Сокровище трёх атаманов - Сергей Алексеевич Чуйков

в лес не бегала… А полгорода её видели. Мистика!

— Ладно, Кащеев! Сказочник ты наш… Раз никто не пострадал, то и писать ничего не будем… Да кто там смеётся за окном всё время?

Рыжик не мог сдержаться. Весь путь страхозябрика был как на ладони. Шалость удалась на славу. Убежавшая перемазанная кашей директорша теперь уже благополучно превратилась в какую-нибудь лесную зверюшку. Тобик уроки не пропустил. Про Боцмана и его тележку после такого ералаша все забыли. Красота!

В домашней жизни Тобика после этого безумного и интересного дня ничего не изменилось, под арест его не посадили. Впрочем, ходить оставшиеся до летних каникул дни в школу уже было наказанием. На следующий день он весь вечер играл с Алёнкой. Простодушая девчушка, чего-то от взрослых слышавшая, искренне радовалась, что братик из дома не убежал, и играть есть с кем. Тобик, конечно же, никому не сказал, что в Отрадном живёт ещё одна названная сестрёнка. Только через день он встретился во дворе с Рыжиком и с удовольствием прослушал рассказ о том, что натворил страхозябрик в городе. У друзей было ещё незаконченное дело. Взятая у Карловны кастрюля до сих пор валялась на лесной поляне. Тогда, ночью, было не до неё, а теперь пришлось опять идти в лес. Странное дело, та же самая поляна, те же деревья и кусты теперь, днём, были вообще не страшными. Даже поверить было невозможно, что где-то здесь бегают кабаны, летают совы и прочие ночные ужасы. Кастрюля нашлась быстро, притом чистая, тщательно облизанная. Рыжик с Тобиком долго смеялись, представляя доедающего кашу страхозябрика в виде директорши Марьи Ивановны.

Вернувшись в город, Тобик с Рыжиком за пазухой и кастрюлей в руках постучал в квартиру Карловны. Ворона в виде человека открыла, и сразу затащила мальчика к себе. Тобик этому сильно удивился, ещё позавчера ночью старуха друзей наших и на порог не пустила, а кашу сама вынесла во двор. Рыжик выскочил и задержался в коридоре, а Тобик прошёл в комнату. Всюду стояли горшки и ящики со свежей землёй:

— Цветочки комнатные посадила, люблю, знаете ли…

— Да, у нас тоже дома на подоконниках цветы. А у вас ничего, уютно…

— Это всё Рыжику спасибо, без него так бы и была бездомной!

— У-у! — Рыжик промычал что-то невразумительное.

— А вам за кастрюлю с кашей спасибо! Очень помогла! Вот, возвращаем в лучшем виде.

— А скажите-ка, мои юные конокрады, э-э, то есть ослокрады, страхозябрик, он как вообще, нельзя ли его, скажем, приручить… Хорошие перспективы открылись бы для умных, деловых людей, как вы и я…

— У-у-у!!!

Тобик удивлённо посмотрел на Рыжика:

— Мой маленький друг не всегда разговорчив, не привык ещё, знаете ли. Он хочет сказать, что ничего не выйдет. Существо очень тупое и примитивное этот страхозябрик, дрессировке не поддаётся совсем.

— У-а!

— Жаль, очень жаль. А то забавные дела можно было бы проворачивать. Подумайте. Ну, ступайте, некогда мне с вами!

— До свидания, Карина Карловна.

— У-у!

Как только закрылась дверь, Рыжик сразу втопил на улицу и где-то спрятался. Тобик не знал, что и думать. Уже стемнело. Он стоял у подъезда и ждал. Рыжик появился так же внезапно, как исчез.

— Ты чего, голос потерял?

— Не, в коридоре у неё тоже горшок стоял.

— Ну и что?

— Для вороны вороватой

Я три дня махал лопатой

И за это мне она

Горстку семечек должна. В горшке только три было. Теперь у нас оборотные семечки есть!

— Ты их в рот, что ли, спрятал?

— Ну а куда же ещё, у меня карманов-то нету!

— Всё равно без спросу — не хорошо!

— Так и знал, что ты это скажешь. Я их честным трудом заработал!

— Пробовать будешь, или посадим?

— Торопиться некуда, мне и белкой хорошо. В деревне их посадим. А пока я их спрятал.

— Пошли, в коробке под кроватью переночуешь, как раньше!

— Не, извини, я в лес. А завтра к Дарёнке наведаюсь, ей всё расскажу!

— А мне ещё целую неделю учиться…

Глава 4 Призрак Старого Учителя

Вот и отцвёл яркий май, началось в прихопёрской степи долгожданное лето. В начале июня входят травы степные в самую силу. Наливает их солнце теплом, питают буйные грозовые ливни водой, отдаёт вековую жизненную силу благодатная чёрная мать-земля и колышит вольный ветер. В редких, заповедных местах увидеть можно в наши дни, какой была степь, пока не распахали её люди. Найдите, посмотрите как льются под ветром на зелень лугов серебряные ковыльные волны, как волнуется это бескрайнее степное море и уходит седой ковыль в дальнюю даль, в самое белёсое летнее небо! И если есть в вас хоть капля степной буйной крови, заиграет она, закипит, разбередит душу и позовёт в эту необъятную даль, туда, в живое, чистое, родное…

«Эх, коня бы, да в галоп по этим лугам!» — думал городской мальчишка, который и на коне-то сроду не сидел, и ковыльную степь, оставленную по какой-то прихоти местных хлеборобов углом вдоль оврага и его отвершка, видел впервые. А всё ж та кровь в нём была! Потому и рвался на лето из города он сюда, в Отрадное, к бабушке Нюре и сестрице Дарёнке. Потому и поднялся ранним утром, вышел за село в поле просто так, вдохнуть свежего ветра.

А ту самую, дикую, первозданную степь видела в то же время во сне девочка. Зелёно-серебряное, безбрежное море ковыля волнуется под суровым ветром. Кое-где равнина расцвечена голубыми извилистыми ленточками рек, окаймлённых густыми дубовыми лесами. Кажется, никем не обитаемое это огромное пространство земли. Но вот вдалеке, у самого восходящего над этим волшебным миром солнца, видны три всадника. Резво, широкой рысью идут буланые кони, будто влитые сидят на них казаки, бородатые, в синих чекменях и черных шапках-трухмёнках. Изострены богатые сабли в серебре, горит золотом на солнце наборная сбруя. Едут по степи три казачьих атамана. Встаёт солнце зарёй кровавою, стучат дятлы в сосняках за туманами, плещут в небо с болотных топей стада лебедей белокрылых, кружат в синем небе чёрные коршуны, едут атаманы по земле родной. Ложится на землю ночь росой студёною, соловьи в дубровах плетут узоры напевные пересвистом, рыщут по лощинам да оврагам волки серые, на лунный свет воючи, едут казаки в дальнюю даль. Скачут они день, и два без продыха, а к утру третьего дня видят пред собою огромный дуб вековой стоит в поле неведомом. Спешились атаманы, преклонили колени, поднялися да стали речь держать:

— Вещун-птица! Мы