Эсперанса. Изгнанники в лесу. Жилище в пустыне. - Майн Рид

прыжком собака перепрыгнула через ограду и оказалась у ног госпожи Дуглас. Невозможно описать восторг верного пса: он бегал большими кругами, визжал от радости, всячески ластился к хозяевам, потом, поняв своим чутьем, какие отношения существуют между ними и другими, незнакомыми ему людьми, и тем тоже продемонстрировал свое дружелюбие.

А индейцы в это время, видимо, недоумевали, почему они слышат радостный визг собаки, тогда как от нее ждали другого — что она перепугает и перекусает их врагов.

Они опять постояли в раздумье, посоветовались, затем, набрав больших камней, приготовились вышибить ими ворота. Однако как раз против места их нападения засели колонисты и, просунув сквозь колючую ограду дула ружей, сделали залп. Стреляли не целясь; тем не менее, по наблюдению Марии, двое врагов упали и лишь с помощью других смогли добраться к лошадям.

Ожесточенные сопротивлением, дикари прибегли к обычной своей тактике; набрали смолистых веток, зажгли их и стали бросать на изгородь. Та затрещала, закурилась. Но вовремя направленная струя воды потушила пожар. Видя и здесь неудачу, дикари с яростью кинулись на изгородь со своими длинными кольями и стали рубить и колоть ее… Но в это время осажденные сделали по ним еще пару залпов и свалили вождя и еще трех воинов.

Этого было достаточно: подхватив раненых, разбойники вскочили на лошадей и быстро исчезли.

Тогда только колонисты решили оставить свои посты и войти в дом, где застали госпожу Керризерс в припадке истерики. Правда, доктор Люис живо прекратил его, вылив на больную полную чашу холодной воды, но это вызвало уже взрыв негодования и слез.

— Ради Бога, Генри, — кричала она, — увези меня скорее отсюда! Я не могу оставаться в этой трущобе, где никто не имеет ко мне сострадания! Надоела мне эта нищая, каторжная жизнь! Едем завтра же!

Бедному мужу долго пришлось уговаривать свою взбалмошную супругу. В этом приятном занятии его так все и оставили и направились в столовую, где уже хлопотала Нанни, уставляя стол всевозможной снедью. На этот раз обычно придирчивая служанка была сама ласковость и предупредительность. Даже Уэллес получил от нее обильное угощение, на которое изголодавшийся пес набросился с жадностью; затем его отвели к главному входу и там привязали.

Наконец все улеглись отдохнуть после этой страшной ночи, а рано утром Альмагро и Люис поднялись на вышку, чтобы посмотреть, все ли спокойно в окрестностях. Вдруг зоркий глаз гаучо заметил вблизи главного входа какую-то двигающуюся темную массу. Позвав мистера Дугласа, они с оружием в руках спустились вниз и осторожно вышли за ограду. Оказалось, что это лежала раненая лошадь одного из врагов. Люис осмотрел ее раны и нашел их не очень опасными; тогда он сходил за медикаментами и заботливо перевязал раны. Лошадь, точно понимая, что ей хотят добра, терпеливо все переносила. Затем доктор дал ей какого-то лекарства, благодаря чему она, хоть и с трудом, смогла встать; ее отвели в корраль.

Это была великолепная лошадь, и по ее убранству и длинному изящно украшенному копью, лежавшему рядом, можно было судить, что она принадлежала вождю племени. Уздечка была украшена серебром, белый кожаный чепрак оторочен серебряной бахромой, седлом была наброшенная поверх шкура ягуара. Видимо, только страх перед огнестрельным оружием смог заставить дикарей бросить такие драгоценные украшения.

Пока наши друзья рассматривали все это, Альмагро вдруг болезненно вскрикнул. Все обернулись к нему. Бледный, дрожащий, он указал им на угол чепрака, где виднелись вышитые серебром буквы Z de V, и едва сумел произнести:

— Боже великий! Да ведь это работа моей ненаглядной Зары! Значит, она еще жива. Но где же искать ее, где?

Все наперебой старались утешить бедного отца, говоря, что если Бог спас жизнь его дочери, то он же, без сомнения, и возвратит ее отцу. Однако много понадобилось времени, чтобы успокоиться взволнованному гаучо.

Между тем об индейцах не было ни слуху, ни духу. Общее мнение было таково, что, получив хороший урок, они надолго забудут дорогу к Эсперансе. Однако наши друзья не забывали о предосторожности.

Время шло. Долина уже оделась зеленым весенним убором. Река еще больше вздулась от таявшего в горах снега, и через нее не было ни прохода, ни проезда; но зато наши друзья ежедневно закидывали в нее сети и вытаскивали их полными.

Все шло хорошо, если бы не мысль о предстоящей разлуке. Наши колонисты успели за зиму так сжиться друг с другом, что расставаться было тяжело. Но больше всего плакала Мери, боясь лишиться крошки Цецилии, к которой она успела горячо привязаться.

— Да чего вы плачете! — проговорила беспечная мать. — Сделайте милость — оставьте ее у себя, если она так нравится вам. Куда я денусь с нею в дороге?!

По лицу ее мужа видно было, как его огорчило такое бессердечное отношение. Но и миссис Дуглас стала уговаривать оставить Цецилию, чтобы не подвергать ее опасностям дороги.

— Кроме того, — говорила она, — это будет для нас повод возвратиться сюда, чтобы поблагодарить наших гостеприимных хозяев.

— Ну, уж нет, благодарю покорно — возвращаться в эту дыру! — досадливо заметила легкомысленная женщина. — Пусть один Генри поедет за Цецилией и привезет ее мне!

Итак, решено было оставить малютку в Эсперансе. Миссис Керризерс стала было соблазнять прелестями городской жизни Матильду и Чарльза, но те наотрез отказались. Тогда услужливый Альмагро вызвался проводить путешественников, чтобы помочь им избежать опасностей трудной и вдобавок совершенно незнакомой дороги.

Начались сборы в дорогу. Нанни приготовила большие кожаные мешки, набив их солониной, сушеным мясом, маисовыми лепешками и соленым маслом. Водой запасаться не стоило, так как ее всегда много в горах. Книги и инструменты Дугласа решено было пока оставить в Эсперансе, равно как и значительную часть белья и мебели, которыми госпожа Дуглас просила Мертонов распоряжаться как своими собственными. Но зато миссис Керризерс забрала с собой все чемоданы, ящики с платьями, тюфяки, подушки, так что в общем все-таки поклажи набралось порядочно; ее нагрузили на Нигера и мула Альмагро. Для дам и Керризерса отдали пару мулов