Зов Чернобога - Андрей Посняков

— Вот что! — подумав, вдруг просиял Порубор. — Кажется, нашел я себе занятие, Речка.

— Ну? — Девушка обернулась, мотнув толстой рыжей косой. Ух, и хороша же. Да только Порубор той красоты не замечал, весь в мыслях своих расплывался.

— Буду Твора учить грамоте, — твердо заявил он. — Ему ведь жить дальше надо, не все у вас, когда-то и самому придется. А грамота — она везде сгодится, и в тиуны можно податься, и в приказчики, потом и свое дело открыть, лодьи завести, мастерские.

— То-то у тебя и лодьи, и мастерские, — поддела Речка.

— Я — другое дело, — серьезно отвечал Порубор. — Мне воля милей всего. Эх, Реченька, бывало, выйдешь из лесу на луг — мать честная, это ж какая красотища! Трава — зелена-зелена, небо синее, с облаками белыми, а цветов на лугу — сонмище. Лиловые колокольчики, васильки синие — синие, фиалки трехцветные, желтые одуванчики, ромашки, розовый сладкий клевер. Бросишься в эту траву, в разноцветье это, посмотришь в небо — и кажется, ничего уж в жизни не надо.

— Это плохо, что не надо, — еле слышно буркнула Речка и тяжко вздохнула.

Вошел Твор, аккуратно поставив в угол кадки с водою, поздоровался с Порубором. Посмотрел на Речку, спросил:

— Не надо ли чего, матушка?

— Корова в хлеву тебе матушка! — обиделась девушка. — Мне что — сто годов, что ты меня этак зовешь?

Отрок смутился, опустил глаза долу.

— Поди дров на заднем дворе поколи. — Речка махнула рукой. — Изрядная куча.

— Так я их вчера еще расколол — удивился Твор.

— Вчера? Ну, молодец, парень. Тогда жди, пойду у хозяйки спрошу, чего тебе делать.

— А нету хозяйки Любимы, — развел руками отрок. — По рани еще на ручей с сестрицей ушли, с бельишком.

— Ой, а я и не видала. А детушки с кем же? — ахнула Речка, — Да ни с кем. — Твор пожал плечами. — Лежат себе в зыбке, слюни пускают.

— Ах ты ж, чур меня, чур. — Бросив пест, Речка выбежала из корчмы и, подобрав подол, направилась через двор к отдельно стоящей избе Ярила с Любимой.

Порубор проводил девчонку рассеянным взглядом.

— Вот заполошная.

— Красивая, — тихо промолвил Твор.

— Кто? Речка?! Скажешь тоже… — Порубор засмеялся и вдруг умолк… а ведь и в самом деле, не та уже стала Речка, стройна, тонка станом, а уж коса…

— В общем, так. — Встав из-за стола, юноша подошел к мальчику. — Буду тебя учить грамоте. Согласен?

— Еще бы! — обрадовался Твор. — Только это трудно, наверное…

— Да, нелегко. — Порубор улыбнулся. — Но ты не бойся, Вятша меня за тебя просил — так я научу, хоть ты что делай. Только уговор — во всем меня слушаться.

— Понял, — кивнул отрок.

— Сейчас вот работу по хозяйству справишь, и пойдем с тобой на торг.

— Вот здорово!

— Погоди, не ори так, в ушах звенит. — Порубор поморщился. — Вообще старайся говорить негромко, степенно, таких людей лучше слушают и уважают. Понял?

— Угу!

— А теперь скажи для начала, зачем нам на торг?

— Ну… — Отрок задумался.

— Смелей, смелей, — подбодрил Порубор.

— Мыслю — прикупить чего-нибудь. Стилосы, перья гусиные, вощеные дощечки, так?

— Так, — кивнул юноша. — Да не совсем. Посмотри-ко на себя!

Твор посмотрел. Ничего особенного: порты, онучи, лапти — хоть и весна, да холодновато еще босиком-то — рубаха сермяжная, такой же зипунишко.

— Как это «ничего особенного»? — Порубор усмехнулся. — Руки от грязи черные, волосы нечесаны, вон — солома в них застряла, пояс засаленный, на рубахе, на животе прямо, дырища!

— Так то сестрица не досмотрела, не успела зашить!

— Сестрица?! А сам-то ты на что? Вернется Речка, спросишь у нее иголку с нитью — зашьешь, да, смотри, аккуратно, плохо сделаешь — не возьму на торжище. Чего мне с таким грязнулей позориться? Да не шмыгай ты носом, нехорошо. Пока вон воды нагрей да голову вымой, а заодно и руки.

Вздохнув — ну и Порубор, ну и зануда, за что только Вятша его так сильно уважает? — Твор скинул зипун, стянул через голову рубаху…

— Ой, никак вымыться решил? — войдя, прыснула со смеху Речка. — А мы-то, глядя на тебя, думали, в ваших лесах вообще не моются.

Отрок обиженно засопел.

— Речка, — попросил Порубор. — Там, в сундуке, старый дедков пояс был, нарядный. Дай-ко!

— А Любима…

— Да разрешит Любима, скажешь, что я взял.

Пожав плечами, Речка наклонилась к сундуку.

Да еще нарочно так платье стянула, чтоб Порубор слюной захлебнулся. Скосила глаза, вздохнула — нет, не проняло! В своих мыслях витал парень.

— Ну, вымылся? — Порубор взглянул на отрока. — Теперь рубаху зашей. И на вот тебе пояс.

По пути на Подол они встретили возвращающихся с бельем девушек — Любиму и Радославу. Обе уже подружились, болтали о чем-то, смеялись, увидав парней, прыснули еще больше. И чего ржут, словно лошади?

— Нет, — остановились, — не надо нам помогать, сами донесем одежку. Идите, куда шли.

— Ну, как хотите, — не стал настаивать Порубор. Эх, и красива же эта Радослава. Вот бы такая его полюбила… Юноша вздохнул, позавидовал Вятше, потом обернулся к Твору: — Ну, не дуйся. Все тебе было правильно велено. Для чего? Сейчас обскажу. Есть у меня вражина — завистник, Ерофей Конь, тоже проводник, и не худой. Только вот серебришка у него за сезон выходит куда как меньше, чем у меня, хоть и скряга Конь известный. Почему так? Не знаешь? Я скажу. Вот, посмотри, как я одет?

— Хорошо одет, — скосил глаза Твор. — Богато.

Еще б не богато! Рубаха на Поруборе ярко-желтая, из тонкой ромейской ткани, по вороту да подолу золочеными нитками вышита, наборным пояском подпоясана, плащ с левого плеча свисает — голубой, с шитьем серебряным, с подбоем белым, за такой плащ коня отдать не жаль. На ногах порты узкие, красные, постолы кожаные, со скрипом, обмотки белые, как выпавший первый снег. Что и сказать, богато.

— Видишь? — Порубор улыбнулся. — А Ерофей Конь, не обижайся только, так же, как вот ты недавно, ходит. Все скупится, старое платье донашивает, волос дикий, нечесаный, бородища всклокочена — жуть. Вот и прикинь, к кому пойдут люди? Кому больше доверять будут, хоть Ерофей, может, и куда больше меня земель знает?

— Ах, вот оно что… — наконец-то догадался Твор. — Теперь вижу, что одежка твоя — для серебришка приманка.

— Верно соображаешь. — Порубор улыбнулся. — Вишь, вон он, Подол-то… Широк, многолюден.

— И то верно. — Твор испуганно посмотрел вниз, где, за березами, в утренней туманной дымке, шумел многолюдством Подол — с ремесленными слободами, с кузнями и амбарами, с корчмами и капищами, с торжищем. Нигде еще не видал Твор столько людей, сколько в Киеве, боялся, никак привыкнуть не мог. Вот и теперь схватил Порубора за руку — как бы в этакой-то толпе да не затеряться. Затеряешься — век не выберешься!

Гудел Подол, шумно колыхалось торжище, в кузнях, за ручьем, звенели наковальни. Твор во все глаза смотрел на людей. Хоть и не сезон еще был, все начиналось только, а все же. Вон, ряд кожевенный, вонючий — Твор поспешно зажал нос, — в селище-то хоть со всех лошадей да коров сдери шкуры — и то для рядка не хватит, чуть дальше — горшечники, горшки, кувшины, блюда — блестящие, с узорочьем. А рядом ткани — каких только нет! Тяжелые, ромейские, разноцветные — синие, желтые, палевые, голубые, серебром-золотом вышитые — барберек, атлас, камка с парчою, ворсистый бархат, Прямо глаза разбегались, У рядка с тканями Порубор остановился, калиту — кошель, на поясе висевшую, вперед передвинул, сказал что-то купцу на языке непонятном, лающем, Купчина ответил так же, улыбнулся — одет чудно, в порты узенькие, в плащик куцый, на голове шапчоночка кожаная, лицо бритое, худое, глаза хитрые.

— Сукно фризское есть ли? — уже понятно спросил Порубор.

— Как не быть? — Купец разбросал по рядку кипы, какое, мол, надобно — темно-зеленое, красное, синее?

— Синее, — подумав, кивнул юноша, поплевав на пальцы, провел сильно по краю кипы. — Чай, не черникой-ягодой крашено?

Торговец испуганно замахал руками. Доброе оказалось сукно и покрашено достойно.

— Смерь-ка шесть локтей. — Порубор обернулся к Твору: — Бери, парень, неси, да смотри, не потеряй — то тебе на рубаху.

Вытащил из кошеля монету — отрок глазам своим не поверил, блестящую серебряную ногату с витиеватыми письменами, — притянул продавцу. Тот попробовал монету на зуб, улыбнулся.

— Пошьете рубаху, носите на счастье.

Поблагодарив, Порубор с Твором отправились на самый край рынка, где за приемлемую цену купили у ромея Хрисанфия вощеные дощечки и заостренные палочки — стилосы. Хрисанфий торговал и пергаментом, и перьями, чернилами, а когда была возможность, привозил на заказ и книги — только очень-очень редко.

— «География» Страбона не надобна ли? — придержав Порубора за рукав, тихо спросил он.

У юноши загорелись глаза, но тут же и погасли.