Михаил Строгов - Жюль Верн

— У меня, — сказала она, — тоже было разрешение, дававшее мне право ехать в Иркутск; но из-за постановления нижегородского губернатора оно утратило силу, и без тебя мне не удалось бы выехать из города, где я бы наверняка погибла.

— Как же ты, Надя, — ответил Михаил Строгов, — набралась смелости в одиночку отправиться в путь через сибирские степи?

— Это был мой долг, братец.

— Но разве ты не знала, что из-за мятежа и нашествия пробраться через этот край теперь почти невозможно?

— Когда я выехала из Риги, о татарском нашествии еще не было известно, — ответила молодая ливонка. — Об этой новости я узнала только в Москве!

— И несмотря на это поехала дальше?

— Это был мой долг.

В этом слове заключался весь характер этой храброй девушки. То, что Надя считала своим долгом, она выполняла без колебаний.

Потом она заговорила о своем отце, Василии Федорове. Он был уважаемым в Риге врачом. Делом своим занимался успешно и счастливо жил в кругу близких. Но когда была установлена его связь с тайным заграничным обществом, ему было приказано выехать в Иркутск, и жандармы, явившиеся с этим приказом, без промедлений препроводили его за границу.

Василий Федоров успел лишь поцеловать жену, тогда уже тяжело больную, дочь, которая могла остаться без всякой опоры, и уехал, оплакивая двух горячо любимых людей.

Вот уже два года, как он жил в столице Восточной Сибири, где смог, хотя и почти бесплатно, продолжить свою врачебную практику. Тем не менее он был бы счастлив — насколько это возможно для ссыльного, если бы жена и дочь были рядом. Но госпожа Федорова, уже очень слабая, не могла оставить Ригу. Через двадцать месяцев после высылки мужа она умерла на руках дочери, оставив ее совсем одну и почти без средств к существованию. И тогда Надя Федорова попросила у русского правительства и без труда получила разрешение приехать к своему отцу в Иркутск. Написала ему, что едет. Денег на это долгое путешествие у нее почти не было, и все же она без колебаний отправилась в путь. Она делала, что могла!.. В остальном полагалась на Бога.

Тем временем «Кавказ» уже шел вверх по течению. Настала ночь, с ее упоительной свежестью. Из трубы парохода, работавшего на сосновых дровах, сыпались тысячи искр, а к журчанию разрезаемых форштевнем струй примешивался во тьме вой волков на правом берегу Камы.

Глава 9

В ТАРАНТАСЕ ДЕНЬ И НОЧЬ

На следующий день, 18 июля, «Кавказ» подошел к пермской пристани, своей последней остановке на Каме.

Эта губерния со столицей в городе Пермь — одна из самых обширных в Российской империи. Простираясь за Уральские горы, она упирается в земли Сибири. В месторождениях мрамора и соли, среди залежей платины и золота, на угольных шахтах разработки идут полным ходом. И все же Пермь пока еще не стала перворазрядным городом, выглядит она весьма непривлекательно, утопает в лужах, грязи и убожестве. Тех, кто едет из России в Сибирь, это отсутствие удобств не трогает, ибо они едут из центра и всем необходимым обеспечены; но тем, кто приезжает сюда из земель Центральной Азии, было бы, разумеется, приятней, если бы после долгой и утомительной дороги первый европейский город империи встречал их большим изобилием.

Именно в Перми возвращающиеся из Сибири продают ненужные уже повозки, у которых после долгого пути по сибирским равнинам обнаруживаются более или менее серьезные повреждения. И здесь же выезжающие из Европы в Азию, прежде чем на долгие месяцы пуститься в путь по бескрайним степям, покупают летом — повозки, а зимой — сани.

Михаил Строгов уже наметил себе план путешествия, и теперь оставалось лишь приступить к его осуществлению.

Существует служба почтовых карет — почтовая служба, позволяющая достаточно скоро пересечь Уральские горы, но при сложившихся обстоятельствах эта служба находилась в расстройстве. Однако если бы даже она действовала, Михаил Строгов, желавший передвигаться быстро и ни от кого не зависеть, все равно бы ею не воспользовался. Он справедливо предпочитал приобрести собственную повозку и двигаться на перекладных от станции к станции, подстегивая особыми чаевыми — «на водку» усердие почтарей, которых в этих краях зовут «ямщиками».

К несчастью, после мер, принятых против иностранцев азиатского происхождения, из Перми выехало уже большое число путешественников и перевозочных средств осталось крайне мало. И была опасность, что Михаилу Строгову придется довольствоваться рухлядью, оставшейся от других. Что касается лошадей, то пока царский гонец не пересек границу Сибири, он мог без опасения предъявлять свою подорожную, и хозяева почтовых станций должны были запрягать его повозку в первую очередь. Но зато потом, за пределами Европейской России, ему оставалось рассчитывать лишь на могущество рубля.

Однако в какой экипаж запрягать этих лошадей? В телегу или в тарантас?

Телега — это открытая повозка на четырех колесах, целиком сделанная из дерева. Колеса, оси, штыри, кузов, оглобли — на все это в свое время пошли растущие вокруг деревья, меж собой эти разные части скрепляются с помощью обыкновенной грубой веревки. Проще и неудобнее не придумаешь, но зато и починить легче легкого, если в дороге случится поломка. Сосен возле русской границы хватает, а оси как раз в лесах и растут. Именно телегами и обходится служба спешной доставки, известная под названием «на перекладных», для которой всякие дороги хороши. Иногда, правда, веревочные крепления лопаются, и когда задняя часть телеги застрянет, бывало, в какой-нибудь вымоине, то передняя все равно доедет до станции, хотя бы и на двух колесах, но уже и такой результат считается вполне удовлетворительным.

На такую вот телегу и пришлось бы согласиться Михаилу Строгову, если бы не повезло найти тарантас.

И дело не в том, что эта повозка — последнее слово в каретном производстве. Рессор у тарантаса тоже нет, как и у телеги; и дерева, за нехваткой железа, здесь тоже не жалеют; однако его четыре колеса, раздвинутые на восемь — десять футов к концам осей, обеспечивают ему некоторую устойчивость на тряских и часто совершенно разбитых дорогах. Закрылки защищают путников от дорожной грязи, а благодаря прочному кожаному верху, который можно опускать, почти наглухо закрывая кузов, путешествие в тарантасе в летнюю жару и при сильных порывах ветра оказывается не столь уж неприятным. К тому же тарантас так же крепок и прост в починке, как телега, но при этом не столь беспечен, чтобы оставлять свою заднюю половину в беде посреди большой дороги.

Правда, найти такой тарантас Михаилу Строгову удалось лишь после тщательных поисков, и, возможно, второго такого во всей Перми не нашлось бы. Но все же он упорно торговался насчет цены, хотя бы для формы, чтобы не выйти из роли Николая Корпанова, простого иркутского купца.

Надя сопровождала своего спутника во всех этих розысках. Хотя ехали они с разной целью, но одинаково спешили доехать, а значит — и выехать. Словно бы одна и та же воля вдохновляла обоих.

— Сестрица, — сказал Михаил Строгов, — я хотел бы найти для тебя экипаж поудобнее.

— И это, братец, ты говоришь мне, хотя я отправилась бы к отцу и пешком!

— В твоей смелости, Надя, я не сомневаюсь, но бывает такая усталость, которой женщине не вынести.

— Я вынесу любую, — ответила девушка. — Если с моих губ хоть раз сорвется жалоба, можешь оставить меня посреди дороги и продолжать путь один!

Спустя полчаса, по предъявлении подорожной, в тарантас были впряжены три почтовые лошади. Покрытые длинной шерстью, они походили на длинноногих медведей. Эти представители сибирской расы, не очень крупные, отличались пылким норовом.

Почтарь, или ямщик, запрягал их так: одну из лошадей, самую крупную, ставил меж двух длинных оглобель, к передним концам которых крепился обруч, называемый «дугой», с подвешенными кистями и колокольцами; два других конца попросту привязывал веревкой к подножкам тарантаса. И — никакой тебе сбруи, а вместо вожжей — простая бечевка.

Ни у Михаила Строгова, ни у молодой ливонки багажа не было.

Ввиду требуемой скорости, с которой должен был двигаться первый, и более чем скромных средств у второй, обременять себя тюками им не приходилось. В этих обстоятельствах отсутствие багажа было к счастью, ведь в тарантас могли поместиться либо только вещи, либо только пассажиры. Он был рассчитан лишь на два лица, не считая ямщика, который каким-то чудом держался на своем узком сиденьице — облучке.

К тому же на каждом перегоне ямщик сменялся. Ямщик, правивший тарантасом на первом перегоне, был сибиряк, как и его лошади, не менее их обросший шерстью, с длинными, обстриженными на лбу волосами под треухом с загнутыми краями, в подпоясанной красным кушаком шинели с крестообразными отворотами и выбитыми на пуговицах имперскими вензелями.