Его уже не ждали - Златослава Каменкович

У Шенке от удивления вытянулось лицо. «Герр Калиновский читает «Арбайтер Цейтунг»! Неужели и он стал социалистом? Вот удивится фрау Баумгартен, когда узнает об этом! Пойду за газетой, а потом расскажу фрау», — решил Шенке и вышел.

Калиновский успел побриться, принял душ, завязал розовый галстук, надел кремовый жилет и поверх него — голубой бархатный халат, подпоясался черным шелковым с вензелями поясом. Теперь он сидел в своем кабинете и завтракал. Вспомнился позавчерашний вечер в «Цигойнер келлер»[22] и полупьяный хвастливый репортер из «Арбайтер Цейтунг» Ганс Фишер.

«Ну и падки же эти молодчики на сенсации, — подумал он. — И как быстро напечатали. Этот Ганс Фишер оказался деловым человеком, — Калиновский усмехнулся. — Гм, делец! Услышать кем-то придуманную ложь и напечатать ее в газете, выдавая за правду, — это скорее легкомыслие и мошенничество, чем деловитость. Между тем, Ганс Фишер все же молодец, он помог мне. Теперь посмотрим, куда денутся ваши гонор и упрямство, пани Анна. Не станете же вы теперь доказывать свою верность его могиле? Знаю я этих женщин! Дешевы их слезы… Правда, вы не похожи на тех, которых я знаю, но это, наверное, потому, что я хочу владеть вами. Вы же не женщина, а клад! Да, выходит, я женился на сейфе с отцовским золотом?»

Осторожно открылась дверь, вошел Шенке. С видом слуги, понимающего прихоти своего богатого господина, который от тоски ищет развлечений (именно так фрау Эльза-Мария Баумгартен объяснила Шенке желание Калиновского купить «Арбайтер Цейтунг»), Шенке подал Калиновскому газету.

«Странно, по дороге я успел просмотреть всю газету и не нашел там ни одного забавного анекдота», — подумал лакей.

Калиновский развернул газету, просмотрел заголовки и на четвертой странице, в отделе происшествий, нашел заметку под заголовком «Еще одно злодеяние царских палачей в России». Он быстро прочел:

«Нашему корреспонденту из достоверных источников стало известно, что в варшавской цитадели был казнен через повешение типографский рабочий Ярослав Руденко-Ясинский, двадцати пяти лет, обвиненный в принадлежности к тайной антигосударственной террористической организации…»

Калиновский прервал чтение.

— Шенке, пришлите ко мне фрейлен Марту.

Лакей поклонился и вышел.

Калиновский закурил сигарету, сел в кресло-качалку, в котором всегда отдыхал. Глубоко затягиваясь, он медленно выпускал маленькие белые кольца дыма и наблюдал, как они тают в воздухе.

Вошла молодая хорошенькая горничная немка в белом переднике и накрахмаленной наколке. Марта всегда приветливо улыбалась, и хотя ее глаза озорно поблескивали, Калиновский знал, что девушка скромна и равнодушна к делам своего хозяина.

— Пан меня изволил звать? — обратилась она, ожидая приказания.

— Фрейлен Марта, посмотрите, одета ли пани Барбара, и передайте ей, что я хочу ее видеть.

Марта поклонилась и вышла.

Через несколько минут в кабинет Калиновского бесшумно вошла Барбара в мягких туфлях, плюшевом халате. На ее голове красовался тяжелый узел волос.

— Вы хотели меня видеть, пан Людвиг?

— Да, — ответил Калиновский. Он отложил газету и поцеловал руку Барбары. — Садитесь, прошу вас, — указал он на кресло и подошел к письменному столу.

Немного подумал, глянул на двери, затем перевел взгляд на Барбару. Ничего не сказав, начал молча считать вытканные на тюлевой гардине лилии.

— Пани Анна уже встала? — наконец спросил он. — Как она себя чувствует?

— Славик поднял нас в восемь часов. Анна вернулась с прогулки и сейчас собирается его купать.

— В последнее время по ночам я что-то не слышу голоса ребенка. Не заболел ли Славик?

— Наоборот, именно сейчас он здоров, хорошо спит. Какой же он очаровательный! И, знаете, какой умный! Узнает меня издалека. Не успею подойти, как малыш улыбается мне.

— О-о, не улыбнуться такой доброй бабушке! Пани Барбара, не знаю, с чего и начать… У меня неутешительное известие для Анны. Я позвал вас, пани, чтобы посоветоваться. Вот, прочтите.

Калиновский протянул газету, указывая на подчеркнутый заголовок.

Барбара прочла заметку и растерянно посмотрела на Калиновского. Газета задрожала в ее руках, и женщина вдруг залилась слезами.

— О Езус-Мария! Я так и знала. Я этого так боялась. Бедная, бедная моя Анна… Уже вдова…

Несколько минут в комнате царила тишина, прерываемая приглушенным рыданием женщины. Наконец, немного овладев собой, Барбара сквозь слезы заговорила:

— Что теперь будет с ней? Я так боюсь… Бедная, бедная Аннуся, нет у нас счастья! Восьми лет она лишилась отца, двадцати двух — мужа… Славик, бедное дитятко, ты уже сирота… — И снова Барбара безутешно зарыдала. — Нельзя, нельзя ей показывать эту газету… Она… она у меня такая впечатлительная… С ней может что-нибудь случиться…

Калиновский медленно ходил по кабинету и курил сигарету за сигаретой. Подходил к окну, наблюдал, как в снегу гребутся воробьи. Когда Барбара успокоилась, тихо сказал:

— Пани Барбара, отрубленная рука не прирастет, если даже море слез пролить. Лучше подумайте, как помочь дочери, чтобы ее сын не рос сиротой.

Этот разговор Калиновский давно продумал. Барбара должна стать тем мостиком, который соединит его с Анной.

— Вы — мать, а сердце матери всегда чуткое… Вы умная, опытная женщина, и то доверие, с каким вы относитесь ко мне, дает основание думать, что вы догадываетесь о моих чувствах к Анне. Я долго их скрывал. Теперь вот препятствия, которое мешало мне открыть вам свое сердце. Поверьте, я делал все возможное, чтобы спасти мужа Анны…

С колен Барбары упала газета. «Как он может об этом говорить в такую минуту? — ужаснулась несчастная женщина. — Как подготовить Анну? Как сказать ей, бедняжке, о горе, перед которым бессильны все слова утешения?»

Чтобы не обидеть Людвига, Барбара мягко промолвила:

— Пан Людвиг, прошу вас, не говорите пока что Анне о ваших чувствах…

Ржавчина разъедает железо, а печаль — сердце. Рана, нанесенная Анне известием о казни Ярослава, не заживала. Исчезло молоко в груди молодой матери. Маленький Славик заболел.

Доктор, которого вечером привезла фрау Баумгартен, осмотрел ребенка. Сняв пенсне в золотой оправе, он сочувственно посмотрел на молодую мать, поразившую его своей необычайной красотой, и, помолчав, сказал:

— В моей практике второй случай, когда зимой ребенок заболевает этой болезнью. Я бы хотел, фрау, поговорить с отцом ребенка.

— Это опасно, пан доктор? — умоляюще спросила Анна. — Ребенку хуже, да? Почему же вы молчите?

— Пана Калиновского нет дома. Он на охоте, — взволнованно развела руками Барбара.

— Не стану скрывать, болезнь опасная…

— А взрослым она не передается? — перепугалась фрау Баумгартен и отпрянула к двери, едва не наступив на ногу Марте.

— Нет, нет! Болезнь не инфекционная. Вам ничего не угрожает, — успокоил доктор.

Но фрау Баумгартен, которая страшно боялась заболеть, казалось, не слышала его слов. Сославшись на то, что ее ждут неотложные дела, она поспешно вышла.

— Если немедленно не найдете кормилицу, я за жизнь ребенка не ручаюсь, — громом отозвались в ушах Анны тихие слова врача, обращенные к Барбаре, которая провожала его по лестнице.

— Маленький мой… Радость моя… Жизнь моя, — измученная Анна стояла на коленях около кроватки сына и плакала. Не заметила, как из комнаты вышла Марта.

В вестибюле Марта столкнулась с Шенке. Преградив ей путь, лакей с гаденькой усмешечкой ловко обнял девушку, пытаясь поцеловать.

Марта испуганно вырвалась из объятий и сбежала вниз. На кухне она рассказала кухарке обо всем, что слышала наверху.

— Я сразу же подумала о вас, Дарина…

— Девушка милая, доброе у тебя сердце. Побудь тут, присмотри за плитой. Не бойся, фрау ведьма уже была тут, больше не придет.

Дарина быстро помыла сильные полные руки, прихорошилась перед зеркальцем и, подмигнув Марте, побежала наверх.

На лестнице Дарина столкнулась с Шенке. И ей он преградил дорогу. Громкая пощечина, которой угостила Дарина лакея, сразу охладила его пыл. Размахивая кулаком перед растерявшимся лакеем, Дарина предупредила:

— Ты легче, пес неугомонный, вот видишь? И Марту не смей трогать погаными лапами, а то последние твои зубы вылетят! Хватит того, что закрутил голову Грете.

Шенке, не оглядываясь, проклиная все на свете, поплелся вниз.

Дарина тем временем переступила порог Анниной комнаты и. смущенная, остановилась.

— Прошу пани…

— Готовить больше ничего не надо, — глядя куда-то мимо Дарины, еле слышно проронила Анна.

— Прошу пани… Я не затем. Вам нужна кормилица? Моему Сашку девять месяцев, он уже и борщ, и кашу ест. А молока пан-бог дал мне… Двоих могу выкормить. Может, не побрезгаете… Молоко у меня здоровое, дитя ваше быстро выздоровеет. Не беспокойтесь, мне ничего не нужно. Я так, от сердца…