Племянник гипнотизера - Евгений Дубровин

– Молодые для дезертиров-то Может, самодеятельность какая. Циркачи.

Подойдя к окну, молоденький старшина вежливо приложил руку к козырьку.

– Скажите, пожалуйста, могу я видеть председателя колхоза?

– Я…

– У меня к вам дело.

– Заходите.

Стоявший впереди худощавый оборванец подмигнул председателю рыжим глазом.

– Сигареты куришь, гражданин начальник? Может, угостишь? Ну и житуха в колхозе пошла. Хоть перебирайся к вам на постоянное жительство. Да ты не бойся, не задарма прошу. Мы отработаем. Мотя, сбацай нам кукарачу.

Богатырь в донельзя оборванной фуфайке смущенно переминался с ноги на ногу.

– Стеснительный, – пояснил рыжеглазый. – Нос проломить кому-нибудь не стесняется, а кукарачу ему исполнить для тружеников села совестно. Ну, Мотя, давай!..

Оборванец расправил плечи и затопал, бормоча: «А кукурача, а кукарача»… Распахнутые рамы задребезжали стеклами.

– Ну, ребята, а вы что стоите? А кукарача! А кукарача! Трым-татирим-трам-та-та!

Рыжеглазый завихлялся на месте, выделывая ногами черт знает что. Остальные тоже пустились в пляс, подпевая: «А кукарача! А кукарача! Трым-та-тирим-трам-та-та».

Со всех сторон к правлению бежали люди. Возившие силос автомашины останавливались, запрудив улицу. Мальчишки карабкались на силос, чтобы посмотреть сверху, срывались и опять лезли.

– Давай, труженики села, подплясывай! – кричал рыжеглазый. – Разучивай бальный танец «Кукарача»! Танец занесен к нам из далекого Уругвая. Мы идем по Уругваю! Ночь – хоть выколи глаза! Только крики попугаев разрывают трытата-а-а!

Толпа смотрела молча. Только изредка обменивались замечаниями.

– А девка-то… девка… Ну и срамота.

– Рыжий востер. Ишь што делает.

– Этого вместо быка бы трос возить.

Один из смотревших из окна бригадиров до того увлекся представлением, что сунул в рот не тем концом сигарету и теперь чихал и плевался.

– Эй, блондин! – крикнула ему плясавшая девка. – Иди погадаю, сколько центнеров соберешь!

«Блондин» покраснел, плюнул серой слюной и спрятался за спины.

– Ну хватит, ребята. Благодарю вас, граждане, за внимание. – Рыжеглазый раскланялся на все четыре стороны. – Перед вами выступал ансамбль песни и пляски Дома предварительного заключения.

Между тем милиционер пробился в кабинет председателя.

– Уф! Замучился с ними, – сказал он, присаживаясь на лавку и вытирая платком со лба пот. – Всю дорогу вот так. Народ сбегается, мешает уличному движению. На вокзале драку затеяли. Еле ноги унесли. Давайте знакомиться. Старшина милиции Петр Музей. Прибыл к вам с четырьмя заключенными для отбытия пятнадцатисуточного заключения.

– Что… к нам? – удивился председатель.

– Так точно.

– Но они вроде… всегда… в городе отбывали.

– Почин у нас объявили. Теперь часть мелких хулиганов в деревню направлять будем для выполнения сельскохозяйственных работ. Об этом и в газетах писали. Не читали? «Хулиганов – в село» – называется.

– Нет…

– Дескать, в городе и так рабочей силы хватает, а их каждый день по полсотни набирается – вот и помощь сельскому хозяйству. Проезд за свой счет, кормежка – что заработают.

– А почему именно к нам?

– Мы уже в четырех хозяйствах были. Нигде не берут. В одном взяли сгоряча, да они, черти, ночью сад обнесли и бочку с пивом из магазина укатили. Выгнали в шею. Вам они тоже, наверно, не нужны. Придется на разгрузке вагонов им повкалывать. Так как будем, товарищ председатель?

– Да, с ними хлопот не оберешься…

Милиционер вздохнул и полез в полевую сумку.

– Распишитесь вот здесь. И печать нужна. Это мне для отчетности. А то скажут – ты с ними никуда не ездил.

Председатель взял бумажки. На каждой было напечатано на машинке всего несколько строчек: «Колхоз (пропуск) в услугах тов. (далее следовали фамилии) не нуждается».

– Подписывайте скорей, а то нам еще назад вон сколько топать. Или вы машину дадите?

Петр раскрыл сумку, приготовившись класть туда бумаги.

– За что их осудили?

– За разное. Мелкое хулиганство в основном. Одна – злостная самогонщица.

– А тот, с рыжими глазами?

– Вор.

– Шустрый.

– Они все шустрые. Работники плевые, а попьянствовать да покуражиться любят. Пока я на вокзале билеты оформлял, угнали самосвал. Хорошо, рядом милиционер с мотоциклом оказался. Догнал. А то с меня бы за это дело шкуру сняли.

– Кто угнал?

– Этот… как его… с рыжими глазами. Скифин. С ним тяжелее всего.

– А вон тот, с бычьей шеей…

– Мотиков.

– Спортсмен, наверно.

– Гиревик! Лодырь страшный. Ест да спит. А когда разозлится – зверь. Буфетчик ему пива не долил, так он в него подносом кинул, чуть голову не проломил.

– Вы им разрешаете пиво пить?

– Да. То есть нет. Но они хотели пить, а ситра не было.

Петр смутился и замолчал. Ни тон разговора, ни собеседник ему не нравились. Напротив сидел человек, который совсем не был похож на «традиционного» председателя. Не было на нем френча, галифе, кирзовых сапог, не было хитроватого красного лица потомственного крестьянина. Председатель был плотный, высокий и скорее походил на капитана рыболовецкого траулера. Это сходство усиливала эстонская фуражка с лакированным козырьком и сигара, которую он не вынимал изо рта, даже когда говорил. На ногах – странные ботинки из серо-голубой кожи с толстыми белыми шнурками, какие носят альпинисты.

Лицо загорелое, с глубокими морщинами, взгляд – в самые глаза. Петр Музей никогда не любил людей, которые имеют привычку смотреть в глаза.

Председатель повертел в руках бумажки и отложил их в сторону.

– Значит, вы считаете, что новый почин – овчинка выделки не стоит?

– Да… Конечно… Поездим, поездим – да назад. С ними хлебнешь горя. Нужно крепкое помещение с решетками. А еды… Видели вы того, здорового? Он в один присест четыре порции съедает.

– Если б хорошо работали, порций не жалко. А решетки… Это они в городе домой бегают, а тут бегать некуда. Да и от зари до зари как наишачишься, ходить – не только бегать – не захочется.

– Но в том-то и дело, что они не будут работать! – горячо воскликнул отличник.

– А вы откуда знаете?

– Догадываюсь.

– Знаете что? – сказал председатель. – А мне нравится ваш почин. Давайте-ка мы их завтра на МТФ отправим.

– Но… – Петр, не ожидавший такого оборота дела, растерялся. – Как же так…

– А что? Мне сейчас люди очень нужны. Двоих поставим на дойку, гиревик будет чистить коровник, а тот… рыжий… займется подвесной дорогой. Раз машину угнал – значит, с техникой дело имел. Под вашим контролем, конечно. Кстати, присмотрите за нашим шофером Сенькиным. Он у нас тоже на положении пятнадцатисуточника. Пусть три раза в день ездит к вам на контроль… Так сказать, дыхнуть… Вот вам записка. Получите в кладовой аванс… Остановитесь у бабки Василисы. У ней просторно. Готовить она тоже вам будет. Сегодня отдыхайте, а завтра утром я за вами заеду. Что еще?.. Вы, кажется, чем-то недовольны?

– Нет, что вы… Наоборот…

– Ну тогда до завтра. Возьмите свои бумажки. Я думаю, они нам не потребуются. Клава, проводи товарищей до Василисы! Скажешь ей – постояльцы на пятнадцать суток. Ко мне вопросы есть, товарищ старшина?

– Нет…

– Тогда всего доброго. Своим подопечным передайте: если будут стараться, по полсотни на дорогу выдам.

Из сеней вышла уборщица с тряпкой, смахнула со стола пепел и сказала:

– Ходимте.

II

Скиф к сообщению, что их направили на МТФ, отнесся спокойнее, нежели Петр предполагал.

– Такой вариант я предусматривал, – говорил он повесившим носы «пятнадцатисуточникам», когда они шли к дому бабки Василисы. – Ничего страшного. Отсрочка всего на день. Сегодня устроим ему такой Варфоломеевский вечер, что утром на коленях будет просить уехать. Я подобных типов знаю. Пытается из себя корчить современного руководителя. Фуражечку с лакированным козыречком надел, ботиночки шнурочками белыми зашнуровал, матом не выражается, каждую копеечку считает, фермы, конечно, у него все на хозрасчете. А тут на голову сваливаются четыре дармовых работника. – Скиф лягнул бежавшего за ними всю дорогу и время от времени впадавшего в истерику щенка. – Конечно, надо их использовать. А как же? Я же рачительный хозяин. Сигареты курит и бригадиров приучил. Ну ладно, не на того напал.

Племянник гипнотизера ругался всю дорогу и немного поднял дух своих спутников.

Хата бабки Василисы даже не была видна с улицы, так заросла старым вишняком. Уборщица Клава отвернула вертушку на калитке, и они пошли по узкой, заросшей лопухами дорожке. Лопухи были белыми от паутины, высокими и раскидистыми. Наверно, их тут никто никогда не косил, и они чувствовали себя вольготно. Хата была довольно-таки большой, когда-то, наверно, она представляла из себя высокий рубленый пятистенок, но со временем покосилась в разные стороны, ушла в землю чуть ли не по самые окна, камышовая крыша стала плоской, бревна выпирали, словно ребра у худой коровы, и вообще вся хата скорее напоминала полузатонувшую ветхую баржу где-нибудь в заброшенном уголке речной пристани.