Приходи вчера (сборник) - Мастрюкова Татьяна

На сей раз никого стопить не стал, дошел до автобусной остановки и спустя некоторое время уже сидел в душном салоне междугороднего автобуса, зажатый с обеих сторон нормальными, живыми людьми. Удалось немного вздремнуть, но все равно тревога не отпускала. Поэтому стопер открыл глаза и стал разглядывать пассажиров напротив.

На коленях у уставшей матери, бездумно глядевшей в окно и явно ничего не видевшей, сидел мальчишка лет пяти-шести. Его тоже разморило от духоты и скуки. Наш стопер скользнул по женщине с ребенком взглядом, и что-то его зацепило, он сам сначала не понял что. А когда внимательнее пригляделся, увидел, что мальчишка раскачивает ногой, мерно и гипнотизирующе. Причем одна нога у него в сандалике, а вторая, которой он и качает, — босая, вся в пыли и грязи. А тот сандалик, который есть, — темно-синий, с обтрепанным ремешком и стертым мыском. Очень знакомый такой сандалик.

Тут мальчик, видно, что-то почувствовал, глаза открыл и прямо на стопера посмотрел. И улыбнулся. Зубки мелкие, остренькие, а глаза — темные-темные, черные, так что незаметно, где зрачок переходит в радужку…

В народе считали, что нечистая сила охотно занимает заброшенные дома, особенно если там произошел несчастный случай или самоубийство либо прежний хозяин занимался колдовством. Опасность пребывания в таком доме без специально проведенных ритуалов заключалась еще и в том, что нечистый дух мог увязаться за человеком и мучить его до самой смерти.

ВРЕМЕННАЯ ЯМА

Именно эту историю поведал мне Виктор Брусилов, старый геолог, мой коллега и давний знакомец. Всякий, кто не понаслышке знает и варится в среде восточносибирской геологии, разумеется, сразу сообразит, кто скрыт за этими именем и фамилией. А настоящее имя моего товарища, умного, трезвомыслящего, образованного и уважаемого всеми человека, мне трепать не хочется. Работал он в Новосибирске бог знает сколько времени, годов с тридцатых, не меньше, и за один только свой опыт прозывался за глаза живой легендой. Только за глаза, поскольку человеком был чрезвычайно скромным, все попытки возвеличить его резко пресекал. Коренастый, с простым лицом, Брусилов казался совершенно обыкновенным, даже незаметным. Но это только до тех пор, пока с ним не начнешь разговор. Он уже покинул наш мир, и спросить разрешения на публикацию его истории мне не у кого. А поскольку у меня есть подозрения, что я один из немногих, если не единственный, кому он рассказал о приключившемся с ним, то постараюсь все же сохранить его анонимность.

Виктор Иванович рассказал мне эту историю за несколько лет до своей смерти. Долго раздумывал, часто замолкал, подбирая слова, качал головой, словно сам не мог себе поверить. Оно и понятно: Брусилов — не фантазер, ярый материалист и атеист, вскормленный советской эпохой со всеми вытекающими отсюда последствиями. Не доверять ему не было у меня никакого резона. Так что передаю рассказ старого геолога так, как сам запомнил.

Эта история произошла с Брусиловым почти перед самой Великой Отечественной войной, когда его, молодого двадцатичетырехлетнего парня, отправили выполнять комсомольское поручение, сформулированное коротко и ясно: любой ценой открыть новые месторождения для процветания родной страны. Работали на голом энтузиазме, народ должен был не щадить живота своего и не просить в ответ ни денег, ни славы. Главное — находи да разрабатывай. Крепи мощь государства. Они и крепили.

А то, что Брусилова отправляли в тяжелые экспедиции по малоизвестным местам совершенно одного, было самым обычным делом. Тем летом Виктор работал в тайге между реками Чуной и Бирюсой, там, где они сливаются с Тасеевой. Оттуда Брусилов должен был продвигаться звериными тропами по горной тайге вниз. Надо сказать, что в этих лесах столько могил, сколько людей никогда не жило, — больше, чем деревень. Староверы, белые, тунгусы уходили в тайгу и пропадали. А геологи шли, разведывали и возвращались с образцами породы, золотыми слитками, сдавали во славу Советского государства и отправлялись дальше.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Идти приходилось темнохвойной тайгой, уступая дорогу медведям и лосям, рассчитывая только на себя, сквозь полумрак, где нижние ветви и стволы елей, пихт и кедров покрыты серыми лишайниками, через валежник и ковром раскинувшийся мох с густыми зарослями черники и кислицы. Упавшие и полусгнившие стволы деревьев образуют местами непроходимые завалы. По утрам в сибирской тайге холодно, мокро, туманно. Идти тяжело, зато всегда можно подстрелить для котла тетерева или зайца и сварить кашу с мясом, а на муке и воде замесить лепешки.

Связь была раз в несколько месяцев, да и та односторонняя — оставишь в ближайшей деревне весточку, что жив и работоспособен, и то хорошо.

Брусилов прошел уже около семисот верст, иногда неделями не слыша человеческой речи. Привык к тайге, приспособился, спартанские условия не тяготили его, он не чувствовал себя одиноким, потому что постоянно был занят делом. Как говорится, никто один не одинок — всегда с самим собой.

Вот он шел, внимательно глядя по сторонам, пока не становилось совсем темно, и записи на образцах и в дневнике делал аккуратно. Спал прямо на земле, подстелив лапник, чутко, в любой момент готовый вскочить и дать отпор. Да и бояться особо нечего было. К зверю если не лезешь, не нарушаешь негласный закон, то и он тебя не тронет без нужды. А шанс встретить лихого человека в этих местах равнялся нулю.

По маршруту впереди находилась деревня, где можно было освободить рюкзак от полутора пудов образцов камней и передохнуть, после чего вновь через тайгу добраться до обнажения пород в верховьях местных малых речек. А там и к следующей жилухе, то есть человеческому жилью.

Деревня была самая обычная, с обычными деревенскими звуками: коровьим мычанием, собачьим лаем, звонкими голосами, которые были далеко слышны в тишине сельского вечера. Стайки девчонок, парни, спешащие познакомиться с чужим, — такая приятная картина для глаза, уставшего от бесконечной безлюдной зелени тайги.

Брусилов удовлетворил любопытство деревенских, обстоятельно переговорил с местным начальством, обзавелся необходимой провизией и, отдохнув денек, собрался идти дальше. Конечно, он не скрывал ничего и на подробные вопросы отвечал досконально, что никогда не бывало лишним. В таких глухих местах трудно переоценить опыт местных охотников, знающих таежные особенности и характерные повадки окрестных зверей.

Больше из вежливости показал старожилам карту с проложенным маршрутом, поинтересовался мнением местных. Но те в один голос предлагали заменить короткий и более удобный путь длинным да извилистым. Брусилов, опять-таки из вежливости, покивал, на словах согласился, а сам решил от заранее проложенного маршрута не отступать.

Вышел поутру, в зябком тумане, когда еще не встало солнце, не подсушило мох, и потопал с карабином за плечом по сырости и холоду в дебри, кажущиеся еще более мрачными после гостеприимной деревни. Сквозь зудящий комарами кустарник тянулась хоженая тропа, по которой шагалось легко. Уже к вечеру Виктор вышел на распутье, откуда местные настойчиво советовали ему идти в обход. Но комсомольцам не пристало бояться трудностей, и Брусилов двинулся по намеченному ранее пути, где хоженая тропа обрывалась и переходила в едва заметную тропинку, скорее проложенную зверьем.

Переночевав, как обычно, прямо на голой земле, никем не потревоженный, Брусилов отправился дальше, опять окутанный туманом, но уже не таким густым, как ночью. Пройдя еще несколько километров, он очутился на краю обширного болота, щедро покрытого сочным мхом и лишайником. Срезав себе крепкую палку, чтобы использовать как щуп, Брусилов осторожно продолжил путь, уверенный, что скоро выйдет на твердую землю. Солнце уже подсушило росу и припекало макушку, туман вокруг почти рассеялся.