Убийство на виадуке - Рональд Нокс

– Такова жизнь, – высказался Гордон.

– А это что? «Держаться и оно мысли…» А, прекрасно! Смотрите, я воспользовался для расшифровки не имеющей к ней никакого отношения чудовищной книгой «Формирование характера». При этом я открывал все требуемые страницы и подчеркивал найденные слова. Значит, и старина Ватсон еще на что-то годится. Погодите минутку… да, именно. Ну что, готовы? Слово «держаться» – пятое в седьмой строчке на восьмой странице. А что на этом месте у Момери?

– Там «вы». Очень похоже на начало письма.

На этот раз работа над расшифровкой прошла более плодотворно. Когда процесс завершился, Кармайкл взял половину листа, слова на котором сложились в предложение: «Вы непременно погибнете, если решите отступиться от своей веры».

– Да, – задумчиво произнес Гордон, – слишком гладко для простого совпадения. Значит, вот какое сообщение – что это, угроза или предостережение? – прислали Бразерхуду, и старина Бразерхуд расшифровал его, очевидно, по своему экземпляру Момери, но никакой пользы из этого знания извлечь не успел. Теперь мы знаем, о чем говорится в письме, вот только это мало что нам дает.

– Полагаю, письмо означает, – заметил Кармайкл, – что Бразерхуд пообещал что-то предпринять, а потом решил пойти на попятный.

– Вполне возможно, – согласился Ривз.

– А почему «возможно»? Что еще могут значить эти слова?

– О, даже не знаю… Разумеется, не знаю, в том-то и дело. Как говорит Гордон, это мало что нам дает.

– Само по себе – да, – согласился Кармайкл. – И в то же время случайным образом обеспечивает нам еще одну улику.

– Это какую же? – спросил Гордон.

– Скажу в другой раз. Позвольте, пора обедать. Идемте вниз.

И лишь внизу он объяснил, что имел в виду:

– Еще одна улика – исчезновение шифра. С ним дело обстоит не так-то просто – конечно, если я не ошибся.

Глава 11. Похороны и вигилия

– Не вполне понимаю вас, – признался Ривз, когда они сели за стол.

– Не беда, – сказал Кармайкл, – еще посмотрим, прав я или нет. И кроме того, похороны сегодня днем, а до них предпринимать что-либо едва ли было бы прилично, так? Эй, Мерриэтт, когда начинается?

– В половине третьего. Присутствовать пожелали многие члены клуба, и желательно, чтобы они успели вернуться как раз к дневной партии. Признаться, клуб проявил великодушие к бедняге Бразерхуду, учитывая, что его знал мало кто из нас. Комитет клуба прислал превосходный венок.

– И венок этот, видимо, оказался единственным, – добавил Гордон.

– Как ни странно, нет. Есть еще один – на вид весьма дорогой, присланный из Лондона. Но на нем нет ни имени, ни каких-либо надписей.

– Хм… – отозвался Ривз. – Любопытно.

– Дорогой мой Ривз, – принялся увещевать его Гордон, – я не позволю вам изучать венки у гроба с помощью ваших луп и пинцетов. Существуют же пределы приличия.

– А я и не собирался, пока Кармайкл не… эй, постучите-ка его по спине, Гордон!

Кармайкл зашелся в припадке кашля, которым порой подвержены даже самые благовоспитанные из нас.

– Любопытная штука, – откашлявшись, заговорил он, – как когда-то, в моем детстве, было принято говорить, что питье «не в то горло попало». Но насколько я понимаю, трахея тут ни при чем.

Похороны, признаться, оказались разгулом иронии. Присутствующие члены клуба постеснялись брать на кладбище с собой клюшки, но их одежда явно была компромиссом между уважением к памяти покойного и решимостью заняться любимым делом сразу же, как только все будет кончено. Никто из этих людей не пролил ни слезинки. Жители Пастон-Отвила явились все, вплоть до малых детей, из чисто патологического любопытства – посмотреть, как «хоронят того малого, который вывалился из поезда». Высокопарные заверения заупокойной службы пришлось читать в пределах слышимости от деревенской площади, на которой менее чем неделю назад Бразерхуд старательно опроверг учение о бессмертии души. Отвилских вельмож с тех самых пор, как они отступились от прежней веры при Вильгельме III, под те же возвышенные каденции провожали на покой в этих же стенах —

Доблесть, что гроша не стоит, жизнь, что кончилась, как тень…[19] —

однако в их манере оставлять сей мир чувствовалось благородство феодалов. А этот временный житель, не знающий в местном приходе ни души, не любивший в окрестностях ничего, кроме восемнадцати маленьких ямок на поле для гольфа, – каким мог быть траур по нему, покойнику с обезображенным телом и душой, само существование которой он отрицал?

Нетрудно понять, почему люди соглашаются на кремацию. Мы приберегаем всю свою серьезность для пустяков, и что удивительного, если у людей возникает чувство несоразмерности при виде традиционных и торжественных ритуалов погребения? С деревенскими жителями, однако, дело обстоит иначе: было бы справедливо отметить, что час, ради которого они живут, – это час их похорон. В этот момент они становятся единым целым с землей, которую возделывали, наконец-то получают свое, личное владение среди полей, где работали с незапамятных времен. «Человек, рожденный женою, краткодневен и пресыщен печалями»[20] – сами того не осознавая, они учатся измерять свою жизнь вековыми дубами в большом парке, обветшалой древностью самой деревенской церкви. А эта чуждая раса беспечных интервентов, для которых каждая пядь земли не более чем удобна или же неудобна для удара, – какую роль они играют в общественной жизни долин, которые наконец-то обрели покой? Для пришельцев ничто не имеет значения.

За заупокойной службой мы наблюдали глазами Гордона; Ривз, по всей вероятности, терялся в догадках насчет дарителя таинственного венка, а Кармайкла, несомненно, происходящее наводило на тысячи мыслей. Но наконец все кончилось, и Ривз, которому не терпелось вновь взяться за дело, принялся умолять Кармайкла изложить свои соображения насчет исчезновения зашифрованного письма.

– Подождите, когда мы вернемся к вам в комнаты, – был единственный ответ. А когда желанный приют был достигнут, Кармайкл объявил: – Еще раз пересмотрите бумаги и убедитесь, что вы не пропустили письмо по ошибке.

– Боже милостивый, – вдруг воскликнул Ривз, – вот оно! Но я готов поклясться, что когда я искал его раньше, его здесь не было. Послушайте, Кармайкл, неужели вы сыграли с нами шутку?

– Нет, – ответил Кармайкл. – Ничего подобного.

– Тогда кто же?

– В том-то и вопрос. И я был бы рад, имея возможность просветить вас. Видите ли, я точно знаю, что в пропаже этого документа горничная не виновата. Она убирает комнаты лишь рано утром; так вот, а я заходил после завтрака, когда вы уехали в Бинвер. Я собирался еще раз взглянуть на шифр – на случай, если вдруг мне удастся разобрать его. И письмо было на месте.

– А вы уверены, что не уносили его с собой?

– Абсолютно. И заметьте: должно быть, документ унесли, пока вы с Гордоном находились в Бинвере, а я – на станции.

– Но как же он вновь попал сюда?

– Его вернули на прежнее место. И вернули не во время обеда, потому что после обеда я снова заходил, чтобы удостовериться, а пока мы были на похоронах. Отсюда следует, что этим днем никто из нашей компании не трогал ваши бумаги – к примеру, могу с радостью отметить, что секретарь избежал подозрений.

– Но вы и вправду считаете, что в этом доме есть кто-то, кто заходит ко мне в комнаты и роется в моих бумагах с некими корыстными целями?

– Не стоит так возмущаться по этому поводу. Последние три дня вы провели, шпионя за другими людьми; что же такого невозможного в том, чтобы другие люди шпионили за вами? Смотрите: письмо находится в вашей комнате в половине одиннадцатого, в половине первого его здесь уже нет, а в четыре часа оно снова здесь. И вы уверяете, что никто из людей, знакомых с вашими привычками, не рылся в ваших бумагах?

– Но как вы это заподозрили?

– Вот в этом и заключается странность. Вам не случалось замечать, как порой ошибочный расчет подводит нас к верному решению? Ломая голову над удивительным случаем, который произошел вчера вечером с фотографией, я вдруг задумался вот о чем: могло ли быть так, что кто-то проник в комнату и подменил снимок в ваше отсутствие? Поразмыслив, я понял, что это невозможно, ведь мы вчетвером все время находились в комнате. Однако вместе с тем я сообразил, что мы, пожалуй, слишком открыто вели расследование. Задумайтесь, как много в этом дорми-хаусе сравнительно незнакомых людей; любой из них, насколько нам известно, может быть убийцей Бразерхуда или, по крайней мере, его сообщником. А когда вы обнаружили, что зашифрованное письмо пропало, меня сразу же осенило: я был прав, здесь есть тот, кто следит за каждым нашим шагом! Вот почему за обедом я изобразил приступ кашля: вы как раз собирались завести разговор об исчезновении зашифрованного письма в переполненной столовой, и я счел это неблагоразумным.