Битая карта - Ариф Сапаров

Как ни бесхитростна была придуманная Егоровым ораниенбаумская комбинация, а она помогла Чека ухватиться за ниточку, которой недоставало в «Английской папке». И не за одну даже, сразу за несколько ниточек. Еще не известны были масштаб и размах заговора, еще оставались на свободе главные его заправилы и вожаки, а чекисты уже вышли на верную дорогу, ведущую к неминуемому разоблачению вражеских замыслов.

Механик ораниенбаумского воздушного дивизиона Дмитрий Солоницин явился к Егорову с ценным сообщением.

Не большевик, а пока только сочувствующий, как он себя называл, Дмитрий Солоницин еще с весны начал догадываться, что командир воздушного дивизиона совсем не тот, за кого его принимают. Будто два лица было у Бориса Павлиновича Берга: одно для начальства из Реввоенсовета флота, где ценят его, как энергичного и преданного специалиста, а другое — неведомо для кого, но только не для Советской власти.

Сперва Солоницин собирался пойти со своими подозрениями в особый отдел, но тут же и передумал. А вдруг чекисты ему не поверят? Скажут, что все это пустяки, что брешет он на преданного Советской власти командира. Нет, прежде надо было собрать побольше доказательств, а потом уж и пойти.

Рассудив таким образом, Солоницин решил сблизиться с командиром дивизиона. Высказывал как бы невзначай свое недовольство существующими порядками, критиковал потихоньку комиссара и мало-помалу сделался у Берга своим человеком. Однажды даже выполнил сугубо доверительную просьбу командира дивизиона — сходить в Финляндию с секретным пакетом. Выполнил, правда, переиначив задание по-своему. В Финляндию не пошел, отправился к себе в деревню, погостил там недельку, хорошенько припрятал пакет, а воротясь в Ораниенбаум, насочинял Бергу, как рискованно было на границе и как обстреляли его патрули красных.

Совершенно безвыходное положение создалось, когда командир дивизиона приказал ему сопровождать курьера через линию фронта. Тут уже, поверят или не поверят, надо было подаваться в Чека.

— Эх ты, Шерлок Холмс неумытый! — рассердился Егоров, выслушав чистосердечную исповедь механика. — Он, видите ли, надумал во всем разобраться один! А мы что, по-твоему, лаптем щи хлебаем?

Но сердиться было поздно. И тогда Егоров, стараясь ускорить следствие, придумал свою комбинацию с лесным «штабом».

А развязка там наступила быстро. Курьер сам себя обезоружил, устные свои сведения рассказал Григорьеву, — спектакль стремительно приближался к финалу.

— Сейчас прибудет авто, и вас отвезут для доклада к его высокопревосходительству, — объявил Федор Васильевич.

— Неужели? Это такая высокая честь! — взвился от радости курьер. — Меня представят самому Юденичу? Я это заслужил?

— Заслужили, — сухо подтвердил Федор Васильевич.

Вслед за тем совдеповский «мерседес-бенц» доставил курьера в Ораниенбаум, прямо к воротам особого отдела.

О дальнейшем догадаться нетрудно. В первые мгновения курьер обомлел и лишился дара речи, увидев вместо генерала Юденича довольно сердитого мужчину в кожаной комиссарской куртке, — а перед ним был, конечно, Александр Кузьмич Егоров, с нетерпением поджидавший гостя в своем кабинете. Потом курьер впал в истерику и, взвизгивая, требовал немедленного расстрела, — все равно он ни словечка не скажет, хоть режьте его на куски. Потом, как и следовало ожидать, быстренько обмяк, притих и начал отвечать на все вопросы, интересующие начальника особого отдела.

Сам по себе этот молодой человек ничего не значил и никого не мог заинтересовать. Единственное чадо крупного питерского домовладельца, недоучившийся студент, прапорщик военного времени, от мобилизации в Красную Армию прятался, поочередно ночуя у знакомых. Вдобавок, если верить клятвенным его заверениям, и курьерские обязанности принял на себя с тайной надеждой дезертировать в Америку, — там у него богатая невеста, которая ждет не дождется женишка.

— Умоляю, товарищ начальник, поймите мои поступки правильно! — бормотал он, заламывая руки и страдальчески морщась. — Я решительный противник всякого кровопролития, я с детства исповедую учение графа Толстого…

— Вот-вот, оттого и гранатой запаслись на дорогу, — не удержался Егоров, брезгливо разглядывая этого сморчка.

Гораздо важнее и интереснее были показания курьера о пославших его лицах. Не все, конечно, принял Егоров на веру, мало ли что мог наговорить перетрусивший хлюпик. И все же выходило, что в пользу белых активно действуют довольно авторитетные военспецы Петрограда — командир воздушной бригады особого назначения Сергей Андреевич Лишин, начальник оперативного отдела штаба Балтфлота Василий Евгеньевич Медиокритский и многие другие.

Назван был в числе заговорщиков и Николай Адольфович Эриксон, бывший штурман крейсера «Аврора». Этого офицера Егоров хорошо помнил с того октябрьского вечера, когда грохнул исторический выстрел «Авроры». Эриксон в ту пору числился вроде бы в нейтралах, не помогал и не препятствовал судовому комитету, а позднее был взят на работу в оперативную часть штаба флота. Неужто и нейтрал успел переметнуться в сторонники генерала Юденича?

Распорядившись о немедленном аресте командира воздушного дивизиона Берга, Александр Кузьмич сел в «мерседес-бенц». Требовалось доложить обо всем членам коллегии Чека, кустарничать было опасно.

Профессора к ораниенбаумским событиям подключили после того, как Борис Берг, отказавшись от бесплодного запирательства, написал первое показание.

Показание было сногсшибательным по откровенности.

«Признаю, что я главный агент английской разведки в Петрограде, — утверждал Борис Берг. — Инструкции и задания получал из разведывательной конторы „Интеллидженс сервис“ в Стокгольме. Имею постоянную связь с английским генеральным консулом в Гельсингфорсе господином Люме, отправлял к нему курьеров. Шпионские сведения посылались также с помощью аэропланов дивизиона, для чего были привлечены доверенные летчики».

Признал Борис Берг и существование в Петрограде разветвленной контрреволюционной организации, в которую входили многие военспецы. Фамилии, правда, сообщить не спешил, ссылаясь на свою недостаточную осведомленность: конспирация у участников заговора на высоте, каждый знает в лицо не более трех человек.

Ничто человеческое не было чуждо Профессору, и поначалу он откровенно возликовал. Да и как же было не радоваться, если схвачен наконец этот чертов СТ-25, доставивший ему столько хлопот и беспокойств! Сам во всем сознается, все подтверждает, сообразил, видно, что игра проиграна.

Но радость Профессора была недолгой, быстро уступив место привычному скепсису, заставлявшему проверять и перепроверять каждый факт. Что-то уж очень легко все получалось, если это резидент «Интеллидженс сервис»… Нет, тут что-то было неладно, и на действительного резидента Берг совсем не похож… Не суют ли ему англичане подсадную утку?

— Послушай, Александр Кузьмич, — спросил он у Егорова, — а в Москву ездил твой Берг?

— Когда?

— Ну весной нынче, летом…

— Нет, не ездил, — подумав, сказал Александр Кузьмич. — Некогда было ему раскатывать, дивизион на нем висел… У нас все время околачивался, сучий сын, в Ораниенбауме…

Это заставляло насторожиться. Еще больше увеличились сомнения Профессора, когда он сам увидел Берга. Допрос вел Егоров, с обычной своей дотошностью старался выяснить все подробности шпионской расстановки сил, а он устроился в сторонке, наблюдал молча.

Перед Егоровым, что-то уж слишком нервничая, ерзал на стуле плотный широкоплечий здоровяк. Черноволосый, с профессорскими залысинами на крутом лбу, лицо скуластое, чуть-чуть монгольского типа. В общем, на СТ-25 нисколько не похожий. То вздрагивал, нервно потирая руки, то начинал пыжиться: он, дескать, был главной персоной, ему и нести за все полную ответственность.

— При каких обстоятельствах и где именно познакомились вы с капитаном Кроми? — быстро спросил Профессор по-английски.

Вопроса Берг не понял. Видно было, что лишь фамилия Кроми дошла до его сознания.

— Простите… В Морском корпусе мы скверно занимались языками, и я не совсем улавливаю…

— Иначе говоря, — перешел Профессор на русский, — я хотел бы знать, кто именно и когда велел вам в случае провала принимать все на себя?

— Никто мне не велел…

— Зачем же вы лжете, Берг? Лжете бессмысленно, без всякой надежды на успех. Мы знаем, что завербовал вас капитан Кроми, знаем и то, что чужую роль вы играете отнюдь не по доброй воле. Непонятно только — какой смысл брать на свою голову лишнее? Это что — самопожертвование? Но во имя чего?

— Я говорю правду.

— Подумайте хорошенько, Борис Павлинович. И советую не больно-то рассчитывать на помощь вашего настоящего шефа…