Туманная страна Паляваам - Николай Петрович Балаев

другой рушились стремительные волны, и грохот воды казался артиллерийскими залпами.

Бухгалтер крепко ухватил рычаги, машина задрожала.

Дрожь ее электрическим током резанула меня через ладонь, лежащую на борту дверного проема.

Там, за ним, в тесной дребезжащей кабине, не было места прошлому и моим идиллическим уютным мечтаниям, надеждам на счастливый покой и безмятежность… Но пальцы крепче стиснули металл, я поставил ногу на гусеницу и шагнул через борт. Вездеход дернулся, загремел траками и рванулся вперед, навстречу глухой канонаде.

А Саня даже не повернул головы. Он сидел, все так же привалившись к двери, и глядел на реку, тундру и далекий Анадырский хребет, затянутый фиолетовым маревом.

Туманная страна Паляваам

Повесть

Нас трое. Живем в балке на полозьях. Снега замели его до самой крыши, а мы не расчищаем: так теплее. Из плит, вырезанных в насте, мы смастерили перед дверью коридор, перекрыли досками, застелили мешковиной и даже увенчали ледяным шпилем. Получились вполне приличные сени. Там хранятся продукты, инструмент, пара лыж и ружья.

Балок стоит в тесном распадке со слоеными каменными стенами. Стены черные, крутые, на них даже снег не держится. За балком распадок забирает круто вверх. Механик вездехода Валька Евсеев говорит, что весной нас смоет паводком и поплывем мы из ручья в реку, из реки прямо в Ледовитый океан, а потом в Тихий. Если работу не окончим раньше паводка. Выходит, наша жизнь в наших руках.

Перед балком распадок выбегает в широкую долину, отороченную по бокам синими грядами сопок. По долине вьется ручей Лучевой, но мы его еще не видели: приехали сюда в середине октября, который на Чукотке соответствует «материковскому» январю. Промерз ручей до дна, и по нему петляет сейчас жиденькая дорожка, накатанная Валькиным вездеходом. Направо от нас прииск, налево разведучасток «Кабаний», вроде нашего, только народу там в два раза больше. А дальше, за соседями, говорят, край света. И течет где-то там большая река с загадочным названием — Паляваам. Оттуда часто наползают на нашу долину плотные, как сбитая шерсть, седые туманы.

Поперек долины прерывистыми цепочками чернеют шурфы. Второй месяц мы ведем разведку, ищем касситерит — оловянную руду. Пока ничего не нашли. Но геолог Веденеев говорит — тут он. Веденеев все знает. На прошлой неделе приехал, осмотрел шурфы и проходки, потом сказал речь:

— Олово, ребята, материал стратегический. Открыли его еще в тридцатые годы. В районном центре и сейчас первая изба с тех пор стоит — музей делать будут. А прииск наш заработал перед самой войной, помощь государству оказал огромную. И теперь не последнюю скрипку играет. Отсюда вывод: страна на нас пристально смотрит и надеется. А чем вот вы в данном случае отвечаете? Почему за последнюю неделю только двенадцать метров проходки?

— Мело три дня, — сказал я.

— Не то. А потому двенадцать, что некоторые молодые люди хотят жить на актировке…

Актировка — это вынужденный выходной из-за погодных условий. Если пурга или мороз сильный. Рабочий день тебе ставят, а платят пятьдесят процентов от сдельной. Но Веденеев считает, что актированный день ничем не отличается от оплачиваемого прогула.

— Стихия тут, — сказал я.

— Хорошо, договоримся — на стихию три дня в месяц. Все. Работайте, я поехал.

— Почту пусть привезут! — крикнул вслед Вовка.

— Знаю! — махнул Веденеев из кабины.

Хорошо, когда человек все знает. Я чувствую, он каждого из нас буквально насквозь видит. А я живу с парнями уже два месяца, пять пачек соли съели, а что мне о них известно?

Вовка из-под Охотска. Жена у него там, мальчишка. Все у него длинное: ноги, тело, лицо. А над лбом еще хохолок вверх торчит, словно этой-то длины Вовке как раз и не хватает для уверенности в себе. Приехал он на собственный домик подработать: теща больно допекла. Уезжал — разругался с ней вдрызг. А теперь теща пишет: «Голубь ненаглядный, возвертайся, все отдам. Живите, милуйтесь…»

Леонид на прииске уже три года. Каким штормом с «материка» его занесло, неизвестно. Шахматы любит, с ружьем вокруг балка полазить тоже любит, письма часами пишет. Тетрадь у него толстенная, в коричневой обложке. Пишет прямо туда, потом что-то вырежет — и в конверт. Занятия все такие, что намолчаться вволю можно.

О себе вообще говорить нечего. Сам не пойму, как тут очутился. Правда, сейчас уже соображать начинаю, а вначале…

Так вот, экзамены в университет я сдал. Но, увидев свою фамилию в списке принятых, заскучал. Вместо того, чтобы обрадоваться, как все нормальные люди. Прошел по пустым аудиториям, послушал эхо шагов, и вдруг такая тоска навалилась… Сиди тут пять лет, слушай, зубри… А зачем нужен человеку вуз, если он не знает, что потом делать?

Вот такие факты… Да нет, судя по ним, основное я и о себе и о ребятах знаю. Самое главное. Ладно, давай работать.

Я бросаю окурок, натягиваю рукавицы и беру лом. Неделю назад мы здорово попотели. С восьми до девяти метров в шурфах шел речник: окатанные глыбы кварца и еще какого-то красноватого, очень крепкого камня. Сейчас о тех днях напоминают лишь белые пятна разломов, вкрапленные в стены. Под речником пошла серая глина. Лому она поддается легко, четверть часа — и шпур готов.

Сверху заглядывает Леонид:

— Как у тебя?

— Как у тещи на блинах.

— Вылазь.

Допуск к взрывным работам только у Леонида. Когда шурфы мелкие, он разрешает нам заряжать самим, только посматривает. А метров с трех начинает уже сам.

По веревочной лестнице я карабкаюсь наверх. Леонид сует в один карман пару аммонитных патронов, в другой — детонаторы, опускает вниз концы проводов.

Тени в распадках густеют. Небо на юге, где течет таинственная речка Паляваам, тонет в серой дымке. Холодно. Я медленно бреду в сторону от заряженной линии. Подходит Вовка. Мы молча топчемся на снегу. Наконец из горловины шурфа появляется Леонид. Осмотрев провода, забирает взрывную машинку и бежит к нам. Концы проводки здесь. Он набрасывает их на клеммы, вертит индукционной ручкой и нажимает на кнопку. Жерла шурфов разом выплевывают серые фонтаны. Кувыркаясь, летят вверх глыбы мерзлого грунта. Замирают на мгновение и падают вниз. Тугой звук медленно растекается по долине, замирая в отрогах сопок.

Не грунт сегодня, а масло.

Печь гудит. Вовка сооружает ужин из говяжьих консервов и сухой картошки. Он сегодня дежурный повар. Балок у нас маленький, метров четырнадцать. В дальней стенке окошко. Вдоль боковых стен койки с ватными матрацами и спальными мешками. Под окошком стол из фанерного листа. Над окошком полка с батарейным приемником