Новый мир. № 12, 2002 - Журнал «Новый мир»

Ух ты, какие образы! Я незаметно для Володьки усмехнулся и включил чайник. Сел в кресло, покрутился… Когда вот так покручиваешься, зуд почти исчезает. Самое неприятное — находиться в спокойном состоянии. Или вдруг, так сказать, возбудиться от женщины… Как-то ночью я прижался к Марине, в полусне залез ей под рубашку, сжал груди в ладонях, и вдруг такая невыносимая боль проколола мне пах, что я вскрикнул. Я сел на кровати, скорчился; из-под мышек, по лбу, по вискам потекли струи холодного, прямо ледяного пота. И Марина, еще полминуты назад, тоже в полусне, наверное, готовая к любви, теперь перепуганная, обнимала меня: «Что? Что такое, дорогой? Тебе что-то приснилось, Ромашечка?»…

— Значит, у тебя сейчас денег нет? И товар в полном объеме ты мне вернуть не можешь? — Голос Володьки жутковато-спокойный, глаза сощурены, на скулах беловатые пятна. — Та-ак, понятно. Но ты хотя бы мне можешь объяснить как старшему брату, куда вы их… — он, думаю, с трудом удержался, чтоб не сказать «просрали», — …куда вы их дели?

Чайник забулькал, слегка закачался, и когда, кажется, кипяток был готов разорвать пластмассовые его стенки, красная кнопка выщелкнулась, и бульканье медленно стихло. Я заварил пакетик «Липтона», открыл пачку печенья… Как вот быстро человек от отчаяния переходит почти что к счастью. Несколько таблеток, проглоченных вчера вечером и сегодня утром, зуд и боль чуть утихли, появилась надежда — и вот уже вроде как счастье.

— Ладно, Татьяна, тогда я с Игорем сам поговорю… Да почему же он не при делах?! Он твой муженек как-никак… Я знаю, что он тебя постоянно на всякую хрень толкает. Комбинатор гребаный! — У Володьки снова приступ рычания. — А я вам не этот… не меценат! Как хотите, так и выкручивайтесь, только через неделю я жду, — он заглянул в бумагу, — восемьдесят восемь тысяч рублей. И это — серьезно, Татьяна!.. Что?.. А, жалуйся, жалуйся. Мать меня поймет. Она, кстати, самый аккуратный мой партнер, а ты меня просто кидаешь. Да, да!.. Все, Игорьку привет! Рад буду с ним встретиться!

Трубка упала на стол с таким угрожающим хрустом, что Володька сам испугался. Схватил ее, потыкал кнопки, послушал. Выдохнул облегченно и положил трубку на телефон.

Не обращая на меня внимания, шеф начал копаться в бумагах. Я не решался пока что подавать голос. Пусть остынет, придет в себя. Стараясь не джиргать, стал пить горячий чай вприкуску с рассыпчатым шоколадным печеньем.

— Ну, разобрался с делами? — наконец обратил на меня внимание шеф.

Я и не сразу понял, о чем он, и даже спросил:

— С какими? — Тут же спохватился, закивал энергично: — А, да, да! Все в поряде!.. Да это и не дела вообще-то… так, личное…

— Ясно, что личное. С Маринкой, что ли, проблемы?

Не думаю, что Андрюха уже раструбил о моей беде, а на мелкую ссору с девушкой списать вчерашний прогул — самое удобное дело. Уважительная причина. И я, сделав вид, что стесняюсь, все же кивнул:

— Ну да, вроде того…

— Помирились, надеюсь?

— Все нормально теперь, все нормально.

— Тогда вот тебе списочек. Надо проехаться, башли собрать. На многих точках ты и раньше бывал, так что не заблудишься.

Я встал, принял бумагу с адресами магазинов, киосков, палаток, фамилиями продавцов…

— Напротив некоторых, видишь, крестики, — продолжал Володька. — Это значит, что с ними я договорился, они тебя ждут. А остальные… Но в любом случае постарайся выбить за то, что наторговали. Держи еще накладные. — Он протянул мне на этот раз довольно толстую пачку сероватых бланков. — В углу карандашом будешь отмечать, сколько и за какие модели рассчитались… Вот заполни и пяток доверенностей — вдруг где начнут залупаться. Я расписался уже на всех… Ну, ясно?

— Да вроде. Работка привычная.

— Только жми на них сильнее — не стесняйся. А то обнаглели, с осени денег не вижу практически… Возьми тачку лучше всего, с водилой договорись рублей на триста, пускай катает. Деньги есть?

— Есть, есть. — Денег у меня и в самом деле был полон карман — на днях Володька выдал получку.

— Ну, гони тогда! И не стесняйся их, ради бога! Запомни, это они нам обязаны. — Он, видно, все еще был под впечатлением стычки с сестрой и опять стал распыхиваться: — Они нам должны, а не мы. Я на них ишачить, на сук, не нанимался! И так даю на хлеб с маслом заработать… Ладно! — отмахнулся и от меня, и от своего негодования Володька. — Езжай… Жду с большой сумкой!

— Сейчас… — Я решил слегка остудить его пыл. — Чай только допью.

4

Двадцать седьмого апреля Володька улетел в Эмираты. Это число — двадцать седьмое апреля — я, наверно, запомню надолго. День получился — не дай боже…

Да нет, в общем, все шло не так уж плохо, только вот вечер…

Началось обычно. Расстались с Мариной на «Сенной», чмокнув друг друга в щеку. Она была не особо веселой, хотя и не мрачней, чем все предыдущие дни. Но я старался этого не замечать, чтобы лишний раз не пугаться возможного; главное, что у меня вроде бы болезнь пошла на убыль. Поправлюсь и снова стану внимательным, любящим…

Прибыл на склад к положенным десяти часам, прикупив по пути пять бутылок «Балтики № 3», уселся за Володькин стол, включил компьютер, нашел любимую игру, где действие происходит в фашистской лаборатории по производству кровожадных монстров… Только начал истреблять пока еще охрану и мелких ученых, позвонил Джон, уточнил, улетел ли Володька.

— Не знаю, — сказал я, — по крайней мере здесь его нет.

— И дома автоответчик… Мобильник отключен…

— Ну, наверно, летит. — Я положил трубку.

Часов в двенадцать какой-то перепуганный паренек принес десять тысяч рублей и взамен попросил расписку, что я их получил.

— Должничок? — усмехнулся я.

— Типа того…

Я написал расписку и вернулся к компьютеру. До двух, торопливо глотая пиво, бился с фашистами и их монстрами, с трудом перебирался с уровня на уровень, не раз погибал, но не сдавался…

В два, как и договаривались, прикатил Андрюха. Я запер дверь, и мы поехали на Арсенальную. Андрюха, как все последнее время, матерился:

— Ну вот, бля, нянька и нянька стал! Больше у меня забот нету, как ему условия создавать. Помнишь ту посылху ему? Ту, прошлую?

— Помню, — соврал я. — И что?

— Вот записон в ответ получил. — Андрюха даже полез в карман, но нужно было как раз поворачивать, и он снова схватился за руль. — Вместо «спасибо» наоборот: тах друзья, мол, не поступают. По правилам передача может быть до двадцати пяти килохраммов, а ты, дескать, Дрон, расщедрился аж на пятнадцать. — Записку он процитировал елейным голоском, затем опять перешел на досадливые восклицания: — А он смотрел, што я ему туда поналбожил?! Две банхи икры хотя бы!.. Маслины, штоб стручок ехо не завял, бананы, колбаса самая лучшая, за сто семьдесят… Х-хаденыш неблаходарный!.. И вот, — досадливый тон сменился каким-то недоуменным, — снова везу… Ну, в этот раз ровно двадцать пять, зато уж — махароны, соевая тушенка, рис, хорох, печенье овсяное. Пускай пожирует!..

Все эти нервничанья Андрюхи, Володьки, соседа Сергея Андреевича, который, правда, нервничал о глобальном — по поводу олигархов, чеченских заложников, разбившегося вертолета с семнадцатью спортсменами-парашютистами; да, все эти нервные монологи, и моя личная проблема вдобавок, порядком поднадоели, — я перебил Андрюху громким протяжным вздохом.

— Чехо ты-то?.. — Но он недоспросил, усмехнулся: — Уже принял на хрудь с утреца. Везе-от!

— Да пива бокал…

— Ладно хнать! Волю почуял без хозяина?

— Да я и при нем не особо…

— Фу! — Андрюха то ли шутя, то ли всерьез сморщился, помахал рукой. — Воняет, как из «Жихулей»… Помнишь, кхстати, пивбар «Жихули» на Хрибоедова?

— Не довелось побывать.

— Клевое место было. И дешевое боле-мене, и не совсем хадюшник. Попили мы там с Вэлом конхретно… Эт потом ведь всякие там «Клео», «Планетарии» появились, а тохда мало мест было достойных…

Литейный проспект неожиданно, как-то даже пугающе резко кончился, и Андрюхина «девятка» выскочила на мост. У меня аж дух захватило от открывшейся широты, голубой чистоты простора вокруг… К таким мгновенным переходам от скученности, вечного сумрака к обилию солнца и воздуха я не мог привыкнуть, они всегда меня ошеломляли — и в лесу, когда чащоба вдруг обрывается и оказываешься на краю бескрайнего (в тот момент уверен, что действительно бескрайнего) поля, и вот здесь, в Питере, где можно два часа бродить по темным каменным колодцам-дворам, мертвым переулочкам и, сделав шаг, будто очутиться в другом мире — на площади Ломоносова, например, или в Таврическом саду, или на берегу, в том самом месте, где Нева распадается на три рукава, заодно раздвигая и город… И такие контрасты необходимы, иначе заблудишься, задохнешься, заплесневеешь совсем…