Журнал «Вокруг Света» №09 за 1974 год - Вокруг Света

— Макофин, сын Поли, я пришел к тебе с миром. И ты тоже не будь больше вором-грабителем. Верни мир мне, твоему сыну. — Он поднял с земли нобкерри и палку, потом, с почтительной опаской посмотрев на оливковую ветвь, взял и ее.

После этого он медленно, старческой походкой двинулся к фермерским баракам. Вдруг на другом краю могилы он увидел в дерне свежий отпечаток копыта. Оперевшись тяжело на палку, он стоял несколько минут не двигаясь, глубоко потрясенный, и сомнения одолели его с новой силой. Когда здесь побывал вол: этой ночью или раньше? В одном из отпечатков следа стояла вода... Когда он пошел снова, у него немощно качалась голова. В усадьбу он добрался только с первыми лучами солнца.

...У развилки Матан с сыном, напутствуемый громкоголосыми грузчиками, молча пересел с фургона на молоковоз, и они поехали на станцию.

На станции мальчик давал все необходимые пояснения, пока отец неловко разворачивал мокрую тряпицу и вручал кассиру шиллинги и пенсы за билет. Потом, когда уже сели в поезд, мальчонка носился по коридорчику, свешивался со ступенек, перепрыгивал через ноги пассажиров в тесном купе, где сидел его отец, безмолвный как камень, с крепко сжатыми в горькой улыбке губами. Пронзительным голоском малыш объяснял, что оливковая ветвь не простая, а особенная, что в ее листьях, спрятанный, сидит дух его дедушки.

Пассажиры с громкими воплями повыскакивали из купе, сталкиваясь, бранясь и оттесняя мальчика, в желании поскорее избавиться от подозрительного соседства. Когда последний из них исчез, на полу, прямо посреди купе остался лежать серебряный шестипенсовик. Мальчуган радостно чирикнул, поднял монету и побежал вдогонку за тараторящими пассажирами. Он подбрасывал шестипенсовик вверх, ловил его и кричал:

— Кто потерял? Кто потерял? — Люди были слишком рассержены и сторонились его — вроде не замечали, поэтому малышу ничего не оставалось, как завязать монету в рваный подол своей фуфайки. Пассажиры пожаловались на Матана, и через несколько минут в купе появился поездной контролер.

— Вы не имеете права проводить с собой духов, — сказал он Матану.

Ответом был сердитый блеск глаз, таких запавших и покрасневших, что контролер отпрянул назад.

— Н-не знаю, может, вам следует взять еще один билет... для привидения, — сказал он.

Зулус, увидев презрительную улыбку на лице контролера, отвернулся, чтобы скрыть свою ярость и смятение.

— Почему вы не отвечаете?

— Это мой отец, и он потерял голос, — сказал мальчик.

— Хорошо, пусть он тогда выкинет своего духа в окно или едет в тамбуре. Мы не можем допустить, чтобы пассажиры загромождали проход.

Матан неуверенно поднялся и поплелся по коридорчику в тамбур, крепко держа в руках свои палки, узелок и оливковую ветвь. Пассажиры быстро проходили мимо или делали вид, что не замечают худого, изможденного человека, который с трудом сохранял равновесие, когда вагон болтало на стыкал и поворотах.

Так он и стоял в тамбуре, пока поезд не прибыл на станцию Коленсо, что находится на берегу широкой и грязной реки Тугелы. Здесь, на почти пустой равнине, с редкими точками кустарника, высились только, подобно великанам из сказки, водонапорные башни и трубы теплоэлектроцентрали.

Матан с трудом слез на платформу и подошел к скамье; тяжело опустился на нее, следя за отходящим поездом. Он два дня уже ничего не ел, и его бил лихорадочный озноб.

Мальчик, радостный и возбужденный, бегал по платформе. Ему нравились моторы, электровозы, путаница проводов вверху, сложные и непонятные узлы трансформаторной подстанции, где работали чернокожие в красивой форменной одежде, свист и жужжание всех этих загадочных предметов, а еще больше приводили его в восторг огромные перья дыма, уходившие в голубое небо. «Когда-нибудь и я буду работать на электростанции», — думал он. Мальчик носился по перрону, лавируя между пассажирами и носильщиками, а отец все сидел на скамье, собираясь с силами. Мальчуган вытащил шестипенсовик. Он играл им и подбрасывал в воздух.

Матан смотрел на мальчика и думал, как они будут продолжать путешествие, теперь уже пешком, через горный хребет, в долину Сулузи. Монетка сына яркой дугой сверкнула в воздухе, упала на платформу и покатилась к краю. Мальчик нагнулся и стал высматривать ее между шпал. А по рельсам неслышно, но быстро двигался зеленый электровоз. Мальчик не видел его и уже собирался спрыгнуть вниз за монетой. Матан уже не успевал...

— Бхека! — закричал он — Ивец изитимела! (Смотри — поезд идет!)

Мальчик обернулся и отшатнулся от края, как от удара. Пассажирский поезд, не останавливаясь, прогромыхал мимо станции, и, когда прошел последний вагон, мальчик снова посмотрел вниз — там, целая и невредимая, лежала среди гравия его монета. Он спрыгнул вниз и поднял ее.

Быстро взобрался на платформу и с зажатой в кулаке монетой побежал к отцу. У скамьи с сияющими глазами воскликнул:

— Отец, ты говоришь вслух?!

Матан держал оливковую ветку на коленях и, обнажив в полуоскале зубы, напряженно смотрел на нее. Он не слышал и не видел сына. Однако ни малейшего шевеления листочка на ветке, как назло. Он не совсем понимал, чего он ждет. Если бы душа его отца действительно ехала до этого места с ними на ветке, то дала бы какой-нибудь знак о своем существовании — завяли бы какие-нибудь листья или бы даже подожглись... Но ничего этого не случилось, и страшное подозрение ожило в нем — подозрение о том, что нет никакого возвращения духа предков домой, что не было никаких козней дьявола в его судьбе, что нельзя влиять на свою судьбу: что должно быть, то и будет.

— Иди сюда, — мягко сказал он сыну. — Пошли дальше.

Он шагал с усилием, слегка наклонившись вперед. Какая-то неудержимая сила заставляла его идти все быстрее, и мальчик то отставал, то бежал с ним рядом, хватаясь за рваную развевающуюся шинель.

Несколько миль они шли по пыльной проселочной дороге. Знойная жара, обретая плоть, как бы танцевала перед ними на твердой глинистой почве, на глинистом сланце, а в кустах назойливо жужжали тысячи насекомых. Матан ничего не видел и не слышал, устремив неподвижный взгляд вперед, и, встречая путника, лишь поднимал в молчаливом приветствии свободную руку.

— Отец не может разговаривать, — пояснял мальчик, и они спешили дальше.

Несколько раз они останавливались у реки попить и ополоснуть лицо, потом вброд перешли на другой берег через лениво катящую свои воды Сулузи. Наконец подошли к дому — двум тростниковым хижинам-ульям, стоявшим у подножия холма. Старуха, родственница Матана, перестала шелушить кукурузные початки и принесла им воды в калебасе.

Она смотрела на Матана с большой тревогой, она увидела, что он изменился к худшему, и постаралась отвести взгляд в сторону и ничего не произнести, кроме слов приветствия. А он оставил мальчика с ней, зашел в хижину и из потемневшей тростниковой кровли вытащил длинный ассагай. Оливковую ветку он отнес за хижину и вновь вышел под лучи полуденного солнца — теперь вместе со своими палками он нес и ассагай. Он перешел вброд Сулузи и остановился на берегу, чтобы отполировать острие копья мелким песком и снять пемзой ржавчину. Потом обмыл ассагай проточной водой и вытер сверкающий наконечник рукавом. Носить такое опасное оружие запрещалось, но теперь его это мало беспокоило.

Он быстрым шагом пересек буш и еще до захода солнца очутился перед богатым краалем — мальчишки загоняли в него на ночь многочисленных коров и коз. Хижины в краале были построены из камня, крыша из толстого тростника покоилась на прочных столбах и подпорках, были увенчаны черепами и рогами животных, а также надутыми желчными пузырями. Только одна хижина выглядела по-бедняцки — целиком тростниковая, обветшалая и источенная непогодой, она как бы с насмешливым смирением поглядывала на остальные постройки. Именно здесь Матана ждал исангома.

— Ты открыл свой рот. Ты заговорил! — без церемоний набросился колдун на Матана.

— Я сказал слово, ну и что?

— Ты забыл, что я тебе велел?

— Я все помню, — Матан со свирепым видом повернулся к нему.

— Почему ты пришел сюда с оружием?

— Я пришел услышать, что ты скажешь. Я хочу знать, возвратился ли домой мой отец? Я хочу знать, будем ли мы теперь жить спокойно, я и мой сын?

— Как я могу тебе это обещать — ты нарушил заповеди духов!

— Я отдал свою последнюю корову, чтобы ты это сделал, и ты это сделаешь, сын Нокомфелы!

— Ты пришел угрожать мне? Мне, который может уничтожить тебя одним мизинцем?

— Я пришел за ответом. Ты пойдешь сейчас со мной хоронить дух моего отца. Могила уже готова... И если ты не докажешь, что он вернулся на родину, то клянусь, злодей, я похороню тебя вместо него.

Он выразительно приложил ладонь к сверкающему лезвию копья и, пригнувшись у низкой двери, выскочил из хижины.