Пять сестер - Чинция Джорджо

мудрости Минерва, князь, – пробормотала Эдда.

– Верно, моя прекрасная и образованная гостья, – польщенно улыбнулся Джованни. – Но дело не только в этом. Сова для меня – олицетворение ночи и проницательности. Некий личный символ, вроде герба, которым я наполнил свой дом. Идемте!

Он подвел их к крутой лестнице, ведущей на первый этаж за пределами дома. Обе стороны лестничного марша украшали красочные витражи, изображавшие времена года.

– Пройдемте в комнату с гвоздем. Это мой кабинет, – сказал он, пропуская их внутрь. – Тут мы сможем спокойно поговорить.

Свет уличных фонарей, проникавший внутрь сквозь цветное стекло, вычерчивал на полу удлиненные, красочные тени. Когда князь включил освещение, они разом исчезли, как по волшебству. Женщины расположились в креслах, а князь остался стоять у витражного окна в форме гвоздя, разделенного пополам и изображавшего виноградную лозу с налитыми гроздьями.

Когда князь устремлял взгляд в окно, у Маддалены появлялась возможность разглядеть его получше. Жилет в клетку и шелковая бабочка выдавали в нем неординарного человека. Пышные черные усы, пронзительный взгляд и ироничная улыбка делали его похожим на персонажа водевиля.

– До меня дошли слухи, что твой отец собирается в Германию двадцать четвертого сентября, чтобы встретиться с Гитлером, – начал князь, обращаясь к Эдде. При этом он смотрел на Маддалену так, словно силился вспомнить, откуда ему знакомо ее лицо.

– Да, он пробудет там до конца месяца, – подтвердила Эдда.

– Да, понимаю, – пробормотал он, нахмурившись. – Простите за нескромность, синьора Белладонна, но мне кажется, мы где-то встречались…

– Может быть, князь, – ответила Маддалена. – Я, правда, не знаю где… Может, в театре?

– Нет, не думаю… И все же я вас где-то видел, ваше лицо мне знакомо.

– Ну, Маддалена – женщина видная, все обращают на нее внимание, – произнесла Эдда.

– Да, конечно… Но мне почему-то запомнилось только ваше лицо, – добавил Торлония, приблизившись к Маддалене. – Вы живете недалеко отсюда?

– Да.

– Дурацкий вопрос… Я же практически никуда не выхожу.

– Возможно, вы встречали меня около парламента, мой муж – депутат.

– Я часто наведываюсь в сенат, а в палате депутатов бываю редко… Хотя, быть может, вы правы, – с сомнением в голосе проговорил князь.

Затем передернул плечами и сменил тему. Следующие четверть часа они с Эддой обсуждали предстоящий визит Муссолини в Германию. Маддалена без особого интереса следила за нитью разговора, скользя взглядом по комнате и изредка задерживаясь на князе и Эдде.

– Так вот где я вас видел! – вдруг воскликнул князь. – На вилле Штроль-Ферн! – и осекся на полуслове, словно боялся продолжать.

– Если вы там бывали, то, конечно, видели меня вместе с художником Джоном Уильямом Годвардом, – произнесла Маддалена, выведя его из замешательства.

– Я прекрасно помню Джона, – продолжал тот с улыбкой. – Вы – Нежная, как же я сразу вас не узнал!

– Нежная? – удивленно переспросила Эдда.

– Это был мой псевдоним, когда я работала натурщицей в Лондоне, – пояснила Маддалена. – Сколько воды утекло с тех пор.

– Синьора, мне не доводилось встречать натурщицы прекраснее! – восхищенно воскликнул князь.

Покраснев от смущения, Маддалена едва слышно поблагодарила его.

– Джон запечатлел ваш образ на пике красоты, – добавил Торлония.

– Вы меня заинтриговали, теперь и я хочу увидеть эти картины, – произнесла Эдда.

– У меня их нет, – поспешно ответила Маддалена.

– Как же так вышло, позвольте спросить? – поинтересовался князь.

– У меня не осталось ни одной, – сказала Маддалена.

– Какая жалость! – раздосадованно произнесла Эдда. – Я бы так хотела взглянуть на них хоть мельком!

– Действительно, жаль, – сказал князь. – Простите за любопытство, а Джон еще в Риме? Я бы хотел с ним увидеться.

– Джон вернулся в Лондон шестнадцать лет назад.

– Ах! Вот как… И как он поживает? Вы случайно не в курсе?

– Он покончил с собой через год после возвращения в Англию, – вымолвила Маддалена надтреснутым голосом. После чего в комнате повисло молчание.

11

Рим, октябрь 1914 года

Вилла Штроль-Ферн, мастерская № 2

Оставив Англию, они обосновались в Риме. Поводов для переезда было немало, возможно, даже слишком много. И все же чашу весов перевесило то, что семья Джона так и не приняла Маддалену. Несмотря на признание на художественном поприще, Джон с каждым годом ощущал все большее беспокойство и неудовлетворенность у себя на родине. Его картины уже не пользовались прежним спросом, вырученных денег не хватало на жизнь, поэтому вместе с Маддаленой им приходилось заниматься продажей гравюр. За несколько лет до этого, в 1908 году, ушел из жизни его давний покупатель, владелец галереи Томас Маклейн. Смерть друга потрясла Джона вовсе не из меркантильных соображений. Он тосковал по дружеским беседам, по дружеской критике, по тому радушию, с которым его принимали в галерее. После кончины Маклейна делами галереи занялись Юджин Креметти и его сын. К счастью, преемник не только не отказался от сотрудничества с Джоном, но и при помощи посредников на севере Англии распродал практически все его работы. Особенно Креметти нравилась картина «Полуденный отдых», на которой Маддалена возлежала на мраморной скамье на фоне колонны и цветущего олеандра. Эта работа олицетворяла личный, слегка викторианский, взгляд художника на женское непостоянство. Креметти находил ее шедевром изысканности и стиля, не в последнюю очередь благодаря контрасту красок и форм мрамора, меха, ткани и обнаженной женской плоти.

Еще одной причиной, побудившей их уехать из Англии, стало вынужденное соседство с Уильямом Кларком Уонтнером и его женой Джесси, которые перебрались к ним из Кенсингтона. В тот период Уонтнер не мог продать ни одну из своих работ и оказался на мели, поэтому Джон решил не оставлять друга в беде, ведь тот много лет назад помог ему стать членом Королевской академии. Несмотря на протесты Маддалены, Джон уступил Уонтнерам дом, поселившись в однокомнатной постройке в глубине сада.

– Я всем ему обязан, Нежная… даже твоим прозвищем.

– Прозвищем, которое я ненавижу, ненавижу, ненавижу! – кричала она, с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться от злости. – Я не желаю их здесь видеть, Джон!

– Но почему?

– Потому что они слишком много из себя строят и держат меня за дуру!

– Ты ошибаешься. Ты прекрасно знаешь, что это не так, – возразил Джон.

– Нет, все так… Я необразованная натурщица из глухой деревни, не чета этим выскочкам.

– Однако сейчас дела у них идут не блестяще, ты не находишь? – спросил он с улыбкой.

– Не вынуждай меня ставить тебя перед выбором!

– Маддалена, ну, подумай сама…

– Нет, даже слышать об этом не хочу! Джон, ты порой не замечаешь, как другие пользуются твоей добротой.

С тех пор начался сущий ад. Каждый божий день они ссорились, и Маддалена в слезах умоляла его вернуться в Италию.

– Лучше я буду жить в крошечной комнатушке с родителями и братьями в Антиколи, чем в этой халупе, пока Уонтнеры нежатся в моей постели! – выкрикнула она однажды в разгар ссоры.

Они прибыли в Дувр ночью. На пароме добрались в Кале, а оттуда в Италию. Только в день отъезда Джон сообщил матери о своем решении переехать в Рим.

– Когда ты вернешься? – изменившись в лице, спросила она.

– Не знаю, мама.

– Эту ты берешь с собой?

– Мама, у этой есть имя – Маддалена. Это женщина, которую я люблю… – произнес Джон спокойным, но решительным тоном.