просто, и эта новая власть сразу сделала ее похожей на Кармен. Она лазала с мальчишками на голубятню, и ей, единственной из девчонок, разрешалось гонять голубей. Она выучилась свистеть, и, свистнув, размахивала косынкой, радостно смеялась, и весь двор любовался ее тонкой фигуркой.

И мальчишки влюблялись в нее еще потому, что она, казалось, совсем не дорожила властью над ними, и это было действительно так: по-прежнему в ее жизни главное место занимал театр, и все мальчишки от тоскующего Никифорова до атлетического Юрки Пузырева, конечно, не шли ни в какое сравнение с Эскамильо, и даже с Хозе - они были способны разве подраться, на уме у них были голуби, железки и отметки. Она же хотела неизвестности, тайны, чувства, которое бы вобрало всю ее жизнь.

И однажды она сидела в театре у самой сцены, тетка умудрилась провести ее в ложу директора, а партию тореадора вел солист грузинского театра и, только услышав его, Калерия стиснула пальцы и уже ненавидела располневшую Кармен-Мережкову. После спектакля он вышел, скользя по лицам агатовыми ласковыми глазами, а поравнявшись с Калерией, задержался на секунду и, с удовольствием глядя в ее вспыхнувшее лицо, сказал: "Вам понравилось? Приходите еще!", улыбнулся и сунул ей контрамарку. И она считала часы и минуты, отмахиваясь от теткиных причитаний, но на следующий день в театре разразился скандал, тетку обвинили в краже казенных материй - из них она шла заказчицам, и тетка пришла из театра вся серая, и Калерия испуганно смотрела, как она металась и перепрятывала меха и отрезы под шкаф, а потом тетке стало плохо, и Калерия вызвала скорую, тетку увезли в больницу, где она на следующий день умерла от инфаркта.

Тетку хоронили в среду, когда Калерия должна была идти по контрамарке в театр, и, оставшись в этот день у теткиной подруги, Калерия лежала на неудобном диванчике, всхлипывала от жалости к тетке и думала, как будет жить дальше.