Мареси - Мария Турчанинофф

и она иногда сидела с нами. Мы пили освежающий напиток сомсе – такой холодный, что чаши запотевали в теплом вечернем воздухе. Сомсе делают из мяты, сахара и маленьких кислых фруктов, дикорастущих в горах, – они называются керре. Там мы сидели, пока солнце спускалось за горы, разговаривали и смеялись, пока можно. Отец не любил женский смех.

Яй слабо улыбнулась.

– Нет, пожалуй, лучший момент дня – это когда мы залезали по вечерам в нашу общую постель, Унаи и я. Сперва мы помогали друг друга снять наши головные уборы, в которые вплетались волосы.

Она провела рукой по волосам.

– Женщины кохо носят свои волосы заплетенными и уложенными в высокую прическу. Мы не можем появляться на людях вот так, с распущенными волосами. Чем выше прическа, тем красивее. По вечерам много времени уходит, чтобы все расплести. Вдвоем выходит быстрее. Когда мы ложились, Унаи обычно рассказывала мне, что я сделала хорошо за день, а в чем мне надо улучшиться. Одновременно она массировала мне кожу головы – там всегда болело после того, как волосы весь день были туго заплетены. Унаи правда желала, чтобы я стала хорошей женщиной – соблюдающей все традиции, послушной и сговорчивой, так чтобы отец был доволен нами обеими. И я тоже очень этого хотела, но не ради него, а ради нее. Я сделала бы все, о чем бы Унаи меня ни попросила, но мне было трудно быть такой сговорчивой, как она. Для нее естественно было склонить голову, не встречаясь глазами с отцом или другими мужчинами, отвечать: «Да, отец», какие бы оскорбления он ни обрушивал на ее голову. Когда он бил ее, она говорила, что во всем ее вина. Она была недостаточно проворна, плохо старалась. Я никогда не чувствовала ничего такого.

Яй посмотрела на меня.

– Мне было трудно быть послушной. Все во мне сопротивлялось. Но я старалась изо всех сил – ради Унаи. Когда отец бывал недоволен мной, он иногда вымещал свой гнев на ней, а не на мне. Но я не могла убедить себя, что во всем моя вина, когда он хватался за палку.

Она повернулась ко мне.

– Твой отец бил тебя, если ты недостаточно быстро подносила ему его сомсе? Если еда казалась ему невкусной или если ты проливала что-то, подавая ему и своему брату?

Я покачала головой.

– Мой отец никогда не бил ни меня, ни моих сестер и братьев. И я никогда никому ничего не подавала.

Глаза у Яй округлились:

– Я всегда думала, что у всех все заведено так же, как у нас. А Унаи была убеждена – если мы научимся делать все так, как говорит отец, наша жизнь станет легче.

Закрыв глаза, она склонила голову, сглотнула.

– Всю жизнь она была послушной дочерью. И ей это нисколько не помогло.

Голос ее звучал так слабо, что я едва могла расслышать то, что она говорила.

– Она даже не пыталась подняться из ямы, куда они уложили ее. Она могла бы встать, могла бы сопротивляться. Сперва они кидали землю ей на тело. Оставили голову напоследок, чтобы она встретила смерть с открытыми глазами. Она лежала неподвижно, пока тяжесть земли у нее на груди не стала невыносимой. Когда воздух закончился, ее охватила паника, сестра попыталась бороться. Но было уже поздно.

Уронив белую простыню на землю, я крепко обняла Яй. Мне трудно было представить себе такое зло. Трудно представить себе, что есть на земле места, где люди творят такое друг с другом.

– Святая Богиня, – прошептала я в волосы Яй, пахнувшие мылом и сушившимся на солнце льняным бельем. – Дева, Мать, Хагган, молюсь всем трем твоим ипостасям. Облегчи груз на сердце этой девушки!

Яй выпрямилась, отвела мои руки и посмотрела на меня. Ее карие глаза под изогнутыми ресницами горели недобрым огнем.

– Мне не нужно облегчение, Мареси. Но молись за меня, пожалуйста. Молись за то, чтобы я смогла отомстить.

Она напугала меня. Ее боль и гнев были так велики – я не могла понять их. Я тоже горевала по Аннер, но с желанием отомстить мне никогда не приходилось бороться. Отведя взгляд, я подняла с земли простыню.

– А как ты попала сюда?

– Мать. – Яй глянула на простыню у себя на коленях, словно не понимая, как она попала туда. – Потеряв Унаи, она впервые в жизни решилась пойти наперекор воле отца. В ночь после того, как они похоронили Унаи, она пришла ко мне в комнату. Я не спала, но сперва не поняла, чего она хочет. Она сложила в узелок все украшения – свои, мои и Унаи. Одела меня, спрятала украшения в моей одежде и заплела мне волосы, не говоря ни слова. Затем вывела меня из дома к повозке с возницей, который ждал меня. Не знаю, где она его нашла. Я не спрашивала.

– Ты должна добраться до Аббатства, – сказала она мне. – Там ты будешь в безопасности. Пусть я потеряю свою последнюю дочь, но ты будешь спасена.

Об Аббатстве мы слышали в песнях, которые мать и тетушки пели нам иногда, когда мужчины не слышали. Я всегда думала, что это сказка. Звучало совершенно невероятно. Место, где только женщины, куда мужчины не допускаются. Как они могут жить? Как справляются сами? Меня всегда учили, что женщина без мужчины – ничто.

Вероятно, и тогда мать думала, что Аббатство – всего лишь предание. Но она понимала:

без Унаи я не смогу соответствовать требованиям отца. А тот, кто однажды убил, уже не остановится перед новым убийством.

Яй закрыла глаза.

– Больше она ничего мне не сказала. Поцеловала меня в лоб и оттолкнула от себя. Даже не осталась посмотреть, как тронулась с места повозка.

Яй открыла глаза, посмотрела в голубое небо, прямо на солнце, словно желая выжечь что-то из своих глаз.

– Мы ехали всю ночь, дали ослам отдохнуть немного лишь на следующий день. Возница явно нервничал. Думаю, мать заплатила ему, чтобы он отвез меня до самого моря, но он оставил меня в первом городе, до которого мы добрались. Я даже не знаю, как он назывался. Думаю, возница опасался мести отца, потому что внезапно на маленькой боковой улочке он столкнул меня с повозки и уехал, не оборачиваясь. Я стояла на улице среди чужих людей, не зная, где я и куда мне идти.

Я очень испугалась, Мареси. Никогда раньше мне не приходилось разговаривать с мужчинами помимо своих родственников. Так одиноко мне было! Раньше рядом со мной всегда была Унаи.

Склонившись