Боже, спаси русских! - Андрей Ястребов

Национальный русский разгул тоже становится одним из опасных для жизни аттракционов. Забавно, но именно разгул русские иногда планируют заранее. «Запью я дней на пятнадцать», – говорит Горецкий в «Волках и овцах».

Маркиз де Кюстин возмущается: «Невоздержанность достигает здесь таких пределов, что, например, один из самых популярных людей в Москве, любимец общества, ежегодно недель на шесть исчезает неизвестно куда. На вопросы о его местопребывании отвечают: "Он уехал покутить и попьянствовать" – и такой неожиданный ответ никому не кажется странным». Это из тех забав, о которых говорится: «Что русскому хорошо, то немцу смерть».

Да, в общем-то, и русскому от таких забав может прийти смерть. Однако он не унывает, увлеченно рискуя своим здоровьем. Он надеется: авось все обойдется.

Слова «авось» и «небось» стали сегодня устаревшими. Но дело их живет. Ведь у нас в запасе много других слов и выражений, осуществляющих сходные функции. Одной из основных идейных составляющих русской языковой картины мира является представление о непредсказуемости мира: человек не может ни предвидеть будущее, ни повлиять на него, – и это отражается в ряде специфических слов и выражений, связанных с проблемой вероятности, таких как «а вдруг?», «на всякий случай», «если что». Все эти слова опираются на представление о том, что будущее предвидеть нельзя, поэтому нельзя ни полностью застраховаться от неприятностей, ни исключить, что вопреки всякому вероятию произойдет что-то хорошее.

Человек знает, что результат его собственных действий непредсказуем. «Русский язык обладает удивительным богатством средств, обеспечивающих говорящему на нем возможность снять с себя ответственность за собственные действия», – не без иронии отмечает лингвист А. Зализняк. Мы нередко говорим «собираюсь» там, где европеец сказал бы «сделаю». Слово «постараюсь» становится несколько неопределенным обещанием. А множество слов помогают оправдаться за прошлое: не удалось, не довелось, не вышло, не получилось, не сложилось.

И действительно, это самое убедительное, исчерпывающее объяснение: «Как-то не сложилось». Само собой. Не сложилось – и все тут.

На миру и смерть красна

Иностранцы до сих пор уверены в том, что русские все любят делать сообща. В какой-то степени это действительно так: сказывается многовековое наследие крестьянской общины. Община защищала крестьян от внешнего мира. Все важные вопросы решались на общей сходке – кому сколько выделить земли, кому оказать помощь, кого наказать, – и даже семейные конфликты порой выносились на всеобщее обсуждение.

Разумеется, не стоит идеализировать общину и считать, что все ее суждения были справедливы. Община не давала упасть слабым, но и не давала подняться сильным. В начале XX века Столыпин вполне сознательно пытался разрушить общину, которая не позволяла вырасти мужику-капиталисту. Результат реформ был плачевен: социальное расслоение привело к зависти, озлобленности, росту революционных настроений.

Не следует думать, что коллективизация – идея Октябрьской революции. Вопреки распространенному убеждению, система социального равенства была распространена у нас задолго до 1917 года. Социализм, который пытался не только сохранить идею коллективизма, но и возвести ее в абсолют, все же проиграл. Одно дело работать сообща на своих ближних, другое дело – на государство. Коллективизм, насаждаемый искусственно, вызывал инстинктивный протест. Так и появились первые робкие ростки индивидуализма...

Чувство братства, присущее русским людям, вызывало недоумение, а иногда и восхищение иностранных наблюдателей во все времена. Американский сенатор Биверидж в самом начале XX века писал: «Индивидуализм – ...неискоренимая черта англосаксонского характера. Русские имеют расовую тенденцию работать, основываясь на общественных принципах. В тех случаях, где подобные начинания, предпринятые американцами, англичанами или даже немцами, сначала будут прерваны ссорами, а в конце концов распадутся из-за неспособности членов объединения договориться между собой, русские прекрасно работают сообща, практически без всякого антагонизма». Ну, может быть, русское миролюбие и согласие он и преувеличил...

И немножко грустно читать у Дюма о том, как он наблюдал тушение пожара в России:

« – Почему вы не установите цепочку? – спросил я обер-полицмейстера.

– Что такое "цепочка"?

Я объяснил ему, что во Франции, как только начинается пожар, все без какого бы то ни было приказа спешат к фонтану, колодцу, реке, чтобы встать живой цепочкой до места пожара – ведра передаются из рук в руки. И не нужно бегать с насосом к воде: вода сама подается к насосу, который таким образом может работать непрерывно.

– Хорошо придумано, даже прекрасно, – проговорил он. – Я понимаю. Но у нас не существует закона, который мог бы заставить людей этим заниматься.

– У нас тоже нет такого закона, но помогать готовы все. Я сам видел, как принцы стали в цепочку. Когда начался пожар Итальянской оперы.

– Дорогой господин Дюма, – возразил мне обер-полицмейстер, – это настоящее братство, русский же народ до братства еще не дорос.

Это какой-то очередной русский парадокс. Куда же, спрашивается, девается в таких случаях наша соборность?»

Финская журналистка Лаурен удивляется: «Чувство коллективизма заставляет русских свободно вмешиваться в дела знакомых, соседей и просто прохожих на улицах». Иностранцы удивляются советам от посторонних людей, а для нас это – дело привычное.

Иногда кажется, что русским больше нравится встревать в чужие дела, чем оказывать друг другу реальную помощь. Наш человек равнодушно проходит мимо в тех ситуациях, когда иностранец стремится оказать помощь. Кстати, слово «помощь» – очень русское. Очень красивое.

Уроки русского

«Любить родину – значит всеми силами споспешествовать осуществлению ее идеала». Это Белинский. Читатель, прикинь, оцени, отметь, восторгнись, всплакни: с-п-о-с-п-е-ш-е-с-т-в-о-в-а-т-ь! Красота-то какая.

Кстати, это слово является самым красивым в русском языке. А сам язык – самой красивой частью нашей жизни.

С русским языком что-то происходит. Нет, он по-прежнему великий и могучий, правдивый и свободный, но все меньше и меньше людей, умеющих на нем правильно разговаривать, а тем более писать. Все больше словечек, заимствованных из уголовного жаргона, ругательств больше.

Русский язык – тема, вызывающая беспокойство. Вот недавно вышли новые правила, где разрешили считать «кофе» словом не только мужского, но и среднего рода. Что тут поднялось! Возмущены были даже те, кто двух слов без ошибок не напишет. И это не случайно. На что еще можно опереться «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий»? Даже первоклассники инстинктивно чувствуют, что букварь надо уважать, чтобы небо, налитое гневом, не раскололось надвое и не разверзлись хляби небесные.

Русский язык остался единственным ориентиром в нашей непроясненной действительности. Поэтому всякие там эксперименты со словом «кофе» вызывают потрясение.

А что касается всяких там скверных слов, то проблема в порче нравов, социальных инстинктов или даже в кризисе мировоззрения. Мир, описываемый данной лексикой, – это мир, в котором крадут и обманывают, бьют и боятся. По мнению А. Д. Шмелева, с помощью повседневного сквернословия нам преподносится «циническое представление о мире как нечто само собою разумеющееся, не имеющее альтернатив». Обилие словечек из уголовного жаргона или просто сниженной, «приблатненной» речи (разборки, кидалово, разводить, лохи) также навязывает специфический, «блатной» взгляд на жизнь и соответствующую систему ценностей: «Умри ты сегодня, а я завтра». Подлинные ценности заменяются блатными. Таким образом, опасность, отмеченная блюстителями языка, имеет отнюдь не лингвистический характер. Скорее, язык отмечает опасность, грозящую нам, нашей жизни.

Самое грустное, что выражения «отморозки», «разборки», «зачистки» и прочие-разные бытуют на самом верху. Может быть, употребляющие их господа думают таким образом напугать тех самых отморозков? А пугают главным образом своих граждан, которые ежатся под стремительным вихрем врывающейся в нашу жизнь криминальной лексики.

А заимствования – ну что заимствования? Это всего-навсего наша «всемирная отзывчивость», зафиксированная еще Достоевским. Со временем се лишнее, ненужное отсеется.

Наш язык спасут не запреты. Его спасет лишь возможность жить. Это как в следствии: если ты мыслишь узко, то имеешь все шансы зайти в тупик. Нужно не бояться нового, дать волне подхватить тебя, разрешить себе скользить вниз по склону, взлетать вверх по самым неожиданным траекториям. Так что давайте мыслить шире. И жить лучше. И говорить красиво.

И КАКОЙ ЖЕ РУССКИЙ...

ЛЮБОВЬ К РОДИНЕ, ИЛИ КВАДРАТНЫЙ КОРЕНЬ ИЗ СТА СОРОКА ПЯТИ