Как он был от нас далёк - Ярослав Веров

Эмма кивнула.

– Таня, любое изменение в прошлом влечет другое, другое – сразу несколько, и так возникает лавина, которая сметает настоящее в состояние квантовой неопределенности.

Таня хмыкнула.

– Можно подумать, вы пробовали.

– Нет, но наши Сумматоры точно считают линии вероятностей. Закон неумолим. Даже если изменить судьбу совсем незначительного человека, модель дает обратный резонансный эффект. Поначалу изменения вокруг человека нарастают, потом сглаживаются. Проходит десять, двадцать лет с его смерти – и вдруг изменения актуализируются, причем стократ мощнее. Потом волна спадает. Потом проходит пятьдесят лет – взрыв и… неопределенность. Вы погибли, Таня. Очень жаль. Обживайтесь у нас. Вернем вас – погибнем мы. Вы же все понимаете. Вы умная девушка. Я одного не понимаю, как вы успели догадаться, что марсиане не общаются с беженцами…

– Так, а можно мне вопрос? – перебила ее Таня.

Ишь чего, к марсианам подбираются.

– Конечно, Таня, любой.

– Почему перестали делать гинедроидов семнадцатого поколения?

Эмма даже прокрутилась в своей креслоподушке.

– Это же было давно. Появились новые, более совершенные сервисы.

– А что гинедроиды? Что с ними стало?

– Можно сделать запрос… Но, по-моему, это очевидно. Какие-то пришли в негодность. А какие-то и до сих пор служат своим хозяевам, вы сами…

– А если не пришли в негодность, а хозяева пропали или это… захотели совершенных сервисов? Они способны чувствовать?

Эмма открыла из воздуха информационное окно, легкими пассами разогнала несколько строк.

– Гинедроиды семнадцатого поколения способны испытывать чувство долга…

– Как и я, – вставила Таня.

– Чувство преданности…

– Как и я.

– Чувство оптимального выполнения целевой функции.

Таня, насупившись, сосредоточенно наматывала локон на мизинец и, кажется, начала его грызть. Опомнилась.

– Врете вы что-то, товарищи, – хмуро обронила она. – В науке вашей я, конечно, ни бум-бум, только вот нестыковочка. Раз вы нас к себе тянете, значит, мы вам нужны. И баста. И вот еще, хотелось бы с такими же, как я, повида…

– Меня зовут Артур, – внезапно подал голос «чин» и с легким прихлопом поставил стакан на столешницу. – Советник Проекта в Совете Старейшин. Теперь я скажу. Думаю, милочка, диалектический материализм для вас – не пустой звук? Вижу, что не пустой. И что все в мире подчинено законам диалектического материализма, для вас не тайна?

– Марксистско-ленинского, – ввернула Таня.

– Не тайна. – Похоже, Артур любил не только ставить вопросы, но и сам отвечать на них. – Следовательно, у всякого явления есть две стороны, не так ли? Так. Так вот, с одной стороны, Карнаухов сказал вам чистую правду. Жалость. Нам жаль вас. С другой стороны… Возьмем того же Сергея Владимировича Карнаухова, милочка. Возьмем?

Таня кивнула несколько ошеломленно.

– Какую практическую пользу человечеству может приносить специалист по архаической литературе, а?

– Ну-у.

– Верно, никакой. Но так только на первый взгляд. А если комсомолка Климова хорошо подумает?

До Тани, наконец, дошло, почему речь этого человека ввергает ее чуть ли не в оцепенение. Он говорит, как товарищ Сталин! Только без всей стране известного легкого акцента.

– Если комсомолка Климова хорошо подумает, она поймет, что никакое общество, даже самое справедливое, не может жить без учета ошибок прошлого, без постоянной, кропотливой, систематической над ними работы. Иначе общество справедливости рискует погрязнуть в самодовольстве и повторить эти ошибки, не так ли, товарищ Таня? А что ближе всего к истории, чем литература? Литература – выразитель чаяний эпохи, страхов эпохи, надежд эпохи, высказанная нерядовыми людьми эпохи. Кто-то скажет, что этого достаточно. Нет, этого недостаточно. Потому что есть еще простой человек эпохи со своими чаяниями, страхами и надеждами. А что может быть лучше живого общения с таким человеком? Ничего не может быть лучше такого общения. И вот вы здесь и поэтому – тоже. Наша жалость – это одна сторона диалектической медали, а наш прагматизм – это вторая сторона. И их никак нельзя рассматривать одновременно! Теперь вы поняли, товарищ Татьяна?

– К-кажется, – пролепетала Таня.

– А то, о чем вам рассказала товарищ хронопсихолог, – тоже диалектика, но только диалектика природы. Так чем вы могли бы нам помочь прямо сейчас?

У Тани голова пошла кругом.

– Раз так… раз так, товарищ Ст… Артур, я бы хотела пока помочь Сергею Владимировичу. Я… читала много фантастики, и, может быть…

– Это правильное решение! – веско заявил Артур-Сталин. – Идите, вас проводят к стоянке дальних флаеров.

Двое оставшихся в кабинете долго молчали. Наконец Артур провел руками по лицу и залпом допил остатки своей жидкости.

– Виртуозная работа, Советник. – В голосе Эммы было нечто большее, чем восхищение. – А девчонка молодец. Историки идею эксперимента с Гитлером уже поставили на обсуждение. Сильная девочка. Может, справится?

– Оставьте. – Усталый, безнадежно усталый голос. – Это поможет ей ненадолго, СЭВ глубокой степени. Все довольно безнадежно. Я трижды поднимал вопрос перед Старейшинами, но они медлят с решением.

– Старейшины всегда медлят.

– Тогда – всепланетное обсуждение…

– …которое может кончиться катастрофой.

Советник счел за благо промолчать. Он хорошо понимал, что слово «может» здесь неуместно. Парадоксы неразрешимы. Тем более – парадоксы взбудораженной совести.

В доме Карнауховых Таня на время оттаяла. Она уже сама догадалась, что «обманную» комнату сделали нарочно для нее, в духе ее времени, чтобы смягчить удар от потери целой эпохи. Потери, как ее уверяли – безвозвратной. Уверяли все, кроме марсиан. А марсианам Таня отчего-то верила поболе. Так что даже известие, что ее, Таню, не только заштопали после пяти свинцовых примочек, но и «провели весь комплекс оздоровительных мероприятий», и жить ей теперь лет до ста пятидесяти, вызвало у нее мысль вроде «отгоним фрица – успеем коммунизм построить». Да и Карнаухов-старший ей нравился, и Асель более не казалась чуждым существом.

Обычно днем, в гостиной, они работали. Ну, как – работали. Таня делилась своим «литературным багажом», профессор делал заметки на своем чудо-экране, иногда что-либо уточнял, переспрашивал. Возбудился лишь однажды: когда выяснилось, что он почти ничего не знает о творчестве такого писателя, как Чапек. Только со слов других писателей двадцатого столетия. Пришлось Тане дословно, сколько память позволяла, пересказать содержание замечательной пьесы «Р. У. Р.» и очень огорчить Сергея Владимировича, что ничего больше не читала из наследия этого ранее неизвестного здесь писателя. На карнауховское предложение делать доклад только отмахнулась: вот вы, Сергей Владимирович, и делайте, а я в ассистентах погуляю.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});