Журнал «Вокруг Света» №02 за 1979 год - Вокруг Света

За разговорами время протянулось до обеда. Едим вареный рис с рыбой и печеными бананами, запиваем кокосовым молоком. Во рту все горит от острой приправы.

— Без специй тут не обходимся, помереть можно, — говорит комиссар.

Заходит разговор о болезнях. Какие они здесь?

— Я не врач, но одну болезнь хорошо знаю — лихорадку. Страшнее всего. Бывают сезоны, когда люди мрут один за другим. Лекарства нам сюда привозят, пилюли мы предписываем ментавайцам пить каждый день, чтобы не заболеть. Но разве за всеми уследить, выбрасывают. Наверное, постепенно поймут их пользу. Увидят наконец, что те, кто пьет лекарство, не болеют. Да еще одна болезнь косит — желудок болит. Это не холера, ту я знаю. Может, вода плохая — а пьют ведь некипяченую, прямо из болота, из любой ямы...

Часа через два Али Мохтар говорит, что пора отправляться в путь, если хотим успеть на свадьбу. Впереди идет босоногий полицейский в зеленых шортах, за ним посланец из Мелекета, человек неопределенного возраста с лицом, изрезанным глубокими морщинами. Мы с комиссаром и Мухтаром замыкаем растянувшуюся цепочку. Дороги здесь нет, никто никуда ни на чем не ездит. Местные жители не видели не то что автомашины — даже телеги, и вообще с колесом незнакомы. Еле заметная тропинка петляет в зарослях. Когда она подходит к ручейку или болоту, перебираемся по переброшенному стволу дерева. В одном месте, не удержавшись на бревне, соскальзываю по колено в густую липкую грязь, оставив в ней ботинок.

Наконец тропинка упирается в заливчик шириной метров в сто. Справа непроходимая топь, откуда сочится ржавая болотная вода.

— Ничего, — говорит Али Мохтар. — Скоро придет лодка.

Рассаживаемся на поваленных деревьях. Наш проводник из Мелекета тут же начинает обшаривать поваленные ветром пальмы, то и дело, не глядя, опускает что-то в плетенную из травы сумку, подвешенную к поясу коротких штанов.

Заметив, что я внимательно наблюдаю за добытчиком, Али Мохтар рассказывает:

— Местные, кажется, не знают голода. Кругом острова много рыбы. Ее ловят и сетями, и плетенными из бамбука узкогорлыми корзинами, перегораживая для этого реку или заливчик. Кокосы, саговые пальмы, келади, сахарный тростник, батат, ямс, фрукты — всегда есть чем насытиться.

— Но мясо-то все-таки они едят?

— Редко. Когда повезет на охоте убить из лука или копьем кабана, косулю, дикого кролика. Весной к острову приплывают черепахи откладывать в песок яйца. Тогда наедаются мяса. Но с каждым годом черепах становится меньше. В болотах, реках, в прибрежных водах ментавайцы добывают улиток, моллюсков, устриц, морских ежей и ими хоть немного восполняют нехватку мяса.

— Разве у ментавайцев нет домашнего скота?

— Кроме свиней и кур, другой живности не разводят. Этому нам предстоит их еще научить. Думаем завезти сюда овец или коз. Но не знаем, приживутся ли.

А лодки все нет и нет. Наш сопровождающий предлагает переправиться вброд — здесь неглубоко. Снимаем с себя одежду и, подняв ее над головой, входим в залив. Приятная свежесть охватывает тело. О ноги бьются рыбы, и это кончается тем, что я с испугу приседаю и опускаюсь с головой. Хорошо, что аппаратуру, пленку и блокноты оставил комиссару, решившему дожидаться пирогу, которая придет в Мелекет своим путем.

Опять пробираемся цепочкой по узкой тропинке. Вскоре выходим на поляну. Справа и слева стоят дома на сваях, с выдвинутыми вперед открытыми площадками, где располагается очаг. Лестниц нет: подняться можно только по приставленному бревну с зарубками.

Обходим один, другой, третий дом — все пусты, ни единой души. Пользуясь случаем, изучаю внутреннее устройство ментавайского жилища. Оно состоит как бы из трех комнат-камер, каждую занимает одна семья. Утварь, развешанная на веранде и внутри дома, самая простая: сосуды из бамбука, металлические сковородки. Отдельно — луки со стрелами и копья. Много черепаховых панцирей, почти все с пробоинами. Значит, добыты черепахи были с помощью копья. Передняя стенка веранды увешана черепами кабанов и оленей, составляющих гордость и основное богатство хозяина. По удаче на охоте, по добычливости судят о качествах человека, и украшения из кабаньих или оленьих зубов дают право на уважение соплеменников.

Внезапно из-за зеленых зарослей доносятся ритмичные удары барабана. Мухтар объясняет, что это началось главное веселье возле общинного дома. Дело в том, что ментавайские деревни строятся удивительно беспорядочно — кто где захотел, там и вбивает сваи для своего будущего жилища. Ни оград, ни заборов, ни четкой планировки. Иногда жилища стоят, чуть ли не опираясь друг на друга, а порой, как говорят, до соседа не докричишься. Тут, конечно, играет роль и родство хозяев: отделяясь, если позволяет местность, дети не уходят далеко от родителей.

Идем на звук барабана и попадаем на некоторое подобие деревенской площади. Общинный дом по архитектуре точно такой же, как остальные, у «крыльца», — а точнее между сваями, под галереей, — целые горы пустых ракушек самых разных размеров. Но больше всего удивляют раковины речных и болотных улиток — в каждую войдет стакана два воды.

На веранде общинного дома собрались женщины. Курят, изредка перебрасываются фразами. Женщины в праздничных одеждах — коротких юбочках из пальмовых волокон, на запястьях плетенные на травы браслеты, у некоторых в ушах серьги из перламутровых ракушек или блестящих камешков Верхняя часть тела полуприкрыта неким подобием жилета из пальмовых листьев. Одежда мужчин — короткие штаны или набедренная повязка из пальмового луба, поддерживаемая поясом из тонких стеблей ротанга.

Самое главное украшение каждого ментавайца старше двадцати лет — это татуировка. Сложностью рисунка она не отличается. Ее особенность в том, что кружочки, треугольнички, пунктирные линии, спирали покрывают все тело человека от лица до ступней ног. У женщин рисунок начинается у крыльев носа, спускается по шее. Художник покрывает плечи параллельными линиями, потом собирает их в пучок и ведет к груди. Затем из концентрических кругов, как нитки из клубка, линии разбегаются по животу, бедрам и стекаются у щиколоток. Узоры поражают своей замысловатостью, а главное, терпением «украшенных». Я видел рисунки — крестики и кружочки — даже на веках. Мухтар рассказывает, что краска делается из сока сахарного тростника, смешанного с красящими веществами, получаемыми из корней нескольких растений. К этому добавляется зола и перетертые семена «каких-то» плодов. Делают наколки шипами дуриана.

Ментавайцы татуируют тело практически всю жизнь. Говорят, правда, что сейчас все реже родители придерживаются этого обычая, но я видел грудных детей с уже нанесенными наколками на ручонках и теле. Взрослеет человек — обширнее становится татуировка. И к середине, а то и концу жизни тело оказывается сплошь покрыто рисунками. Сделай такую татуировку сразу, человек не проживет и нескольких дней — умрет от заражения крови. Недаром татуировка у ментавайцев является символом храбрости.

...Праздник только набирал силу. Санамунгоган (1 Санамунгоган — глава большой семьи (ментавайское).) Кереги женил своего младшего сына Тулуана на красавице Хитти. Сегодня последняя стадия сватовства: встреча жениха и невесты на глазах всего рода, всей деревни. Они, конечно, встречались не раз, потому и полюбили друг друга. Но сегодня молодые должны делать вид, что никогда друг с другом и слова не вымолвили. И такова сила традиции, что жених с невестой действительно выглядят очень стесненными.

Тулуан — высокий, плечистый парень, с узким разрезом глаз, характерным для ментавайцев, в одной набедренной повязке, со сплошь татуированным телом, — стоит, подчеркнуто не обращая внимания на Хитти.

Все вокруг пронизано звуками музыки. А на мосту через ручей начались танцы под сложные ритмы двух барабанов. Движутся плавно, изображая брачные танцы птиц.

Быстро темнеет, посыпался мелкий, как из сита, дождик, и мы идем в общинный дом побеседовать со знающими людьми. Самыми главными здесь были два человека — «уттек леггаи» и «сикере» (1 Уттек леггаи — сельский вождь, старшина; сикере — колдун, духовный вождь.). Если первый олицетворяет всю административную власть, — она, по правде говоря, не так уж и велика, — то второй представляет как бы духовное начало. Колдуном оказался добродушный и веселый распорядитель празднества — он везде поспевал, подсказывал, распоряжался, дирижировал, расставлял людей.

Еще недавно колдун был главным лицом в ментавайской общине, он держал людей в страхе: ведь с ним общались духи! Теперь его влияние ослабло. Как шутит комиссар полиции, старшины стали президентами, а колдунам оставили департамент здравоохранения (со всеми болезнями идут к колдуну) да министерство по делам религий.

Ментавайцы — народ очень общительный. Любое событие — большое или малое — отмечается веселыми праздниками с танцами и Пеннем. Веря в могущественные силы окружающей их природы, они поклоняются и молятся любому непонятному явлению природы. Если человек оказывается в трудном положении, это потому, что, помимо добрых духов, чуть ли не под каждым деревом скрывается злой. Он только и думает о том, как бы, подкараулив ментавайца, пробраться в его душу. Злой дух запросто прикидывается каким-нибудь фруктом, плодом, прячется в воде. Съел человек, допустим, дуриан или выпил воды — и заболел. Так объясняются и лихорадка, и желудочные болезни. Правда, злой дух, по их поверью, вредит ментавайцам потому, что ему скучно. Если его развеселить, то он покинет душу, и человек станет снова здоровым. Вот почему по случаю болезни здесь устраиваются веселые праздники.