Его уже не ждали - Златослава Каменкович

Давно кончилась на улице игра, в которой мальчишки мерились в хитрости, ловкости и осторожности. Недосчитавшись сына священника, они принялись громко его звать.

Но мальчик, казалось, не слышал их. Потрясенный открытием, которое молнией сверкнуло в его уме, он сидел будто пригвожденный. Его отец приносит беднякам зло…

Славик бежал домой, захлебываясь слезами. Но, увидев сгорбленную спину отца, мальчик украдкой вытер кулаком тяжелые слезы. Впервые его честное и прямое сердце не открылось перед отцом…

Как бы прогоняя нахлынувшие воспоминания, Ярослав провел рукой по лбу.

Между тем, арестованных пригнали в одесскую тюрьму, которую узники называли «домом ужасов». Число самоубийств, случаев умопомешательства и смерти среди политических заключенных здесь достигало огромной цифры.

В конце января 1878 года состоялся суд, и Ярослава Руденко приговорили к смертной казни через повешение. Приговор еще не был окончательно утвержден, но приговоренный содержался в камере смертников.

Даже сюда, сквозь трехаршинную толщу каменных стен и глухих железных дверей, долетел из далекого Петербурга отзвук выстрела Веры Засулич, покушавшейся на петербургского градоначальника генерал-адъютанта Трепова.

Нет, эта девушка, почти ребенок, вовсе не была террористкой. Она даже не состояла в партии, которая боролась против деспотизма, но она добровольно, по велению своего сердца пошла на самопожертвование. Кто был для Веры студент Боголюбов? Родственник? Нет. Возлюбленный? Нет. Она никогда не видела и не знала его. Он был политический арестант. Вера мысленно представляла себе, как под окнами камер для женщин, испуганных чем-то необычайным, происходящим в тюрьме, вяжутся пучки розг, как будто бы предстоит пороть целую роту; разминаются руки, проводятся репетиции экзекуции. Перед глазами Веры вставало бледное, изможденное лицо молодого узника, не ведающего, что его ждет… Боголюбова привели на место экзекуции, и он обмер, пораженный известием о готовящемся ему позоре. За что? Не снял шапки при вторичной встрече с градоначальником… И вот молодой человек, который за участие в манифестации на площади Казанского собора лишен всех прав состояния и присужден к каторге, лежит распростертый на полу, позорно обнаженный, не имея никакой возможности сопротивляться. Свистят березовые прутья… И девушка задает себе вопрос: «Кто же вступится за поруганную честь беспомощного каторжника? Кто смоет, кто и как искупит позор, который всегда неутешимой болью будет напоминать о себе узнику? Да, осужденный с твердостью переносит суровую каторгу, но не примирится с издевательством…»

И Вера Засулич мстит за него, и за себя тоже, ведь ей едва минуло семнадцать лет, когда без суда и следствия ее бросили в застенок Литовского замка, а затем в казематы Петропавловской крепости. Два года она не видела ни старушки матери, ни родных, ни знакомых…

Какое она совершила преступление? Однажды в учительской школе, куда Вера ходила изучать звуковой метод преподавания грамоты, она случайно познакомилась с одним студентом и его сестрой. Да, Вера раза три или четыре принимала от него письма и передавала их по адресу, ничего, конечно, не зная о содержании самих писем. Но оказалось, что молодой человек играл какую-то видную роль в студенческих волнениях: его арестовали и объявили государственным преступником. Пало подозрение и на Веру.

И вот — отняты мечты, отнята юность. Вместо радости, солнца, цветов, обрызганных росой, вместо любви — тюремные решетки на окнах под потолком, редкие прогулки, плохое питание. Поднимало дух только сознание, что ты не одинок, что рядом с тобой за одной стеной и за другой томятся товарищи — жертвы несправедливости и жестокого произвола.

Через два года Веру выпустили, не найдя никакого основания даже предать ее суду. Вскоре девушку снова схватили в ее доме. А через пять дней в пересыльной тюрьме ей сообщают: «Пожалуйте, вас сейчас отправляют в город Крестцы». Девушка обомлела. Ведь еще апрель, холодно, а на ней одно платьице и легкий бурнус. «Как отправляют? Да у меня нет ничего для дороги. Подождите, по крайней мере, дайте мне возможность сообщить родственникам, предупредить их. Я уверена, что тут какое-нибудь недоразумение. Окажите мне снисхождение, отложите отправку хоть на день, на два». — «Нельзя, — говорят, — не можем по закону, требуют немедленно вас отправить».

Крестцы, Тверь, Солигалич, Харьков… Так началась бродячая жизнь девушки, находящейся под надзором полиции… В горькие дни своей скитальческой жизни, обязанная еженедельно являться к местным полицейским властям, она прочла в газете сообщение о наказании Боголюбова. И поклялась отомстить.

Вера приехала в Петербург. И когда переступала порог дома градоначальника, сжимая в кармане револьвер, Вера знала и понимала, что приносит в жертву самое дорогое, что есть у нее, — свою свободу, свою жизнь.

Убить Трепова, по чьему приказанию истязали политического заключенного, девушке не удалось, она лишь ранила его. Но ее выстрел, как и ранее выстрел Каракозова, явился грозным предостережением самому императору Александру II. Теперь юная мстительница, заточенная в Петропавловскую крепость, ждала суда.

Сотни и тысячи лучших людей России томились в тюрьмах, на каторге, погибали на виселицах.

В то самое время, когда Ярослав Руденко ждал дня казни, в Петербурге закончился крупный политический процесс 193-х. Он слушался при закрытых дверях, и лишь много позже люди узнали, как тогда еще никому не известный юрист Петр Александров пригрозил обвинителю: «Потомство прибьет ваше имя к позорному столбу гвоздем… и гвоздем острым!». Сто человек было оправдано.

Петр Александров взялся защищать Веру Засулич. Его страстная, талантливая речь на следующий день появилась во всех газетах России и даже за ее пределами. Имя этого отважного борца за правду и справедливость было на устах всех честных людей. Он стал знаменитостью. Теперь все узнали о беззаконных действиях самодура — градоначальника Петербурга, которого Петр Александров на глазах всего мира пригвоздил к позорному столбу.

Веру Засулич удалось спасти не только от виселицы и каторги — ее оправдали.

Абсолютной неожиданностью прозвучало решение, которое зачитали Ярославу Руденко: смертная казнь ему заменялась бессрочной сибирской каторгой.

Глава десятая

ВЕЧНО ЖИВОЙ

У Анны родился сын, здоровый, горластый, хотя Барбара сокрушалась, что уж очень-то ребенок худенький. Но Анна не могла нарадоваться им. Обычно задумчивое и грустное лицо се озарялось каким-то внутренним светом, когда она глядела на сына, безмятежно спящего у ее груди.

— Взгляни, мама, — говорила Анна, — это же копия Ярослава. Только вот глаза не его, мои… Ярослав Ярославович…

— Да, пора бы и окрестить нашего младенца, — озабоченно посмотрела на дочь Барбара. — Но придется подождать пана Людвига.

— Ни одного письма, — вздохнула Анна. — И почему он молчит?

— Вероятно, у него нет для нас утешительных известий, — тихо проронила Барбара. — Будем ждать и надеяться, что все обойдется благополучно.

Калиновский приехал неожиданно. Фрау Баумгартен, наблюдая за тем, как он заботится о белокурой красавице и ребенке, даже с некоторой печалью сделала вывод: теперь-то этот кутила и развратник бросит свою разгульную жизнь, остепенится и станет порядочным семьянином. Да, на вид эта полька — голубка, где же у нее взялась такая сила, чтобы удержать в своих лапках такого орла?

Как-то хмурым мартовским утром Калиновский ожидал какого-то важного сообщения. Ежеминутно посматривал он на часы и уже два раза справлялся о почте.

Шенке с вежливостью отлично вышколенного лакея отвечал:

— Еще нет, гнедигер герр.[20]

И вот, когда Калиновский уже собирался приступить к утреннему туалету, Шенке подал ему на серебряном подносе продолговатый зеленый конверт.

Калиновский поспешно вскрыл его, извлек телеграмму и прочел:

«Многоуважаемый герр Калиновский! Я воспользовался вашим сообщением, сделанным два дня назад. Чтобы Вы убедились, с какой оперативностью мы работаем, можете его прочитать в сегодняшнем номере нашей газеты. Этим самым я выиграл пари, жду расчета. С глубоким уважением.

Ганс Фишер».

По безразличному лицу патрона иной лакей ничего не понял бы, но Шенке, конечно, догадался, что Людвиг ждал именно этой телеграммы.

— Шенке, сходите на Страсбургштрассе и принесите сегодняшний номер «Арбайтер Цейтунг»,[21] — приказал Калиновский.

У Шенке от удивления вытянулось лицо. «Герр Калиновский читает «Арбайтер Цейтунг»! Неужели и он стал социалистом? Вот удивится фрау Баумгартен, когда узнает об этом! Пойду за газетой, а потом расскажу фрау», — решил Шенке и вышел.