Что случилось с Гарольдом Смитом? - Бен Стайнер

Ну и продолжаем сидеть.

Все скованны, никто не знает, что говорить.

Кажется, Рой нашелся:

– Давненько мы так не сидели.

Неправда, подумал я.

– Мы в жизни так не сидели.

Мой честный комментарий никак не возвысил меня в глазах Роя: теперь он просто жаждал от меня избавиться.

– Винс, поди купи нам сигарет.

Я точно знал, что в кармане у него лежат полпачки «Данхилл». Я же говорил вам: он жаждет от меня избавиться!

– А почему сам не можешь?

– Потому что я покупал пиво! Иди.

Ладно, подумал я. Сигареты так сигареты. Выкурить меня хочешь, да? Я сделал вид, что пошел, но потом вернулся и тихонько встал у них за спинами.

Я подслушивал.

Рой подвинулся поближе к папочке. Ну просто душа в душу. А потом он обнял папочку одной рукой и тихо произнес:

– Как ты это сделал, отец?

– О чем ты?

– Я о том фокусе. Когда ты прочитал мои мысли. Ну, на Рождество.

– А, ты об этом.

– Ну так как?

– Да тут особого ума не надо. Не то что твои фокусы. Мне понравилось, как ты достаешь яйцо из мешочка.

Рой потихоньку закипал.

– Папа, как ты это сделал?

Пора мне объявить о своем присутствии.

– Сделал что, Рой?

Рой чуть пивом не подавился.

– Ничего.

– Рой спрашивал у меня про тот рождественский фокус, да, Рой?

– Ничего я у тебя не спрашивал.

Ага, как его припекло.

– Да неужели? – сказал я. – Ты же сам сказал, что это старый классический трюк.

Совсем поджарился.

– Великому Занкини все по плечу. Ну, давай, отгадай карту, а?

– Заткнись!

И с этими словами Великий Занкини ушел.

– Ну что ж, – сказал отец. – Наверное, увидим его на Рождество, а?

Урок

Люси стояла за дверью спальни Питера и Маргарет. В руке блокнот и ручка. Сейчас ее позовут.

Питер не собирался проводить урок сегодня. Вернее, он собирался в принципе, но не знал точную дату и время, когда это станет необходимо.

Сегодня за ужином он понял, что пора.

– Люси, входи!

Люси вошла в спальню родителей. Села на стул против кровати.

Люси не выказала ни удивления, ни отвращения от картины, представшей ее взору, хотя оба эти чувства были вполне уместны.

Возле кровати, в пяти футах от Люси стояли ее родители. Питер совершенно голый, Маргарет в лифчике и трусиках (раздеваться дальше она сухо отказалась).

И Питер произнес:

– Итак, Люси. В ближайшие два года в твоем организме начнут происходить перемены. Будет расти грудь, соски набухнут. Область между ног начнет покрываться волосами.

– Лобковыми?

– Именно так.

И Питер продолжил:

– Биологические изменения начнут происходить и в организмах мальчиков твоего возраста. Взгляни на меня внимательно.

Люси оглядела отца с ног до головы.

– Перед тобой тело взрослого мужчины. Изменения гормонального фона в твоем организме будут таковы, что тебя начнет неодолимо притягивать мужское тело. И центром притяжения станет… пенис.

Он ткнул пальцем в направлении соответствующего органа. Очень странно, подумала Люси, что кого-то может «неодолимо притягивать» этот убогий, сморщенный кожистый отросток.

Маргарет посмотрела на мужа и подумала приблизительно о том же.

– Итак, Люси, на определенном этапе взросления пенис у юноши – в определенных ситуациях – увеличивается.

– До каких пропорций?

– В состоянии эрекции – от трех до четырех с половиной дюймов.

Неужели, подумала Маргарет. И вспомнила Лероя Грина.

Люси между тем заносила цифры в блокнот.

– Пенис поднимается под углом 90 – 155 градусов. Мужчина вставляет пенис во влагалище женщины и выделяет некоторое количество спермы.

– Сколько примерно?

– Где-то столовую ложку.

– То есть тридцать миллилитров?

– Тридцать пять. После этого мужчина вытаскивает пенис. Акт совокупления закончен.

– И все?

– Да.

– Господи, почему об этом столько разговоров?

– Хороший вопрос, Люси.

– Я могу перед сном поиграть на виолончели?

– Да.

И Люси вышла.

Ну вот, подумал Питер, присев на краешек кровати, – теперь моя младшая дочь знает о Сексе.

И я приблизился к смерти еще на один шаг.

Адью, Жан-Поль

Питер рванул вдаль со скоростью борзой. Чуточку слишком быстро, подумалось Жан-Полю.

Что? Миля за семь с половиной минут? Человек пытался намекнуть, взывал на языке фартлека. Такой вот человек этот Питер Робинсон. Но вовсе не стоило так себя утруждать. Нелюбезно, и он, Жан-Поль, потом обязательно об этом упомянет.

В груди кололо. Что это? Несварение желудка? Жан-Поль медленным шагом побрел в сторону университета. Пару раз пытался пробежаться. Не чтобы соблюсти график: хотелось как можно скорее добраться до места, присесть и отдохнуть. Выпить стакан воды. Может, даже прилечь. Выступающий на лбу пот быстро высыхал на холодном зимнем ветру. Боль не отпускала.

Он пошел еще медленнее.

Когда Жан-Поль вошел в научный корпус университета, его секундомер показывал один час, семь минут и пятнадцать секунд. Он прошел по коридору, ведущему в спортзал и раздевалку.

Машинально взглянул на секундомер. Боже мой, среднее время – миля за двадцать три минуты! Жан-Поль грустно улыбнулся, представив себе, что заносит эту цифру в график. Можно себе представить, что будет со средним показателем!

Образ убегающего Питера снова всплыл в его сознании, и Жан-Поль рассмеялся. Он-то давно созрел для десятикилометрового забега в Уэйкфилде. Доктору Питеру Робинсону светит борьба посерьезнее, чем он думает.

«Вы не возражаете, если я позволю себе фартлек?» Какое нахальство!

– Вы в порядке, сэр? Сэр?

Кто-то звал его. Но кто? И где? Что? Стены?…

На отметке секундомера один час, семь минут и пятьдесят восемь секунд Жан-Поль Баббери закончил свою жизненную пробежку.

Когда он упал, сердце его уже перестало биться.

Вот, собственно, и все про Жан-Поля. Он сыграл незначительную роль в нашем рассказе, но отдадим ему дань. Ведь на каком-то отрезке своей жизни он был центром чьей-то вселенной. Этот милый малыш с лучезарными глазами, который никогда не плакал в колыбельке. Этот проказник Жан-Поль, который разбил однажды чужое окно и убежал, чтоб его не высекли, этот смешливый Жан-Поль со своими забавными байками, мудрый Жан-Поль, сексуальный Жан-Поль, Жан-Поль, доводивший кого-то до бешенства, – единственный и неповторимый Жан-Поль, чей-то сын, муж, лучший друг, заклятый враг, чья-то роковая любовь. Позвольте мне извиниться, что эту историю поведал я, а не они.

Адью, Жан-Поль.

ПАВИЛЬОН: СПАЛЬНЯ РОБИНСОНОВ – ВЕЧЕР

Урок секса закончен. Люси вышла, закрыв за собой дверь. Маргарет начинает одеваться. Питер замер в задумчивости на краешке кровати.

ПИТЕР (с грустью в голосе)

Наши девочки растут.

Маргарет продолжает одеваться. Она злится. Питер это чувствует.

ПИТЕР

Мы же договаривались – уж лучше рационально из наших уст…

МАРГАРЕТ

Заткнись, пожалуйста!

ПИТЕР (трагическим голосом)

Сегодня умер Жан-Поль.

Маргарет замирает, пораженная ужасной новостью.

ПИТЕР

Мы делали пробежку. А потом… он умер.

(Пауза.)

Теперь меня сделают деканом.

Взойди, взойди

И не запел хор небесных ангелов. И не заиграла нежная музыка. И не раздалась барабанная дробь. Единственным звуковым сопровождением была, если я правильно помню, реклама по «ящику».

И в воздухе не повеяло прохладой. Ничего такого, что свидетельствовало бы о присутствии высшей силы: ни сам Создатель, ни Христос или Будда и так далее не отбрасывали тень свою на стены нашей комнаты.

Я и мой отец. Мы только что вернулись из паба и устроились в гостиной.

Я сидел на диване и читал журнал. Кажется, про поп-музыку. Отец смотрел телевизор. Я еще что-то сказал насчет мамы, что в последнее время она зачастила к Бетти: почти каждый вечер они куда-нибудь ходят. Кажется, отец ничего мне на это не ответил: да и что, собственно, говорить. Я сказал просто так, ничего особенного.

Ну, и я снова углубился в чтение журнала. И потом вдруг заметил – даже скорее, не знаю, сначала почувствовал – нечто необычное. Я кинул взгляд поверх журнала и

…отец пристально смотрел на курительную трубку. Которая лежала перед ним на журнальном столике.

И смотрел он на эту трубку очень странным взглядом. Существует, по-моему, стандартный набор взглядов, которые можно кинуть на курительную трубку. Я бы распределил их так. Человек смотрит на трубку и думает: пожалуй, покурю. Или взгляд: ага, а я-то ее обыскался. Или любовный, ласкающий взгляд: эта трубка служит мне уже без малого двадцать лет. Взгляд, брошенный на трубку отцом, не подходил ни под одну из этих категорий.

Как я позднее понял, это был тот самый редкий, как правило, тщетный взгляд, говорящий «взойди, взойди».