У водонапорной башни - Андрэ Стиль

— А где ты раньше был? — говорит Анри. — Но что верно, то верно. Ты сегодня обязательно выступи и скажи, как ты мне сейчас говорил.

Он чувствует себя несколько уязвленным: ведь старик прежде всего имел в виду его ячейку.

Вот уже скоро девять, а Жильбера нет. Неудобно все-таки, ведь об участии Жильбера было объявлено, и теперь его отсутствие, конечно, уже заметили… Вон сколько народу сегодня! Из трехсот докеров, работающих в порту, собралось по меньшей мере сто двадцать. А в обеих ячейках — сто один человек, и сегодня некоторые не могли явиться. Что если Жильбер совсем не придет? Эта мысль похожа на надежду, и Анри старается подавить нехорошее чувство. «Конечно, если Жильбер не явится, обидно, но мне лично было бы спокойнее: не так страшно выступать». Анри понимает, что так думать стыдно. Разве он, Анри, сумеет так провести собрание, как Жильбер!

И все же есть у него это безотчетное чувство, в котором он не посмел бы никому признаться. Когда рядом с ним кто-нибудь другой, более знающий товарищ, Анри теряется, все время ощущает его присутствие. Совсем другое дело, когда он всем своим существом сливается с теми, кто его слушает, и думает только о том, чтобы каждое его слово, фраза, даже движение руки дошли до них. Стыдно, но вот поди попробуй справиться с собой. Сложная штука — человек, и когда у тебя внутри что-нибудь не ладится, разберись-ка, улови, в чем дело, ищи иголку в стогу сена.

— Ну, придется начинать, — говорит Анри Франкеру, секретарю ячейки имени Анри Гайяра. Франкер только что прикатил на велосипеде и еще не отдышался. Он огромного роста и, когда разговаривает с кем-нибудь, старается согнуться пониже, чтобы было удобнее собеседнику. Кожаная куртка ему узка, рукава едва доходят до запястья, кажется, что Франкер вырос из своей одежды.

— Неужели опоздал? — спрашивает он с невинным видом. — А Жильбера еще нет?

— Пока нет! Должно быть, задержали какие-нибудь дела. Иначе он бы уже давно…

— Ну, это еще вопрос, — прерывает его Франкер, сопровождая свои слова выразительным жестом. — Я не удивлюсь, если он и вовсе не явится. Что ему докеры? Стоит ли с ними церемониться! Он ведь к нам никогда носу не кажет. Да и другие тоже.

Заметив, что Анри собирается возразить, Франкер как будто нарочно выпрямляется во весь рост: так он вне пределов досягаемости.

— Я ведь, Анри, не о тебе говорю. Ты секретарь и, кроме того, отвечаешь за обе ячейки. Недоставало еще, чтобы ты нас подводил… И потом, ты, как-никак, сам докер. А те разве понимают! Вот если что-нибудь заест… тогда, конечно, они пожалуют. Знают, небось: когда у докеров дело идет — значит, и во всем районе пойдет. А то бы мы и не увидели их.

— Несправедливо, Франкер. Так можно бог знает до чего договориться. Ведь это наши враги утверждают, будто мы пешки, и если к нам обращаются, то только…

Франкер взмахивает руками чуть не до потолка, потом руки его опускаются, что должно означать: «Вот еще выдумал! Слушать противно!» — и говорит:

— Пешки? Именно, что не пешки!

— Бюро секции, — продолжает Анри, — не может поспеть всюду. А кроме того, секция — это ты сам; ты ведь член комитета.

Все красноречие Франкера — в жестах. Никто не умеет так многозначительно повести плечами, как он, хотя плечи у него совсем не богатырские. Зато он удивительно подвижен, весь как на шарнирах.

— Да ты не понимаешь, Анри… Я не то хотел сказать. Так или иначе, ты своего Жильбера нынче не дождешься. Давай начинать без него.

Пока они усаживаются за стол (столом служат доски, положенные на козлы), Франкер, под взглядами собравшихся, подтягивается и, не желая сдаваться, успевает еще сказать:

— Я всегда был того мнения, что учитель — неподходящая фигура для руководства районной организацией. Тут надо бы докера…

— Даже если бы это было верно, Жильбер ничем не заслужил такого отношения. Он один из самых преданных и способных товарищей.

Робера предлагают председателем собрания.

— Кто за? Кто против? Принято.

Робер занимает место в президиуме. Франкер немедленно требует слова. Что это с ним? Ведь есть же повестка дня, надо ее соблюдать…

— Товарищи! — восклицает Франкер. — Наши ячейки соревновались на лучшую организацию сегодняшнего собрания. Думаю, что, прежде чем начать, следовало бы подвести итоги…

Он победоносно взглядывает на Анри. Тот, улыбаясь, поддерживает предложение. Молодец Франкер! Правильно, что он об этом напомнил. Очень кстати. Это расшевелит собрание. А то чувствуется некоторая напряженность — все сидят такие суровые, строгие.

— Товарищи из ячейки имени Димитрова, подымите руки!

Картина получилась внушительная. «Димитровцы», подняв руки, пересмеиваются, уверенные, что победа за ними.

— Внимание! Считаю… Два… четыре…

Когда Робер подсчитывает последних, в бараке слышатся торжествующие возгласы: «Ого! Здорово!»

— …Тридцать восемь… Сорок… Сорок один… А всего вас сколько?

— Пятьдесят два, — отзывается не без гордости Анри.

— Теперь ячейка Анри Гайяра.

Их тоже внушительная группа. Робер считает. Тридцать восемь. Так, так. Из общего числа сорока восьми.

— Наших больше, — говорят димитровцы и снисходительно посмеиваются.

— Надо отметить, что мы привели больше сочувствующих, — заявляет Франкер, желая отступить с почетом.

— Вот еще! — кричат димитровцы. — Посчитай-ка!

— Зря спорите! — слова эти доносятся из задних рядов. — Зря спорите! — повторяет Папильон. Крепкий, на коротеньких ножках, Папильон становится в проходе между скамейками так, чтобы его было видно всем.

— Верно, мы — сочувствующие, как он сказал. Но сочувствующие — не маленькие дети, чтобы их приводить за ручку. Они и сами могут прийти… А ты вот лучше посчитай, сколько нас… Считай, не стесняйся! Ну-ка, товарищи сочувствующие, — как он нас называет, — давай подымай руки!

— Правильно, — говорит председатель.

Некоторые колеблются, незаметно обводят глазами собрание, стараются не поднимать руку слишком высоко… Колеблются по разным причинам: одни — потому, что впервые присутствуют на партийном собрании, другим немного обидно, что присутствуют они только в качестве «сочувствующих».

— Сорок три, — подводит итог Робер. Он немного смущен и, посматривая на Анри и Франкера, старается угадать по их лицам — хорошо это или плохо, что так получилось.

— Ну вот, — кричит Папильон, — на первое место в соревновании вышли мы. Да и то еще некоторые не подняли руку, я видел!

Все аплодируют. Когда шум стихает, Робер, взглянув на Анри, говорит:

— А теперь, товарищи, ввиду того, что товарищ Жильбер Ледрю занят и не мог прийти, за что мы от его имени приносим извинение, я предоставляю слово товарищу Анри Леруа, секретарю ячейки имени Димитрова, члену бюро секции.

Снова аплодисменты и шум. Шаркают ногами, откашливаются, скрипят скамейки. Теперь действительно начинается. Надо устроиться поудобнее, с комфортом. Успеть закурить трубку, а у кого трубка не набита — ничего не поделаешь, приходится сунуть ее в карман… Поскольку Анри, за отсутствием Жильбера, придется еще подводить итоги обсуждения, он решил, что в прениях участвовать не будет и во вступительном слове изложит только основную суть приготовленного доклада — быть может, остальное пригодится для заключения. Он начинает даже еще проще, чем намеревался. «Товарищи, цель настоящего собрания…» И, конечно, с первых же слов страх улетучился. Это всем знакомо. Прежде всего, избегать пустословия — только главное, самое нужное; следишь за лицами товарищей, за выражением их глаз, проверяешь себя, и если встречается трудность, именно они, их лица, подскажут тебе верную мысль. Ведь самое важное — это та работа, что совершается в их сознании: там ищи себе опору… «За последние недели произошли серьезные события… Не далее как вчера… Трумэн признался, что он не остановится перед применением атомной бомбы… Что касается нас… американская оккупация… безработица… рост нищеты… Сказать о самых важных задачах… да, жизненно важных… На нас лежит особая ответственность, величайшая ответственность… мы на переднем крае… Далее, французское правительство… перевооружение Германии… В тылу у нас — Франко… Значит, надо, чтобы жила каждая частица организма партии. Обе наши ячейки все-таки оторваны от жизни. Брошюры, прием членских взносов — все это нужно, но… Быть может, ячейки недостаточно считаются в своей работе с тем, что волнует всю массу докеров?.. Как вы думаете? И как раз сегодняшнее собрание… Общими усилиями мы тут должны нащупать те вопросы, которые глубоко затрагивают всех трудящихся, чтобы обе наши ячейки действительно дышали одним дыханием с массой, перестроили работу. Вот как обстоит дело. Теперь вы должны сказать свое слово. Какова, по-вашему, самая главная, самая важная для нас задача?» Кончив речь, Анри вопрошающе взглядывает на Франкера. Хорошо, молодец, кивает тот. Робер подымается с председательского места и предлагает желающим взять слово; самое трудное вызвать кого-нибудь первым на выступление. Сочувствующие поражены. Они не ожидали подобного начала. Некоторые даже несколько разочарованы, особенно те, которые пришли только послушать, что здесь скажут, заранее решив, что кое с чем они согласятся, а кое с чем, может быть, и нет. А еще говорят, будто на таких собраниях не очень легко получить слово. Интересно, как все это развернется.